Танцующая с Ауте. Трилогия - Парфенова Анастасия Геннадьевна. Страница 172

Инстинкт, это ровное и нерушимое знание, находящееся глубоко внутри, безошибочно привел меня к месту обитания смертных. Большое скопление тел и душ, что очень хорошо, ведь я все еще голодна, а гоняться по горам за отдельными особями пока нет настроения.

Сижу на высоком, кряжистом дереве, являющемся, кажется, прапра-дедушкой всех деревьев в округе, и задумчиво наблюдаю за раскинувшимся у моих ног городом. Собрание разномастных, не раз перестраивавшихся сооружений, но, оценивая их с точки зрения возможности незаметного проникновения внутрь, я вынуждена признать, что местные архитекторы отнюдь не так безумны, как может показаться на первый взгляд. Даже если они сочетают античные узорчато-безвкусные балконы с толстенными стенами и хищного вида бойницами.

Что, впрочем, не имеет ни малейшего значения.

Так с кого же из этих восхитительно живых существ начать? Откидываюсь назад, рассеянно, расслабленно, ищуще. Мир, кажущийся в самый глухой час холодной зимней ночи тусклым и темным, вовсе не так прост. Реальность расцветает огнями и цветами, призрачные туманы фантастических видений колышутся вокруг излучающих тепло фигурок. Океаны, звездные дали, чудесные мистерии света и звука.

«Сны людей».

Нет. Мои сны.

Подаюсь вперед. Там! Не замечаю, как оказываюсь в воздухе. Не замечаю ни времени, ни направления, ничего, кроме завораживающего, порабощающего сияния. Я, наверно, не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Косая тень падает в отблесках редких, полуразбитых магических фонарей, крылья клубятся изменчивым дымом, босые ноги оставляют цепочку следов на снегу, тут же заметаемую послушным ветром. Я скольжу между уродливых каменных развалюх, ведомая лишь одной мне слышимой музыкой. Вдруг оказываюсь перед дверью и долго, наверно целую секунду, пытаюсь понять, как обойти ее, не снеся до основания весь дом. В конце концов растворяюсь в облачко чуть золотистого тумана и вновь конденсируюсь у изголовья того, кто видит эти невероятные сны. И почему-то удивляюсь этому.

Не знаю, сколько я сидела, упиваясь удивительными видениями. Расчесывала осторожными золотистыми когтями сбившиеся во сне тонкие волосы. Вглядывалась в расслабленное во сне лицо. «Мальчишка», — шепчет кто-то во мне. «Он никогда не был юным», — отвечаю почти вслух. «Тот, кто видит такие сны, не может не быть юным», — упрямо спорит та, другая.

Лет двадцать, но в волосах — проблески серебра. Тело сильное и жилистое, иссечено старыми шрамами, но не такими, что приобретаются в благородных схватках с равными, а, скорее, теми, что приобретает ребенок, всю жизнь упрямо пытающийся выжить в жестоком мире взрослых. Следы хлыста, следы давних побоев. Рваные шрамы уличных потасовок, когда нет ни правил, ни честных приемов. И парочка глубоких, но не обширных ожогов, таких, которые остаются после близкого столкновения с некоторыми видами охранных заклинаний. Похоже, мой маленький сновидец оказался вором. Причем отменным, если судить по роскошной обстановке его спальни.

Чуть изогнутые когти скользят по скуле, по тонкому старому шраму. Магия, но не совсем. Смертный, оказывается, обладает даром, редким и прекрасным, как еще не ограненный алмаз. Он не только видит дивные миры, но и, сам не зная об этом, может воплощать их в жизнь. Или просто слегка подправлять реальность усилием воли. Только никто никогда не учил мальчишку этому высочайшему из искусств, и потому максимум, на что он способен, — сотворить перепуганную кошку прямо под ногами у догоняющего его стражника. Да и то неосознанно. Я вглядываюсь, вглядываюсь в затейливые видения, пока их резкая фантасмагория не начинает казаться более реальной, нежели освещенные потусторонним сиянием моих крыльев стены комнаты.

Он приподнимается, удивленно, но без страха встречает склонившееся над ним причудливое существо. Глаза вспыхивают потрясенным восхищением, руки тянутся ко мне. Со смехом уклоняюсь, ловя ладони, помогаю встать. И тут он вновь замирает, пораженный, трепещущий, потому что узнал простирающуюся вокруг страну. Грустнеет.

