Я выбрал бы жизнь - Коэн Тьерри. Страница 8
Это замечание больно кольнуло его. Но он понял, что дальше она не пойдет. Это был последний выпад, спасающий честь после слишком скорой капитуляции.
– Он такой милый. Осторожней, ты неправильно его держишь. У него шейка заболит.
Она тихонько приблизилась.
– Иди сюда, сядь со мной и возьми его на руки.
Мать уже протягивала руки, чтобы принять ребенка.
Сидя рядом с Жереми, она держала Тома лицом к себе и улыбалась счастливой улыбкой.
Жереми чувствовал ее запах. Запах его детства. Смесь лавандовой воды и кондиционера для белья. Запах добродетельной честности.
Ему захотелось броситься к ее ногам, умолять о прощении, обнять ее.
– Мама… я… я не понимаю, как мог вас…
Но что он мог сказать, чтобы облегчить боль раненой любви? Слова теснились в горле.
– Я люблю тебя, мама.
Она напряглась, но сделала вид, будто не услышала, и продолжала улыбаться ребенку.
– Он такой славный. Мне так хотелось с ним познакомиться. Я ведь как-никак его бабушка.
Голос ее сорвался. В глазах блеснули слезы. Она приблизила личико ребенка к своему лицу и поцеловала, словно прячась за ним.
Жереми растерялся.
– Мне так жаль, что я причинил вам боль, тебе и папе. Это был не я! Я просто не узнаю себя во всем этом. Я так вас люблю.
Мать подняла на него мокрые глаза, продолжая целовать короткими поцелуями лобик Тома.
– Мы никогда не сомневались, что все делаем во благо, поверь мне, Жереми.
– Вы тут ни при чем. Как я мог заставить вас жить с сознанием вины? Это не вы, мама! Это отчаяние растерянного мальчишки. Я был влюблен в Викторию. Безумно влюблен. Она не обращала на меня внимания. А я не хотел жить без нее! Я знаю, это смешно, что я так говорю. Но самоубийство всегда смешно, пока его не совершишь. Оно существует только за секунду, за минуту до поступка. В этот момент оно гибельно. Вашей вины тут не было. Об остальном, о том, что происходило после, я не знаю, что и сказать. Наверно, это безумие продолжалось. Или, может быть, мне было стыдно. Я правда не могу объяснить…
– А почему ты захотел увидеть нас сегодня?
– Понятия не имею! Мне просто кажется, что я снова стал собой.
Он осознал, как странно прозвучало его объяснение.
– Я была так счастлива, что Виктория позвонила, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы.
– А я так счастлив, что ты согласилась прийти. Но папа…
– Ему нужно время. Мать прощает быстрее.
Он обнял ее одной рукой за плечи и прижал к себе. Тома засыпал у нее на руках.
– Я чувствую, что буду безумной бабушкой, – сказала она, глядя на его сонное личико.
В дверях появилась Виктория. Увидев их прижавшимися друг к другу, она решилась войти.
– Я ужасно рада видеть вас вот так, – улыбнулась она и, подмигнув Жереми, весело продолжила: – Ну же, вставайте, будем обедать.
Жереми встал, взял мать за руку и помог ей подняться. Он привлек ее к себе и крепко обнял. Зарылся лицом в ее волосы, вдохнул их запах.
Честность, добродетельная честность.
Обед проходил в притворно непринужденной атмосфере. Клотильда, похоже, все еще сердилась. Жереми с матерью то и дело быстро переглядывались, словно говоря друг другу, как они рады быть вместе. Жереми с трудом вникал в слова друзей и жены. Частые отсылки к общим воспоминаниям делали их болтовню непонятной.
После обеда они остались в гостиной. Разговор крутился вокруг Тома. Вскоре Клотильда, пожаловавшись на головную боль, собралась домой. Пьер предложил проводить ее, но она отказалась.
– Оставайся! Все-таки день рождения твоего лучшего друга! – насмешливо фыркнула она, извинилась перед Викторией и мадам Делег и, сухо чмокнув Жереми в щеку, ушла.
Мадам Делег сказала, что ей тоже пора.
– Твой отец, наверно, ждет меня, хочет узнать… Но я еще приду. Теперь, когда я вновь обрела сына… И внука.
– Вы всегда будете желанными гостями, ты и папа.
