Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна. Страница 142

Было восемь часов вечера. Я находился на шоссе номер 19 с отрядами “Ветер” и “Щит” из качинского полка спецопераций. Душой я был в Березовке, хотя умом понимал, что мне там пока делать нечего, как полевые командиры полковник Шлыков и полковник Ровенский дадут мне сто очков вперед.

Я находился на шоссе, чтобы опровергнуть — или подтвердить — свои собственные опасения: а что, если 150-я дивизия отправится не вдоль берега, а в обход Сычавки? Или, разделившись, отправит через Сычавку хотя бы один полк?

В этом случае мы взорвали бы мосты через овраг у Мешанки и Новой Ольшанки и вызвали подкрепление — любое подразделение из тех, что сейчас двигались к Березовке через Першотравневое. Чтобы задержать их у этого оврага, оптимальный вариант — батарея “князь-пушек”… Но за неимением таковой сгодился бы и егерский батальон, и артидивизион…

Мой план приняли два командира, обладавших решающим голосом: подполковник Ровенский, командующий горноегерской бригадой и полковник Шлыков, командир бронемобильной бригады. Им он понравился, потому что был самым идиотским из предложенных, а значит — соответствовал духу операции в целом. Кроме того, нам троим претила мысль десять часов изображать мишень на просторах Черного моря (моря). Они готовили прорыв, мы прикрывали задницу отступающей дивизии.

Сказать — я был уверен, что все получится, нельзя. Обращаясь к доводам разума, я находил в свою пользу только один: красные не умеют играть в игру, которую мы им навязываем. Дело даже не в том, что их солдаты — восемнадцати-двадцатилетние мальчики, а наши — профессионалы. Дело не в том, что наше вооружение зачастую лучше и мы лучше умеем с ним обращаться. Эти преимущества играют роль при полуторном, двукратном, трехкратном перевесе сил — но временами корниловцы выдерживали бой против десятикратно превосходящего противника.

Конечно, история Второй Мировой войны знает случай, когда взвод пехотинцев задержал танковый батальон, но то была пехота сороковых годов, таких, как мы, они ели на завтрак. Происходи Одесская высадка тогда, красные прорвали бы нашу оборону, забросав укрепления трупами. Сейчас по таким правилам не играли даже они.

Стоя возле тех мостов, я думал, что же такое дух армии и из чего он состоит.

В своей статье “Ничтожество” господин Лучников противопоставлял советской идеологии “здоровую” тягу мещанина к хорошей и легкой жизни, добротным вещам и фирменным наклейкам. Признаки этой “здоровой” тяги наблюдал каждый, кто был в Крыму 29 апреля. И эта тяга была тем здоровей, чем выше пост командира. В Аэро-Симфи захватили полторы тысячи человек раненых, которых “не успели” вывезти: вместо них в самолеты грузили мебель, аппаратуру и автомобили.

Рыба гниет с головы. Чтобы твои солдаты могли стоять как панфиловцы, нужно быть Панфиловым — вот и вся военная тайна.

Советские политработники не смогли разыграть даже патриотическую карту, казалось бы, неубиенную: ведь мы — агрессоры, и мы действительно высадились на их земле. Но за десятилетия оголтелой пропаганды слово “Родина” стерлось, обмельчало, сравнялось со всеми остальными словами, которые принято писать на заборах.

Нужно признать, что и в нашей дивизии, и вообще в “форсиз” корпоративный дух превалировал над патриотическим. Мы были корниловцы (марковцы, алексеевцы, дроздовцы), потом — армейцы, и только потом — крымцы. Так повелось еще с Гражданской, эта система имела свои достоинства (мятеж 30 апреля стал возможным только благодаря корпоративному духу) и свои недостатки (крымская армия всегда чувствовала себя отдельной, особенной частью общества, что привело к расколу).

И — здесь мы находились в равном положении — невозможно было разыграть национальную карту: как и форсиз, советские войска были многонациональными.

Вывод: ни идеологические призывы, ни личный пример командиров, ни корпоративное, ни национальное единство — ничто из вышеперечисленного не работало в советских войсках. Поэтому в безумные игры они играть не могли. Обладая более единым духом, мы все время навязывали им свое понимание действительности.

