Урук-хай, или Путешествие Туда... - Байбородин Александр Владимирович. Страница 32

Прекрасен атакующий эоред! Рассыпанная полукругом конная лава несётся вверх по пологому склону лихим, размашистым намётом. Конские тела растянуты в беге, как струны, над самой землёй, и, кажется, кони летят, не касаясь копытами травы. Всадники прильнули к конским шеям так низко, что белые, из конских волос, султаны на островерхих шлемах слились с распластавшимися по воздуху разноцветными гривами, и ветер игриво сплетает их пряди. Самих всадников почти не видно: спереди каждого закрывает шея коня, справа к боку прижата пика, а слева – вытянутый до самых ступней щит. Только глаза сверкают за железными полумасками шлемов. Полощутся на навершиях склонённых пик алые двухвостые значки, и закатное солнце блистает на остро отточенных гранях копейных наконечников.

Приближаясь, лава сгущается, стягиваясь к середине, пока всадники не коснутся друг друга окольчуженными коленями, пока кони не сомкнутся роняющими пену боками. Пока вместо скопища многих тел не появится одно, огромное живое многоногое, многоголовое и многоглазое. Чудище сверкает чешуей доспехов, топорщится пятнадцатифутовыми иглами пик и так звонко и слаженно бьёт траву множеством тяжёлых подков, что сама земля прогибается под ним.

Прекрасен атакующий эоред. Прекрасен и жуток в этой, наполненной расплёскивающейся яростью, красоте. Кажется, что всё, оказавшееся на его пути, будет сметено напором гигантской многоножки. Что любое проявление непокорства будет втоптано в пыль и смешано с землёй так, что и хоронить ничего не придётся. Потому что после множества острых копыт вряд ли найдётся что-либо крупнее лесного ореха, но и оно будет вколочено в обретшую каменную твёрдость землю. А эоред понесётся дальше своим путём, не оглядываясь и не разбираясь, кого снесла его прекрасная мощь.

У маленького хоббита, спрятанного за спинами горстки орков, прикованного к самому большому из них, не было ни единой возможности выжить. Ни единой. В этом я был твердо уверен. В долгие страшные месяцы испытания урагха, смерть чаще всего являлась мне в улыбающейся личине Гхажшура и блистающем облике эореда.

Эоред летел вверх по пологому склону то ли холма, то ли кургана, постепенно обращаясь в многоглавое чудовище, и до вершины, на которой расположились орки, оставалось лишь несколько конских махов. Мне, надёжности ради, снова спелёнанному, засунутому в мешок и привязанному к спине Урагха, было видно немногое. Но и я уже начал различать хлопья пены на конских мордах и бешеные глаза всадников. Стоявший рядом Гхажш вдруг громко, заунывно затянул томительное: «У-у-у…» И все орки, как один, подхватили этот протяжный тоскливый вой. Так он и тянулся, не прерываясь даже на вдох, заглушая слитный гул ударов множества копыт. До всадников оставалось сто пятьдесят футов. Сто двадцать. сто десять. Сто!

Гхажш прорычал: «Р-р-а-а-гх!!!» И пятьдесят две глотки сменили вой на безумное, рвущее ушные раковины рычание: «Ур-р-р-а-а-агх!!!» А руки вскинули напряжённые луки, и, словно огромный бич, единым раскатом щёлкнули пятьдесят две тетивы.

Бронебойная стрела, та самая, похожая на тупое кузнечное долото, на расстоянии в триста футов пробивает дощатую бронь [17] гномской работы насквозь, вместе с носившим её телом. На ста футах она пронизывает и конскую шею, и дубовый щит, и кольчугу, и тело всадника, и иногда у неё остаётся ещё довольно сил, чтобы лететь дальше.

Хороший лучник умеет делать двенадцать выстрелов в минуту. В «волчьи» атагханы берут только хороших лучников… Жалобно ржали и бились на мокрой траве умирающие кони. Трещали и ломались «прутики» втыкающихся в землю пик. Крича от ужаса и боли, через конские головы летели седоки, на лету обрастая чернопёрыми колючками стрел. Задние врезались в упавших перед ними, и летели кувырком кони, ломая шеи и давя не успевших высвободить ноги из стремян. Успевшие, увлекаемые стремительностью оборванного на полном скаку конского разбега, бежали прямо по конским и людским телам на подгибающихся ногах, раскрыв в крике перекошенные непониманием и страхом рты. Пока милосердная смерть не целовала их острыми губами на ясеневых оперённых древках. Брызгами во все стороны разлеталась кровь и повисала в воздухе розовым вечерним туманом.

Отголосок орочьего рыка ещё не затих, но всё было уже кончено. В шестидесяти футах от орков бился в предсмертной судороге завал из конских и людских тел. Склон стал багровым, и затёртые книжные слова про текущую ручьём кровь, превратились в невозможную явь. Кровавые ручейки игриво зажурчали вниз по склону, обгоняя друг друга и разнося в воздухе терпкий запах смерти. Уцелевшие всадники эореда с прежней стремительностью гнали коней с холма. Потерявшие коней уползали сами, те, конечно, кому повезло быть ранеными. По ним не стреляли. В колчане всего сорок стрел. И половина из них уже улетела.

Возможно, Вы мне не поверите, возможно, Вы меня осудите, но в те краткие мгновения я ощутил в себе уважение к оркам. К их спокойной готовности встретить смерть. К их боевому умению. К их выдержке и отваге. Прекрасна и страшна была ярость атакующего эореда, но в сдерживаемом бешенстве оборонительного строя орков тоже было что-то прекрасное и благородно величественное. И страшное.

Их умение воевать меня просто потрясло. Очень уж оно отличалось от моего книжного представления. Я не о том, что в Алой книге орков убивают тысячами, постоянно вспоминая при этом, что они крепки и упорны в бою. Не об этом. Просто в книге война была иной, яркой и блестящей, с подвигами великих воинов. Я же увидел тяжёлый труд. Я увидел, каким множеством простых дел и действий создаётся то, что потом назовут победой. Или разгромом.

Выбежав из деревни, орки ушли недалеко. Ат-а-гхан бежал всего полтора часа, ни разу не перейдя на шаг. Впрочем, для тех, кто может бежать круглые сутки, это не очень трудное упражнение. Через полтора часа мы были у подножия невысокого холма или, скорее, кургана, уж очень он был правильно округлый.

Нисколько не сомневался тогда, а сейчас просто знаю, что место это Гхажш нашёл и выбрал заранее. Он это умеет и любит всё предусмотреть и выбрать наилучшее. Позаботиться о каждой возможной случайности. Ума не приложу, как это у него выходит. Я тоже люблю быть предусмотрительным, как предусмотрительны все хоббиты, но его дотошная въедливость в подготовке любого дела иногда раздражает даже меня. Правда, это его качество сильно выручает в иные неприятные минуты жизни.