Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна. Страница 14

Над столами плыли «Странники в ночи», несколько пар томно топталось перед пустующей эстрадой, Тамара считала секунды, в течение которых мороженое таяло в кофе. Глянцевый айсберг медленно погружался в дымящуюся черную лаву, распространяя по ее поверхности бело-бежево-смугло-коричнево-черные разводы.

«Если растает раньше, чем закончится песня, — скажу,» — решила она, но на середине второго куплета увидела, что айсберг уже утонул больше, чем наполовину. Мгновенно она установила новый срок: второй припев, и горько посмеялась про себя над этой детской хитростью.

Когда песня закончилась, поверхность чашки была ровно-бежевой и гладкой. Тамара криво усмехнулась.

В этот миг из глубин чашки всплыл крохотный белый гладыш, выступил над поверхностью наглым пупырышком. «В следующий раз,» — решила она и вздохнула с облегчением.

Кофе она, конечно, себе испортила, ибо сам смысл кофе с мороженым — восхитительный контраст между белой ледяной сладостью и горячей черной горечью. А так — получился кофе со сливками, то есть нечто крайне банальное и неромантичное.

Музыка стихла. На эстраде появился конферансье:

— Дамы и господа! Леди и джентльмены! Имею честь представить вам мадемуазель Нелли Данич!

Мадемуазель поприветствовали бурными аплодисментами.

— Ее называют нашей Камбуровой, — тихо сказал Арт.

Оркестр вразнобой настраивался. Мадемуазель — плоская до полной маскулинности блондинка в костюме Пьеро — раскланивалась с публикой.

— По случаю близкого воссоединения мадемуазель подготовила программу из замечательных песен на слова современных русских поэтов, — доложил администратор, хозяйским жестом похлопал Нелли по спине и удалился.

Оркестр взял мелодию, незнакомую Тамаре. Что-то древнее, темное и русское звучало в этих тактах, и наконец Тамара сообразила: гитара имитирует колокольный перезвон. Мелодия развернулась, пробуя силы, и грянула одновременно с мощным голосом певицы — Тамара даже удивилась, как в таком тщедушном теле может скрываться такой сильный голос -

Досадуя на то, что так неудачно села и приходится выворачивать шею, чтобы увидеть эстраду, Тамара развернулась. Тоненькая певица и впрямь была хороша. Раскинув руки, закрыв глаза, она словно неслась над темным залом, хотя и не сместилась ни на миллиметр, и даже лицо ее было бесстрастно, как у танцовщицы фламенко, но летящий, зовущий, могучий голос передавал все: и дикую, необузданную энергию российских ветров, и синеву недосягаемых небес, и стремительный полет, и жестокое падение…

Арт слушал так, как будто это последняя хорошая песня в его жизни. Чтобы вывести его их этого состояния, она наступила ему на ногу.

— В первый раз слышу такую аранжировку, — сказал он, когда песня закончилась, и взмокшая Нелли Данич смущенно поклонилась посетителям.

— Могу поспорить, что ты знаешь и поэта и композитора.

— Давид Самойлов и Сергей Никитин, — пожал плечами Арт.

— Если красные уволят тебя из армии, ты сможешь преподавать советскую литературу, — она взялась за шоколадный десерт.

— Вряд ли они захотят, чтобы я преподавал ту их литературу, которую знаю. Тебе понравилась песня?

— Очень… Что ты брал с собой в Непал? В смысле — книгу?

— «Звездный билет» Василия Аксенова.

— Советский?

— Да.

— Странно… — Тамара нарушила ложечкой причудливую постройку из шоколадного суфле: — Ты — против Общей Судьбы, а читаешь советских писателей и все понимаешь. А для меня советские книги все равно что про марсиан — а я за Общую Судьбу.

— Именно поэтому и за, — он вздохнул. — Послушай, политика — гиблая тема. Давай оставим ее.

— Почему? — пожала плечами Тамара. — Согласно ритуалу, мы должны о чем-то говорить. Почему бы не о политике.

