Возвращение (СИ) - Ищенко Геннадий Владимирович. Страница 77

– Я не видел. Но у нас многого не публикуют. Например, вчера в Архангельске должен был гробануться Ил-18. Ранено тогда было всего десять человек, а убитых не было вовсе, но самолет потеряли. Теперь этого не будет, но и в газетах ничего не появится. В декабре должна была произойти авария беспилотного «Союза» с человеческими жертвами. И никто ничего не узнал бы, как не узнали об аварии шестидесятого года, когда на космодроме сгорело сто человек. Теперь ничего этого не будет. Думаешь зря с нами возятся? Если предотвратить все аварии и смягчить последствия природных катастроф, экономика страны получит колоссальные средства. Не меньше можно получить со временем и от новых технологий. Наша главная беда – это управление, но теперь, похоже, взялись и за него.

– Значит, все хорошо?

– Все движется в нужном направлении, – сказал я, – но все, о чем я говорил, это только первоочередные меры. Экономику нужно будет реформировать по-настоящему. Не сейчас, позже. И нынешнее руководство – я понизил голос – на это неспособно, поэтому оно должно выполнить свое дело и уступить место другому. А потом придется еще реформировать общество. Без этого скоро достигнем потолка. Будет гораздо лучше, чем было в той реальности, но этого недостаточно. Ладно, мы с тобой не о том говорим. Смотри, какое небо! Все, приедем, и я начну писать тебе стихи!

На следующий день в районе десяти часов нам позвонили.

– Геннадий, жди через пять минут возле подъезда, – услышал я голос Елены. – Люсю с собой не бери. Я подъеду на машине.

Было пасмурно и прохладно, поэтому я надел вельветовую куртку и спустился вниз, предупредив куратора.

– Да, я знаю, – сказал он. – Мне звонили. Спускайся и жди, они сейчас подъедут.

Ждать не пришлось совсем: как только я вышел из подъезда, возле него остановилась «Волга».

– Давай быстро в салон! – выглянула Елена. – Садись назад.

И машина, и водитель были другие.

– Куда едем? – спросил я.

– С тобой хотят поговорить, – ответила она. – Не задавай вопросов, скоро все узнаешь сам.

Ехали недолго: уже через двадцать минут Елена завела меня в большую трехкомнатную квартиру. В гостиной в кресле сидел Суслов.

– Оставьте нас, – сказал он Беловой. – А ты садись, нужно поговорить. В нашу прошлую беседу ты сказал, что обо мне почти не было публикаций. Соврал? С Брежневым ты был гораздо откровенней. Я даю тебе слово, что все, что ты сейчас скажешь, останется без последствий. Мне важно знать.

– Я не соврал, – сказал я, – просто кое о чем умолчал. Зачем вам это выслушивать? Вы уже все равно не сможете измениться сами и изменить стиль работы.

– Я жду.

– Ну как хотите. Публикаций действительно было очень мало. Во всех отмечался ваш крайний консерватизм и зажимание интеллигенции, причем часто без всяких видимых причин. Вы запрещали к продаже уже отпечатанные книги, заявляя, что на идеологии не экономят. Среди указанных авторов были те, кто после вашей смерти свободно печатались. Были запрещены отдельные театральные постановки и показ некоторых отснятых фильмов. В немногих случаях это было оправдано, в остальных... Наша цензура была слишком жесткой. Нельзя, Михаил Андреевич, постоянно затыкать людям рот и ожидать, что они вас после этого будут любить. Ну кому мешали песни Высоцкого? На них потом выросло два поколения молодежи, а он стал Народным артистом! При вас по всему Союзу ходили его магнитофонные записи, а самому Владимиру выступать запрещали. Ну были у него блатные песни, но с эстрады-то он их не пел. А вы думали, что стоит чуть ослабить удавку, и вскоре у нас все зальют грязью. Когда обсуждался вопрос отмены цензуры вы сказали: «Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать, кто будет вводить танки к нам?»

– Ты действительно считаешь, что цензуру можно убрать?

– Вот такого я не говорил. Ее у нас и при капитализме не убрали. Все, что противоречит Конституции и может быть государственной тайной, должно запрещаться, а авторов нужно брать на карандаш, а то и сажать. Но такого реально очень немного.

– А я, значит, перегибал палку?

