Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна. Страница 89
Вы болван, Штюбинг!
Все сделано так, чтобы привлечь к этой акции внимание. И человек выбран под эту функцию. Подарок для прессы, готовый национальный герой либо же национальное пугало. Мертвый герой даже лучше чем живой: жрать не просит. На мертвое пугало можно повесить значительно больше собак, чем на живое.
Владимир любил моменты истины, когда разгадка белым магнием вспыхивает в мозгу.
Но сейчас он был ей не рад. Такая разгадка пахла переводом в армию и ссылкой в самый дальний и зачуханный гарнизон. Такая разгадка грозила оттяпать стоящим слишком близко людям не только пальцы, но и головы. В жопу такие разгадки.
Потому что если он, Володя Резун, придет с такой разгадкой к вышестоящему начальству, он получит офигенного пенделя под зад. Начальство в эту оперетту не поверит.
Последняя разгадка заставила его застонать и ударить кулаком в оконный переплет: на то и был расчет Востокова! Ах, как он, наверное, хихикал в свою бороду, составляя этот план! Сколько изящества в этой нарочитой грубости, как тонко это шито белыми нитками!
Он шагнул к столу, еще раз перелистал досье, остановил взгляд на фотографии последних лет… В прямом и даже несколько глуповатом взгляде — фотографируясь на документы, все выглядят глуповато, — ему почудилась насмешка.
Район Почтовой, тот же день, около полудня
Ужасно обидно умирать, когда уже видно, что ты победил.
Новак лежал, прижимая ладони к горящему животу. Бедром он чувствовал, какая мокрая под ним земля. Кровь уходит быстро. Слишком быстро. Хесс не успеет привести медика.
Ниже по склону кто-то метался в траве и стонал. Наверное, тот хитрый сукин сын, который успел-таки бросить гранату, уничтожившую почти все его отделение. Хесс так и не получит с Костюченка свои деньги.
Удивительно, какие глупости лезут в голову перед смертью. Он должен бы подумать о Магде… Они расстались не в добрых чувствах, и этого уже не поправишь.
Он обещал Чеславу роликовую доску… Хотел научить Стефана каратэ. Мальчишки вырастут без отца — паршиво…
Но если бы ты мог выбрать, спросил он себя, если бы можно было вернуться на сутки и выбрать — пойти ли за капитаном и сдохнуть здесь, на этом склоне, или остаться в вонючем лагере, и отправиться в другой вонючий лагерь куда-нибудь в Казахстан — что бы ты выбрал?
Он не успел ответить.
«Это не он», — сказала себе Тамара.
Она понимала, что его нет там, внизу, в этом свинцовом аду, она видела горящего «Бову» и фигурки, срезанные автоматными очередями, и твердила себе: «Это не он».
Выстрел за выстрелом в грязно-зеленую колонну: с каждым выстрелом уменьшается число врагов, увеличиваются шансы ребят внизу и лично его шансы.
Пилот — белая кость войны, он не сидит в окопе, не мерзнет в засаде и не обливается потом на марше, он (или она) делает чистую, как многим кажется, работу. Грохот взрывов, свист пуль, кровь, крики, рвущаяся ткань жизни — все это там, внизу, и даже белый хвост «Стрелы» кажется совсем неопасным, если, конечно, она летит не в тебя, и не твоя машина содрогнется конвульсивным лязгом и пойдет вниз, выходя из повиновения, не в твои ноздри шибанет запахом горелого пластика и краски, и не твой боезапас сдетонирует, когда машина грянется оземь… Но эта возможность — часть работы, и оставлять ее за кадром, в офсайде сознания — дело привычное.
Рахиль поднялась чуть повыше, осматривая поле сражения.
— Два десятка машин драпают! Третья, за мной!
Тамара бросила машину в погоню за уходящей группой, держа машину так. чтобы Рите было не очень трудно целиться.
Один раз было по-настоящему страшно: когда выпущенная «Стрела» поймала ловушку слишком близко от вертолета. Машина чуть не завалилась набок, Тамара ее еле удержала.
Колонна беглецов налетела на другую, неизвестно откуда взявшуюся крымскую часть. Всего где-то рота. Надо ребятам помочь. Свести численное превосходство советских десантников на нет. Чем их меньше — тем больше шансов у егерей. Пусть хоть у кого-то будет больше шансов.