Это сродни оруэлловскому двоемыслию: сражение сводится к тому, что одна армия внушает другой армии неизбежность ее поражения. Звучит так же безумно, как выглядит: отряды шотландских повстанцев громят более многочисленную и лучше вооруженную английскую армию, крестьянская девочка снимает осаду с Орлеана, вчерашний артиллерийский капитан берет Тулон, рота парашютистов парализует и обезвреживает полуторатысячный гарнизон крепости…

Боюсь, что эта область военного дела не поддается формализации. Чтобы индуцировать безумие, нужно быть безумцем, а этому не научишь.

(Не так давно я думал: почему Лоуренс остается единственным агентом влияния, которому удалось добиться от арабов толка? Ответ, кажется мне, таков: он испытывал к арабам неподдельный, живой интерес, искренне любил этот народ. Никакой профессионализм не заменит живого чувства, а научить ему нельзя. Кстати, по этой же причине мало кому удается на практике освоить методику Дейла Карнеги, который в основу умения “завоевывать друзей и оказывать влияние на людей” ставит искренний, человеческий интерес. Это все не те случаи, когда можно притвориться настоящим).

Если рассматривать мою роль в кампании с этой точки зрения, то моя заслуга не в том, что я хорошо командовал группой “Дрейк” (стараниями Адамса, Посьета и Казакова штаб работал как швейцарские часы) и не в том, что я оказался лучшим стратегом (на тот момент в штабе мало кто был менее компетентен, чем я). Я генерировал безумную веру в возможность победы и заражал ею людей, которые действительно сделали эту победу возможной. Вот, собственно, и все.”

Арт Верещагин

“The Trigger: a Battle for Island of Crimea”

Темнело быстро, как всегда в Причерноморье. На западе осело пыльное курево и четко прорезались черные на красном тополя. Дивизия ушла на север, Гусаров доложил, что последний батальон оставил Черноморское сорок минут назад. Было еще какое-то время — прежде чем красные сообразят, что белые опять отошли и поймут, куда они отошли. Конвой должен был пройти засветло в виду берега — якобы, белые уплыли, бросив пятую бригаду… Удастся эта китайская хитрость или нет — красные все равно узнают правду, дойдя до Котовского: проход дивизии видели, кажется, все. Видимо, зрелище заменило несостоявшийся парад Победы.

— Взрывать мосты, сэр? — спросил унтер-качинец.

— Не надо. Смысла уже нет. Сэкономим пластик.

— Этого добра… — проворчал унтер, отправляясь разбирать взрывные устройства.

“Этого добра” действительно хватало: в качества запасной цели намечалась авиабаза в Мартыновской, но уже с самого начала было видно, что корниловцы не успевают. Поэтому разнообразной взрывчатки осталось море.

Арт надел шлем.

— Ян, связь со штабом первой бригады.

— “Дрейк-один” слушает, — у Ровенского был недовольный голос.

— Воздушная разведка.

— Да, “Оса” вернулась… Они подтянули еще один мотострелковый полк, он стоит в Семихатках. Черт вас возьми, господин полковник, но мы будем бедные, если они не атакуют.

— Атакуют. Куда они денутся. Они же считают, что приперли нас к стенке…

— А если так оно и есть?

— Если бы мы собирались драться — так оно и было бы. Но мы же не собираемся. Должны быть еще два других полка. Вышлите “Осу” еще раз.

— Скоро будет темно, как у негра…

— Они будут ехать с зажженными фарами…

Ровенский напоследок выдал разнос за разговоры открытым текстом в эфире и прервал связь.

Да, пора с этим завязывать, подумал Арт. Хоть и по-английски, а все-таки их могут услышать… Во всяком случае, узнать топонимы. От усталости он понемножку начал тупеть.

— Уходим, сэр? — спросил подпоручик Снегирев.

— Да, — Артем забрался в люк “Владыки” и дал знак водителю. Качинцы разобрались по “скарабеям” и группа рванула вдогонку за дивизией на самой большой скорости, которую мог выжать “Владыка” на этой дороге.