– Перегибали. В семьдесят третьем году вы едва не зарубили уже отснятый многосерийный фильм о наших разведчиках «Семнадцать мгновений весны». Фильм, в котором нет ничего криминального. Когда он шел по телевидению, за телевизорами сидела вся страна, даже преступность в дни показа резко упала. А вам, видите ли, не понравилось то, что в нем не отражен подвиг нашего народа в войне! А фильм о работе нашего разведчика в самом сердце Германии. Правильно вам возразил председатель КГБ, что весь советский народ не мог служить в ведомстве Шелленберга. Вы попросили, я рассказал.

– У тебя есть какие-нибудь проблемы?

– У кого их нет! – сказал я. – Извините, но я считаю установку микрофонов в наших жилых квартирах издевательством. Или мне верят, или нет. Я бы еще понял, когда прослушивают рабочий кабинет или гостиницу, но квартиру это уже слишком!

– Это кто-то перестарался, – сказал он. – Все уберут. Дальше.

– Из-за нашего переезда сестра пропустила год для поступления в институт. Я бы хотел попросить об одолжении. У нее красивая внешность и большие способности к танцу. Много лет она выступала в самодеятельности и танцует на профессиональном уровне. Их ансамбль выезжал во многие гарнизоны округа и всегда с большим успехом. Я бы хотел, если будет такая возможность, чтобы ее посмотрели в ансамбле Моисеева. Вряд ли они ее возьмут, но может быть Игорь Александрович ей что-нибудь посоветует? У Александрова, по-моему, женщины пока не танцуют, а других танцевальных ансамблей я в Москве не знаю. .

– Я поговорю с Игорем Александровичем, – пообещал он. – Вам позвонят. Еще?

– Спасибо, это все.

– В ближайшее время тебе принесут вопросы по следующему году. Там есть неясные моменты, постарайся дать ответы.

Позвонили уже на следующий день. Звонила опять Елена.

– Сестра дома? Скажи ей, чтобы была готова, я за ней сейчас приеду.

– Собирайся! – сказал я Татьяне. – Сейчас приедет Белова и отвезет тебя на смотр к Моисееву. Вряд ли они тебя возьмут, но, может быть, рекомендуют в какой-нибудь ансамбль рангом пониже. Дай щеку, поцелую. Ну, ни пуха ни пера!

Я вытолкнул ошеломленную сестру за порог и вышел сам.

– Успокойся и шевели ногами, чтобы Елена тебя не дожидалась. Будешь мандражировать, толку от твоего смотра не будет.

Я позвонил Черзаровым, и мне открыла Ольга.

– Что не спрашиваешь, кто звонит? – спросил я. – Откроешь когда-нибудь на свою голову.

– А я тебя всегда чувствую! – заявила она. – Слушай, ты не поговоришь, чтобы мне тоже разрешили выйти замуж с шестнадцати?

– А что, уже есть кандидат? – спросил я, привычно взлохматив ей волосы. – Ты сначала дорасти, а потом поговорим. Где сестра?

– На кухне. Помогает маме готовить.

– А ты что сачкуешь?

– Мне еще рано, а ей нужно готовиться к семейной жизни. А то у тебя будет гастрит. Мама говорит, что готовка для жены – это первое дело, потому что все мужчины не дураки поесть.

– Чем занимаетесь? – спросил я, заходя на кухню.

– Повышаю квалификацию, – пояснила Люся, обжаривая котлеты.

– Могла бы особенно не стараться, – сказал я. – До свадьбы еще полгода, все равно все успеешь забыть, а у меня опыт готовки ууу! И вообще, лучшие кулинары – это мужчины. Анекдот рассказать?

– Ну расскажи, – разрешила Надежда.

Разговор двух приятелей. «Ой, как вкусно у тебя получилось! Ты сам готовил?» «Жена помогала». «Да? Умница какая! И как же она тебе помогала?» «Не лезла с советами...»

– Ну тебя с такими анекдотами, – сказала Надежда. – Воспитаешь ленивую жену, потом сам наплачешься. Люсь, отдай сковородку, и маршируйте отсюда.

– Я ее не обидел? – спросил я подругу, когда мы зашли в ее комнату. – Что-то она какая-то не такая, как обычно.

– Она не такая с тех пор, как узнала о нашей грядущей свадьбе. Для родителей ты и так уже член семьи, иначе она реагировала бы по-другому. Но все равно нужно время, чтобы привыкнуть.