— Так это только сон...

— Нет. Это сон, ставший реальностью. — Я не говорю вслух, но думаю, что такие сны имеют привычку оборачиваться кошмарами. Смеюсь.

Вдруг налетают тучи, яростно грохочет, земля шатается у нас под ногами. Я хохочу так отчаянно, что приходится обхватить себя руками в отчаянной попытке унять разболевшиеся от перенапряжения ребра. Он кричит. Мир вокруг нас сходит с ума, как умеют лишь миры сновидений. Все меняется, вытягивается, все оборачивается обратной своей стороной. Налетают образы и видения из прошлого мальчика, люди и создания, которых он боялся больше всего, перед глазами развертываются события, которые он отчаянно желал забыть. Да, за короткие двадцать лет этот человечек действительно многое вынес. Только существо с поистине богатым опытом может так ярко представлять такие гротескные видения. Переступаю через чью-то отрубленную голову, ногой отшвыриваю богатую жвалами тварь... и пью, пью, пью разлитую кругом сырую силу.

Он стоит на коленях, скорчившись, зажав уши и зажмурив глаза. Не обращая внимания на разверзшийся прямо перед носом апокалипсис, твердит, что это всего лишь сон, еще один дурацкий сон, просто очередной кошмар... Я с удивлениям и яростью обнаруживаю, что ловушка рассыпается под силой неверия чужого разума. Ах так? Ну, будет тебе сон, еда!

Он вскидывается, затравленно оглядываясь, и видит, что стоит на коленях на собственной кровати все в той же комнате, мокрый, взъерошенный, но живой и бодрствующий. С протяжно-облегченным вздохом смертный падает на простыни, судорожно рыдая. Не так быстро, дружок, не так быстро...

Я заставляю круглые шары светильников яростно вспыхнуть и выступаю вперед, купаясь в их отблесках. Имитируя восторженные аплодисменты, хлопаю несколько раз: медленно, вальяжно и насмешливо.

— Впечатляюще. Очень впечатляюще. Повторишь на бис?

Он отшатывается назад в животном ужасе.

— Ты сон! Сон! Сон! Сгинь, нечистая!

Хохочу. Ага. Уже сгинула. Если у того мага, из пещеры, жесткого, умелого и выдрессированного атаковать при малейшей угрозе, не получилось от меня избавиться, то что уж говорить об этом жалком подобии волшебника.

— Не так быстро, еда. То действительно был сон. Посмотрим, сможешь ли ты так же быстро разобраться с реальностью?

На этот раз я не стала проникать в его творения, чтобы подчинить их своей воле. Я начала плести свое: медленно и не слишком уверенно, но я ведь только училась. Кровать под человеком взбрыкивает, одеяло с этакой небрежной ленцой ползет вверх с самыми недвусмысленно гастрономическими намерениями. От моего вопля звенит в ушах, мальчишка слетает с предательского ложа, стрелой кидается к двери. Выдающимся прыжком дистанцировавшись в коридор, бедняга затравленно оглядывается. Это явно не те помещения, которые он ожидал увидеть за дверью собственной спальни. В обе стороны, насколько хватает глаз, уходит длинный и прямой зеркальный зал, со строгими темными стенами, красивыми арками дверей, призрачно развевающимися белыми шелковыми занавесками. Где-то играет причудливо-томная музыка, слышатся смех и звон бокалов. Потом раздается дикий крик умирающей в ужасных муках женщины, и снова смех. Я горда собой: кажется, удалось достаточно точно воспроизвести угрожающе-готическую обстановку, которой подсознательно и ожидал этот парень.

На мальчика жалко смотреть: бледный, как мел, трясущийся с ног до головы. Страх его — как хорошо выдержанное вино. Как удачно, что человечек такой молодой, иначе я бы уже потеряла его из-за какого-нибудь глупого инфаркта...

С отчаянным стоном вор бросается назад, к своей комнате, но в проходе, через который он только что прошел, лишь клубящаяся тьма, испускающая приторный запах крови. Я добавляю чавкающие и хлюпающие звуки, мальчик в ужасе отшатывается, прижавшись к стене.

— Ну что же ты? — Он резко оглядывается, и вот она я: лежу на стене, как можно было бы лежать на полу. Затем чуть приподнимаюсь на руках, приближая свое лицо к его. Блеснули дивными драгоценностями клыки. — Где же твоя смелость?