Урук-хай, или Путешествие Туда... - Байбородин Александр Владимирович. Страница 110

Кугхри жил собственной жизнью. Он то ухарски свистел, то радостно звенел, то обиженно скрежетал, то грубо и смачно чавкал. Он синей, как ночь, птицей порхал с ладони на ладонь, чертил в воздухе сложные кривые и словно в насмешку, где попало, рисовал на людских телах красные губастые улыбки.

Постепенно страх и ярость покинули меня. Наверное, тот маленький, внутри меня, что так боялся смерти, не выдержал собственного страха и умер. Я воспринимал окружающее, не испытывая никаких чувств, и работал размеренно и точно, как когда-то в дрягвинской кузнице. Рядом молча и деловито рубился Огхр. Гхай, наоборот, непрерывно что-то орал на Тёмном наречии, угрожающе и хрипло. Гхажш успевал даже отдавать приказы снагам, оказавшимся рядом с нами. Он тоже кричал на Тёмном, но странным образом я понимал его. «Держитесь вместе! – орал он, отражая и нанося удары. – Нападайте кучей на одного! Ранил одного – бей следующего, раненого добьют!» Где был эльф во время боя, я не знаю, но когда мне приходилось совсем туго, откуда-то прилетала стрела, и я получал пару мгновений передышки.

А потом всё кончилось. Кончилось сразу. Вдруг.

Я занёс клинок для очередного удара и обнаружил, что бить мне некого. Очередной противник рухнул с копьём в спине. За ним стоял какой-то снага в косо съехавшей на лицо повязке, закрывавшей лишь один глаз. Никого живого в серо-зелёном плаще рядом не было.

Из узкой щели в колодезной стене доносились нечленораздельные вопли и уверенный голос Гхажша. В пыльном мареве возник корноухий эльф с гондорским мечом в руках и, небрежно ткнув кого-то, вывалившегося из прохода, сам просочился внутрь. Вопли за стеной сначала усилились, а потом начали затихать.

Я привалился к стене, сначала боком, а потом повернулся к ней спиной и съехал вниз, усевшись прямо в пыли и вытянув ноги. Тело не чувствовало ничего. Совсем ничего.

Рядом, шагах в двух, бился об землю Огхр. Он громко рыдал, молотил по земле кулаками и, только что, не грыз её.

Шатаясь, из прохода в стене выбрался Гхай, огляделся, осторожно обошёл Огхра и подошёл ко мне.

– Ты весь в крови, – сказал я ему.

– Чужая, – он попытался махнуть рукой, но лишь уронил кугхри и уселся рядом со мной. – Ты тоже…

Я поглядел на себя. Действительно, я был залит засыхающей бурой жижей весь, от подошв на сапогах до кончиков волос на голове.

– Тоже чужая, – сказал я и кивнул на затихающего Огхра. – Что с ним?

– Отходняк у него такой, – ответил Гхай, доставая склянку с шагху. – Не любит убивать…

– А ты любишь?

– Да кто ж это может любить… – Гхай сделал несколько глотков и передал склянку мне. – Но меня хоть так не колотит. Только после первого раза…

– Меня тоже колотило, – я глотнул шагху, огненная влага лилась в горло как вода, не принося опьянения. – Когда бородатого убил в горах. А сейчас ничего не чувствую. Совсем ничего. Только усталость, словно в кузнице молотом махал.

– Ну и радуйся, – сонно сказал Гхай. – Чего хорошего, когда так. Шагху допивай.

– А Гхажш с Огхром?

– Гхажш у нас предусмотрительный, у него ещё есть, – Гхай начал подниматься. – Пойду я к нему. Он обязательно будет раненых расспрашивать, надо помочь.

Я вздрогнул, вспомнив, как расспрашивали раненых роханцев.

Вокруг ходили сонные, вялые снаги. Время от времени кто-нибудь из них тыкал копьецом в одно из валявшихся тел. Иногда после такого тычка раздавался крик.

Подошёл корноухий эльф, воткнул в землю окровавленный до рукояти, иззубренный меч и уселся рядом со мной на корточки.

– Что они делают? – спросил я его.

– Раненых добивают, – равнодушно ответил он.

– Я понимаю, – встряхнул я головой. – Я хотел спросить, зачем? Ведь всё уже кончилось.

– А что с ними можно сделать? – вопросом ответил эльф. – Кое-кому я, может быть, смог бы помочь. Но не всем. На такой жаре их раны скоро загниют. Так что это можно считать милосердием.

– Милосердием? – изумился я. – Я понимаю, убить врага в бою – доблесть. Но вот так добивать раненых, это мерзость.

– Они всё равно не выживут, – грустно усмехнулся эльф. – Их некому лечить. И снагам сейчас не объяснить, почему не надо убивать врагов. Они так убивают свой страх. Ты уже сделал, что мог, половинчик. Ты доблестно бился.

– Ты тоже.

– Не стоит об этом, – эльф покачал головой. – За свою жизнь я убил много больше орков, чем спас сегодня. У меня долгая жизнь.

– Почему? – спросил я. – Я хочу сказать, почему ты их спасаешь?

– Потому что однажды я понял, что они наши дети. Наши несчастные, измученные дети. Моргот [37] – великий обманщик. Он не способен творить, но способен искажать чужое творение. Когда дети обманутых им эльфов вернулись к нам, мы встретили их стрелами. Мы не могли поступить иначе, и Моргот это знал. Он знал, насколько непереносима будет для нас эта живая насмешка. И мы попались на эту злую шутку, оказавшуюся таким долгим и страшным обманом. Мы думали, что воюем со Злом, а воевали с собственным искажённым отражением. Со своими детьми.

– Но они же заключили союз с Мелькором?

– Ты знаешь это имя Моргота? – удивился эльф. Я кивнул. – А у кого им ещё можно было искать помощи? Они ненавидели его так же, как мы, а может быть, и сильнее, но они хотели жить. Выжить. Они не унаследовали от своих обманутых родителей вечной жизни, но они хотели прожить ту короткую, что у них ещё остаюсь. Мы могли им помочь, но мы не поняли их, не захотели понять. Не захотели сделать усилия. Мы были ослеплены собственной гордостью. Ещё бы. У нас был Свет, которого они лишились. Мы сами толкнули их в объятия того, кого они ненавидели. А потом пришли новые поколения, и начало забылось, потому что все очень хотели его забыть. Война осталась. Мы воевали с ними, думая, что защищаем Добро и Свет, а, на самом деле, в хоре Айнур мы пели песню, придуманную Мелькором. Нам дан был Свет, а мы растратили его на бессмысленные войны с собственными детьми и пустячные безделушки: камешки, колечки.

– Ты так говоришь о Кольце Власти?

– Ты знаешь и о нём? – на этот раз эльф даже не удивился.

– Два моих деда были в отряде Хранителей. Один из них дошёл вместе с Фродо Бэггинсом до расщелин Ородруина.