Тамара сделала заход вдоль колонны, следом за Рахилью. Развернулась, пошла в обратную сторону.
"Ворон, ворон, что ты делаешь? " — вспомнилось, запелось: — «Рою ямку! — На что роешь ямку?»
Шарррах! Вертолет резко ухнул вниз. Томительно долгие доли секунды гравитации не было, машину начало крутить. Граната, поняла Тамара, с трудом удерживая управление. Все, полетали. Садимся. Вон на тот холмик, и дай Бог, чтобы повезло мордой к дороге — еще постреляем…
Сотрясение… Скольжение полозьев по траве… Уф-ф, остановились… Если бы не шлем, можно было бы утереть пот.
— Стреляй, Рита! Стреляй, Ритуля, милая!
Вертолет затрясло от выстрелов авиапушки. Тамара не сразу ухватила закрепленные под панелью «МАТ» и дополнительную к нему обойму: руки дрожали, и не только от стрельбы.
Бегут сюда. Ну уж нет. Второй раз ни за что вы меня не возьмете, лучше пулю в башку.
Она выпрыгнула из вертолета, перекатилась, сняла автомат с предохранителя. Не давать им поднять башки, чтобы Рита могла стрелять по колонне.
Очередь из «МАТ» опустошила магазин за секунду. Идиотка, у тебя что, патронный завод здесь? Режим «стрельба одиночными». Шлем высунулся — по шлему! А не высовывайся…
"Когда больше крыть нечем, пилот кроет «МАТом» — шутили в войсках.
Когда что-то внезапно и сильно изменилось, она не сразу поняла, в чем дело. Оглохла? Ее контузило?
Нет. Вертолет Рахили исправно шумел, садаясь у дороги. Она с ума сошла? Или ее подбили? Почему стихла стрельба?
Тамара со всей скоростью, на которую была способна, подползла к вертолету.
— Что случилось, Рита?
В глазах стрелка и подруги стоял туман усталости и облегчения.
— Они только что сдались. Наши передали по радио прекратить огонь.
О'Нил расстегнула подбородочный ремень и сбросила шлем. Каштановая коса вырвалась на свободу. Рита встала из кресла, шагнула на землю и обняла Тамару, смеясь и плача.
…Кровь и копоть — вот что такое война вблизи. С высоты птичьего полета все выглядит гораздо безобиднее. А внизу — кровь и копоть.
…Она не обращала внимания на приветственные крики, обращенные к ней. Она вырвалась из леса цепких мужских рук — ее собирались качать, надо же! — она пробиралась среди всей этой толпы, страдающей и ликующей, мимо медбратьев с раскладными носилками и раненых, уложенных рядком на земле, советские вместе с крымцами, мимо выстроенной в затылок колонны пленных и белобрысого унтера, переписывающего их пофамильно в блокнот, мимо горящих БМД, мимо похоронной команды, складывающей трупы в пластиковые мешки, мимо остывающих «Воевод», мимо грузовика «тойота», в который сносили трофейное оружие и боеприпасы, мимо седого полковника Кронина и троих пленных офицеров, мимо, мимо, мимо — пока ее не окликнули по имени.
Унтер Сандыбеков был знаком ей немного лучше, чем другие друзья Артема, и он узнал ее первым. Ей потребовалось некоторое время, чтобы распознать в мрачном, как февральская ночь, мужчине вечного зубоскала Шамиля.
— Тамара Андреевна! Госпожа поручик!
— Шэм…
Он подошел к ней, пряча глаза.
Сердце ахнуло и провалилось.
— Где Артем, Шамиль? Унтер, где твой командир?
— Мэм… — он осекся, сжал губы, хрустнул пальцами…
— Отвечай, отвечай же, Шамиль!
— Мэм… Он… Он попал в плен. Ничего страшного, мэм.
— Где? Когда?
— Сегодня ночью… На Роман-Кош…
Догадка отозвалась в ней такой болью, что ноги подкосились. Казалось, что ее крестец кто-то выжимает, скручивая, как мокрую простынь. Это было так скверно, что… что почти хорошо. И рыдание вызвало судорогу, отвратительно близкую к оргазму по силе, только шло это не снизу вверх, а сверху вниз, ледяным острием — от гортани к паху.
— Мэм! — утнер подхватил ее на руки, явно не зная, что делать. Но он быстро сориентировался, вдохнул поглубже и рявкнул во всю мощь унтерских легких: