Урук-хай, или Путешествие Туда... - Байбородин Александр Владимирович. Страница 54

– Предупреждать же надо, – попенял ему я. – Откуда я знаю, сколько это у вас – немного. И что я вытворял?

– Это тебе видней, – ухмыльнулся Гхажш. – Песню какую-то орал. Про корову пьяную. Прыгал выше головы, колесом ходил, по поляне туда-сюда скакал, по камням палкой молотил, я думал, ты их в крошку размолотишь и меня заодно, но палка не выдержала, – он кивнул в сторону.

На полянке, и впрямь, валялся огрызок его суковатой дубинки с торчавшим во все стороны размочаленным охвостьем.

– Это пляска у нас такая, – смутился я. – Брызга-дрызга.

– Да?.. – удивился Гхажш. – Если у Вас так пляшут, то как тогда дерутся? То-то ты бородатого, как грудного младенца, завалил. Может, Урагха тоже? Нет, без оружия вряд ли. Не тот Урагх парень. Когда он тебя отпустил?

– Не помню точно, наверное, неделю назад, – мне стало грустно: перед глазами сразу появился Урагх, ещё живой. – Зачем ты ему приказал себя убить?

– Я? – удивился Гхажш. – Я ему приказал тебя отпустить, если вы отобьётесь от атагхана. А что он сделал?

– Руку он себе отрезал, чтобы меня освободить. И умер.

– А рука где? – глупый, по-моему, вопрос. – И цепь.

– Руку я вместе с ним похоронил, а цепь мне энт оторвал.

– Энт? – Гхажш ошеломлённо помотал головой. – Это бродячий пенёк что-ли? Ты встречался с бродячим пнём и всё ещё живой?

– Они не пеньки! – обиделся я за энтов. – Они добрые! И это питьё, про которое ты говоришь «зелье», это их пища. Мне его энт сам дал. Так что можешь их поблагодарить за выздоровление.

– Да? – Гхажш помотал головой и машинально отхлебнул из баклаги. – Это пойло бродячих пеньков? Тогда я из наших, наверное, первый, кто его пил. Я уже ничего не понимаю. Когда нас с Урагхом разнесло, ты у него на руках лежал и, по-моему, не в себе был. Давай рассказывай всё по порядку!

Я рассказал. Всё что помнил про пещеру и про Фангорн.

– Дела … – протянул Гхажш, когда я рассказал ему о поступке Урагха. – Это не я ему приказывал, это он сам. Ты не знаешь, но у нас можно всю жизнь в снагах проходить… Без имени. Это он так доказал, что я зря его имени лишил. Что он не «гха», а воин. Урагх – это и значит, по-нашему, воин. И имя у него было такое же.

– Как доказал? – не понял я. – Там же никого кроме меня не было, а я в этом ничего не понимаю. Даже сейчас.

– Доказывают самому себе, – совсем уж непонятно, словно для себя, произнёс Гхажш, – остальных убеждают. Убеждать ему было некого, а доказать, он доказал. Он мог руку и не резать. Мог просто тебя отпустить.

– Как это? – пришёл мой черёд изумляться. – Цепь же, её зубами не перегрызёшь.

– Кугхри принеси, – попросил Гхажш, – и камень какой-нибудь, а лучше – два. Да не менжуйся! Я тебя в ручье мог триста раз утопить, пока ты без памяти лежал.

Я решил, что он прав, недоверие при всём, что теперь между нами происходило, оскорбительно. И быстренько притащил требуемое.

– На бок ложись, – приказал Гхажш, – ошейник снимать будем. Он тебе всё равно маловат, перестарался Хальм, туговато затянул. Как я раньше не заметил?

Только после его слов я ощутил, что ошейник, действительно, слегка сдавливает шею, как раньше не сдавливал. Наверное, я не замечал этого, потому что дышать он мне пока не мешал. Когда я лёг, Гхажш придвинулся, и я почувствовал, как между кожей и ошейником протискивается сталь кугхри. Стукнул по обуху клинка камень, в ушах слегка зазвенело, и ошейник распался.

– Держи, – Гхажш протянул мне кусок цепи. – Вот так это можно было сделать.

– Так просто, – удивился я.

– А чего тут трудного, – в свою очередь удивился Гхажш, – смотри, – и показал мне клинок.

Я посмотрел и ничего не понял.

– Внимательно смотри, – и Гхажш провёл пальцем по гладкому, без единой щербинки, лезвию. Я начал понимать. – Этим самым клинком ты бородатого почти пополам развалил. А он в броне был. Для кугхри эта деревенская цепь, что верёвка. Он железо бородатых рубит. Для таких дел и скован. Понятно? Что дальше было?

Я рассказал. Когда я говорил о похоронах на болоте, Гхажш одобрительно кивал, и мне стало приятно, оттого что мой поступок, действительно, оказался для кого-то важным. Потом я добрался до встречи с энтом, и вот уж тут Гхажш начал требовать от меня подробностей не хуже самого энта. Особенно о том, что энт говорил о людях Рохана. Он заставил меня повторить речи Скородума едва ли не дословно.

За этими разговорами, перемежаемыми глотками энтового питья, незаметно прошёл день. Пора было устраиваться спать. В валунах решили не ложиться. После многодневного лежания Гхажша там изрядно воняло. Расположились под каким-то деревом. Буургха Гхажша тоже вонял, и его сначала замочили в ручье, а потом растянули между двух молодых деревцев для проветривания и просушки. К счастью, буургха Урагха был достаточно велик, и мы могли, завернувшись, спать в нём вдвоём, надо было только поплотнее прижаться друг к другу, чтобы не терять тепло. Ночи в горах холодные.

– Никогда не думал, что придётся спать в обнимку с орком, – пошутил я, прижимаясь к нему, но Гхажш моей шутки не принял.

– Сам ты, орк, – обиделся он. – Это братец у меня орк. А мы урр-уу-гхай. Мы солнца не боимся.

– А Хальму говорил, что орк, – заметил я.

– Всё-то ты слышишь, – буркнул Гхажш. – Это я его на вшивость проверял. Надо ж мне было понять, как он к нам относится.

– Тогда объясни, чем орки от вас отличаются. И почему у тебя брат орк, если ты урукхай.

– Не урукхай, а урр-уу-гхай, – раздельно произнёс Гхажш. – Удивляюсь я на тебя. Ты ночью ещё мог копыта отбросить. А теперь такие вопросы задаёшь. Как я тебе в двух словах всё объясню? Спи. Утром расскажу.

Он зевнул, закрыл глаза и уснул. Я позавидовал его умению засыпать так быстро, прикрыл веки и тоже уснул.

Снилось мне что-то хорошее, спокойное. Такой приятный был сон, что смотрел бы и смотрел, не просыпаясь. Да вот только урр-уу-гхай имеют привычку просыпаться за час до рассвета. В Хоббитоне тоже обычно не залёживаются, но у нас встают всё же вместе с солнцем, а не раньше него. Когда Гхажш выбрался из буургха и ухромал к ручью, я попытался поспать ещё немного. Но по окрестностям разносилось такое жизнерадостное уханье, такой лихой посвист, что спать стало совершенно невозможно. В конце своего умывания Гхажш ещё и спел. Позже узнал, что это «Песня хмельной ватаги», и её завершающие слова: «Радуйтесь воле, бродяги!», Гхажш проорал мне прямо в ухо.