Жереми обнял мать. Она отстранилась, чтобы лучше разглядеть его лицо, погладила его по щеке и поцеловала. Потом повернулась к Виктории:
– Спасибо… Спасибо за все.
Они тепло расцеловались.
– Можно мне фотографию малыша? – робко попросила мадам Делег. – Мужу будет приятно. Я поставлю ее на буфет в гостиной. Так ведь поступают все бабушки, правда?
Когда за ней закрылась дверь, Виктория подошла к Жереми.
– Ты счастлив? – спросила она, обнимая его.
– Да, я так хотел ее увидеть, – ответил он, улыбаясь с нежностью.
– Не верю своим ушам! – сказала Виктория, обращаясь к Пьеру.
Тот сидел на диване с хмурым видом.
– Ты какой-то странный с утра. Сначала требуешь своих родителей и удивляешься, что они не приглашены. Потом ни с того ни с сего обижаешь Клотильду. Потом молчишь весь обед.
Жереми опустился в кресло и обхватил голову руками.
– Я опять потерял память.
Оба ошеломленно уставились на него.
– Ты шутишь? – воскликнула Виктория.
– Нет, я ничего не помню.
– Как это – ничего? – не понял Пьер.
– Как в прошлый раз.
Он поднял голову и увидел их ошарашенные взгляды.
– Прошлый раз – это для тебя когда? – спросил Пьер.
– Если я правильно понял ситуацию, два года назад.
– Что ты помнишь с тех пор?
– Ничего. Абсолютно ничего.
– А до того?
– Я помню все, что было до моей попытки самоубийства, и потом – день, когда у меня случился первый… приступ. Ничего в промежутке и ничего после.
Виктория опустилась на диван рядом с Пьером.
– Ты серьезно? Не плети небылиц, чтобы оправдать свое поведение!
– Ничего я не плету, я как будто потерялся. Я не знаю, почему поссорился с родителями. Не знаю, что происходит у Клотильды и Пьера. Не понимаю ваших разговоров. Утром, проснувшись, я не знал, чей это ребенок. Мой сын! А я даже не помню нашей свадьбы, Виктория. Я чувствую себя опустошенным, таким опустошенным…
Жереми бессильно откинулся на спинку кресла.
– Черт! – воскликнул Пьер и вскочил. – Этого не может быть! Опять начинается! Врачи же сказали…
Виктория перебила его:
– Ничего они не сказали. Они сами ничего не поняли. «Эмоциональный шок». Все только это и твердили.
– Что было на следующий день после того, как меня положили в больницу? – спросил Жереми. – Я помню, что уснул в больничной палате. Мне было очень плохо. Я бредил.
– На следующий день ты вспомнил все, – ответил Пьер. – Кроме того, что было накануне. Такая вот избирательная амнезия. Врачи хотели тебя еще подержать, но ты отказался. Вышел на работу и больше никогда об этом не заговаривал.
– Они хотели тебя понаблюдать, – подхватила Виктория. – Но ты не ходил к специалистам, когда я тебя записывала. А поскольку все было в порядке, я и не настаивала.
– А в мой день рождения в прошлом году?
– Ты был в норме. Мы опасались рецидива. Врачи посоветовали поберечь тебя накануне, не оставлять одного, запретить спиртное. И все прошло хорошо.
Повисло напряженное, тревожное молчание.
– Надо опять в больницу, – предложила Виктория. – Это единственный выход.
– Нет, я не хочу. Если в прошлый раз они не поняли, что со мной, вряд ли сегодня будет иначе.
– Он прав, – согласился Пьер. – Они ни на что не способны. Сделают из него подопытного кролика, и больше ничего.
– Вы можете предложить что-нибудь получше? – с раздражением спросила Виктория.
– Возможно, мы могли бы рассказать тебе о том, что имело для тебя значение, показать места, в которых ты бывал? – подал идею Пьер.
– Сомневаюсь, что это поможет. Если даже встреча с мамой ничего во мне не пробудила…
– В чем-то ты прав, – кивнул Пьер. – Но в таких вещах нет никакой логики. Может быть, какой-нибудь пустяк, мелочь вызовет реакцию…
– Для начала отменим запланированное на сегодня, – предложил Жереми. – У меня нет больше сил притворяться.
– Ты прав, – решил Пьер. – Прикинь, если твой патрон увидит тебя в этом состоянии… мнемонического отрыва, он может усомниться в твоей надежности. Как раз когда тебе светит повышение…