— Потому что сегодня есть о чем поговорить, — он открыл мускат. — Я должен тебе кое-что сказать.

«Ду-дух»! — трепыхнулось сердце. Сукин сын, он собирается сам сказать ей то, что ему, видите ли, не хочется от нее выслушивать…

«Если сначала нальет в мою рюмку, значит, собирается бросить», — решила она.

Верещагин, выполняя все застольно-этикетные действия автоматически, налил себе примерно со столовую ложку, потом — наполнил ее рюмку, и лишь после этого — свою.

Как-то враз его ироническая улыбочка куда-то исчезла. Лицо стало серьезным и, кажется, даже немного печальным. Из-под стола появилась изящная коробочка, обтянутая синим бархатом. Арт нажал на кнопочку, крышечка отскочила, явив взору Тамары два золотых кольца, уютно поместившихся рядом, в мягких бархатных гнездышках.

Дешевая сценка из дамского романа. Ах ты ж господи…

Она закрыла крышечку и подтолкнула бархатный гробик к Верещагину.

— Это не имеет смысла, Арт. Я видела, чем кончают армейские семьи. Давай (пора, наконец-то!)… Давай расстанемся сейчас, пока мы еще не совсем очертели друг другу…

Арт, не пряча коробочки, откинулся на спинку кресла, глядя вверх, словно спрашивая кого-то: «Ну, ты видел такое?». Потом он занял исходную позицию и тихо спросил:

— Скажи, Тэм, я тебе не надоел?

— Мне следовало бы дать тебе по морде за такой вопрос. Конечно, нет.

— Тогда почему?

— Еще раз повторяю, для господ офицеров: это не имеет смысла! Какая разница, есть глупая бумажка под названием «свидетельство о браке», или нет ее, если мы все равно будем как и сейчас, метаться между Качей и Бахчисараем?

— Тамара, ты не знаешь… Вторжение — вопрос ближайших двух дней. Что бы там вы себе не придумали, вам не дадут остаться в армии. Мы оба станем «штафирками», причем на равных условиях.

— Откуда ты…? — ее сердце колотилось о ребра, как язык колокола… — Как ты можешь знать?

— Наши ребята несут охрану тактического центра. Не заткнешь же уши… На Одессу и Новороссийск тянутся колонны бронетехники. Какие еще нужны доказательства.

— Но… тогда сказали бы в новостях… Это должно быть согласовано с правительством…

Нет, кажется, сегодня без разговора о политике не обойдешься.

— Это НЕ согласовано с нашим правительством.

— То, что ты сказал…

— Военная тайна. Тэмми, ты умеешь хранить военные тайны?

Она поставила бокал на стол — рука заметно дрожала.

Он был спокоен. Как он может быть таким спокойным? Земля дрожит и уходит из-под ног, люди вокруг смеются и шутят, оркестр настраивает инструменты, на эстраду вновь выходит мадемуазель Данич, в мозгу — надраенными медными буквами — «ТИТАНИК», а он предлагает ей руку и сердце…

— Даже если ты прав, — сказала Тамара, — Тем более, если ты прав… все не имеет смысла.

Он снова поизучал потолок.

— Нет, что-то паршиво получается. Давай еще раз…

Оклеенная велюром коробочка снова оказалась перед ней. Кольца заиграли на бархатном ложе — золотые, пузатенькие…И еще раз повторяю: это бессмысленно…

— Ну и что! — его реакция напоминала взрыв гранаты в ДОТе: снаружи все цело, только в бойницах полыхнуло и погасло… — Ну и что! Черт возьми, у нас самая бессмысленная профессия, само существование нашего государства оказалось бессмысленным, и вообще рано или поздно мы все умрем, а вселенная взорвется! Ничто не имеет смысла, по большому счету, а ты вдруг начинаешь искать его там, где он нам нужен меньше всего. Давай хотя бы попробуем, а? Ведь нам почти нечего терять.