Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна. Страница 126

И, почувствовав теплый трепет ответа, он понял, что дальше удерживать над ситуацией контроль не сможет. Совлек последний покров и приник, вбирая тепло всеми порами…

Она подалась вперед, скользнула бедрами по его бокам… Каким-то волшебством его рубашка была уже расстегнута и сползала с плеч, сковывая движения рук. Зубами пуговицу с рукава: долой ее!

Он протянул руки, замкнул объятия. М-м-м! Ничего, собака лает, караван идет… Ее ладонь скользнула между, проложила путь…

Когда он вошел, все перестало существовать.

…И она в том числе.

Может быть, удалось бы все вернуть, закрой она глаза и постарайся отыскать дорогу в ту самую страну, где он пропал.

Но словно дьявол какой толкнул под руку, и она влезла в маску стороннего наблюдателя — в ту самую, которой пользовалась для общения с майором Мишей. Маска была пуленепробиваемая, и хорошо сослужила службу — да вот беда, оказалось, что прикипела к коже! Наблюдатель делал свое мерзкое дело: наблюдал и фиксировал. Это он, гад, заставил ее осторожно провести пальцами по кошмарному рельефу шва, пластиковых скобок на живом теле. Это он, мерзавец, чуть не в голос заметил, что все мужики одинаковы, стоит им дорваться до передка… Это он, подлец, провел параллель и окончательно убил в Тамаре всякое желание.

Она никогда не простит ему того, что легко прощала немногим другим — эгоистичного самоустранения в тот момент, который делить должны двое. Именно потому что он — не любой другой…

Ей никогда не будет с ним хорошо.

От этой мысли хотелось прикусить губы и плакать, и когда она последовала за своим желанием, она в этом раскаялась, потому что он ничего не заметил! Он добрался до такого пика наслаждения, где оно в любую секунду может сорваться в страдание, это было видно по искаженному лицу, по судорожному, неровному дыханью, ей было это знакомо, она сама заглядывала в эту пропасть, но только с другой стороны… Он наслаждался ею так эгоистично и самозабвенно, что видеть это было невыносимо, и Тамара, под видом бурной ласки просто прижала его лицо к своему плечу, вцепившись пальцами в волосы на затылке.

…Он был так восхитительно, так отчаянно жив, что не замечал ничего. Пьяный, как монах после Великого Поста — с одной чарки, жил от секунды к секунде, подбирая один золотой орешек за другим, врываясь и выскальзывая, не задумываясь о той, что вышла в путь вместе с ним. Она теперь существовала отдельно, она просто не могла ощутить жизнь так, как мог сейчас он. Ей требовалось больше, он это где-то понимал, но понимание осталось далеко позади. Он уже не мог остановиться, он не контролировал ничего, повлиять на происходящее мог не больше, чем младенец — на процесс своего рождения. Он скользил вниз, к ослепительному холоду и свету, к последнему приступу удушья и первому вдоху, к обретению жизни и принятию смерти.

ДА!!!

Он слишком поздно почувствовал, что оказался один на этом пути.

Темнота. Силуэты и тени. Дрожь в руках. Липкий воздух.

Он разомкнул объятия. Сел на пол, поправил штаны. Рубашка висела на одном плече, как гусарский ментик, он снял ее, швырнул в кресло. Положил голову на сомкнутые Тамарины бедра.

Отдышаться. Прийти в себя.

— Где ты был? — спросила она.

— Beyond.

— Ложись рядом.

Он поднялся с колен, лег рядом с ней на постель. Не сразу сообразил, что так пакостно давит в бок — оказалось, пряжка расстегнутого брючного ремня.

По-военному. Не раздеваясь. Хорошо, хоть ботинки снял. Скотина.

Он выругал себя последними словами, но легче не стало.

Что-то было между ними. Поострее и похолоднее, чем пресловутый меч Тристана. Он не заметил, потому что был слишком занят собой. Нужно было быстро что-то сделать, сказать, чтобы убрать это “что-то”, но он мучительно не знал, что следует сказать и сделать.

— Я пойду искупаюсь, — сообщила Тэмми.

— Ага… Может, пойдем вместе?

— Нет. Кое-какие вещи я привыкла все-таки делать одна…

— Яки.

Что-то было между ними. Тамара смывала с себя его прикосновения так же яростно, как прикосновения майора. Он мог не знать. Ему было не до этого. В конце концов, она сама виновата, что оказалась такой дурой. Она знала: нужно быстро что-то сделать, сказать, исправить положение… Но у нее не было сил.

Потом, у двери ванной, он наконец-то разглядел ее лицо при свете.

— Отойди, — она опустила глаза.

— Кто? — Артем коснулся ладонью ее щеки, провел большим пальцем по пятну подживающего синяка.

— А если я начну спрашивать — кто?

— Прости, — смутился он, пропуская Тамару обратно в комнату.

Она быстро сбросила халат, надела тишэтку и постаралась выплакаться за то время, пока он был в душе. Дважды за один час он довел ее до слез. Сам того не желая. Истеричка и безумец — идеальная пара, нечего сказать.

— Тэмми, — она сама не заметила, как он вышел и стал у двери.

— Я веду себя как дурак… Но дело в том, что я… не знаю, как себя вести. Мотивы моего появления здесь до ужаса эгоистичны… Проще говоря, мне хотелось увидеть тебя, и я пришел, совершенно не принимая во внимание, хочешь ли видеть меня ты… Мне даже в голову не пришло, что могла иметь место… психическая травма, например…

— Что ты несешь!? — ее трясло от смеха. — Ну, ты хоть сам-то слышишь, каким языком разговариваешь? Мотивы… Психическая травма… Господи… Это же надо было прочитать столько книжек, чтобы быть таким дураком! Брось свои тряпки и залезай ко мне под одеяло. Мотивы… Завтра, в это время, нас уже, может, и не будет, типун мне на язык, а он тут толкует про мотивы.

— Прости! — счастливо прошептал Арт, пряча лицо в вырезе ее тишэтки.

— Уже лучше, — улыбнулась она.

Вспомнилась эта идиотская песенка — "Хочу быть подполковником…"

Он — полковник и командует дивизией. Застрелиться.

Эй, а вы знаете, что мы злостно нарушаем инструкцию 114-29, которая запрещает сексуальные контакты между военнослужащими, один из которых находится в прямом подчинении другого? Ведь «Вдовы» приданы Корниловской дивизии до момента окончания операции…

— Хочу еще кофе, — сообщила она. — Хочу расспросить тебя о всяком-разном… Ведь только десятого увидимся… А то и позже. А я кроме той записочки через нашего комэска, никаких вестей от тебя не получала.

— И я от тебя.

— А у нас ничего интересного не было. Пока красные не прижали нас к земле, мы летали на рыбалку. Пилотов из воды вылавливали.

— Каховка, — напомнил он.

— Не-ет, как раз об этом я не хочу рассказывать, — просунув руки в рукава, она застегнула «молнию».

— Понял.

Они тихо спустились в кухню. Тамара зажгла свечу на столе.

— Рассказывай — она включила чайник. — Командовать дивизией — это сложно?

— Ты удивишься, но в принципе — не сложнее, чем организовать гималайскую экспедицию. В твоем непосредственном подчинении на любом уровне командования находится дюжина человек. Командуют они взводами или полками и бригадами — какая разница… Или ты можешь добиться толку от этой дюжины, или нет.

— Мама Рут, вернувшись с первого брифинга, сказала, что ты — настоящий командир.

— Нет, Тэмми. Я обманщик. Мистер Мистофелес. Я солдат, который варит кашу из топора…

2 мая, Симферополь, Главштаб, 2240

Здесь он был самым младшим. Тридцатилетний полковник, командир дивизии — не такая уж сенсация для Вооруженных Сил Юга России, знававших тридцатилетних генералов, командовавших армиями. Но отношение чувствовалось. Иногда проскальзывали «а-этот-что-здесь делает?» взгляды. Не обращать внимания. Слушать. Запоминать. Думать.

— Итак, господа, в воздухе мы инициативу теряем. За каждый боевой вылет красные сбивают в среднем по четыре самолета, что недопустимо. Мы можем прекратить гробить технику и людей, господин Командующий?

— Пожалуй, теперь — да… — кивнул Адамс. — Переводите с завтрашнего утра дежурные самолеты в боевое патрулирование воздушного пространства Крыма. Снижайте активность с каждым вылетом. Начинаем операцию «Потемкин». Господин Воронов?