Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна. Страница 97

Дверь открыла грандиозная женщина. Если андерсеновская Атаманша существовала в действительности, то выглядела она именно так.

— Ма, у нас все в порядке, — сказал патлатый.

— Да? Я очень рада. Тебе что, погулять захотелось? Поиграть в Тимура и его команду? Так сказал бы мне, я бы тебе устроила помыть полы!

— Ма, не надо…

— Давай, иди к Исааку, он тебе оторвет голову. Потом иди ко мне, переоденешься в сухое. Это что такое?

— Это я тебе халтурку принес, — патлатый нервно хихикнул. — Лева, найди что-нибудь открыть наручники.

— Есть, — сказал бритый Лева.

— Кто вы такой? — спросила женщина у Владимира.

— А что, не видно? — огрызнулся тот, — Капитан Советской Армии.

— Сема!

— ГРУшник он, ма… — Сема снимал с себя мокрые ботинки. — Все это надо в мусоропровод. Нет, лучше в печку.

— Ты с ума сошел?

— Ма, нам нечем было открыть наручники. А так — сто лет он нам нужен.

— Он мне н-нужен, — клацая зубами, пробормотал Верещагин.

— Очень мило. А вы кто такой?

— К… капитан ф-форсиз, — Верещагина трясло крупной дрожью. Владимир только сейчас заметил, как он сам продрог до костей и как его колотит. Беляк сполз по стене, сел на пол. За его спиной по кремовой краске протянулся мокрый розоватый след.

— У в-вас й-есть душ? — безжизненным голосом спросил капитан. — С-согреться…

— Какой тебе душ? — возмутилась женщина, — Ты хочешь сепсис?

— Ма, он валялся в половине луж Симферополя. Душ хуже не сделает.

— Ты еще здесь? — прикрикнула женщина на Сему.

— Кто тебя так отделал? — спросила она, расстегивая на Верещагине мокрую спецназовскую куртку. — Этот ублюдок?

— Д-другие ублюд-к-ки.

— Очень плохо?

— Я пьян… — крымец улыбнулся, — Мн-не хорошо…

Появился Лева с набором первоклассных отмычек. Резун, запястье которого было располосовано уже в кровь, с удовольствием подставил руку. Избавиться от этих кандалов — а там пусть хоть расстреливают.

— Ваша работа? — спросила женщина, глядя спецназовцу в лицо. — Доблестная разведка на боевом посту?

— Это десант! — разозлился Владимир. — И нечего на меня так смотреть! Я посмотрел бы на вас, если бы вы обнаружили среди своих арабского шпиона! Или вы бы его бисквитом угощали?

— Мы бы передали его в руки разведки, — процедила сквозь зубы женщина. — Или в советском десанте теперь другие правила?

— «Теперь», — передразнил ее Резун. — А то вы знаете, как там было раньше!

— А то знаю, — хладнокровно сказала женщина. — Все ж я майор медицинской службы. Пятнадцать лет я Советской Армии отдала. И всегда мы учили солдат, что издеваться над пленным — распоследнее дело. Плохо учили, как видно…

— Ах, как благородно! — Владимир вытер мокрое лицо. — Можно подумать, МОССАД добывает сведения мягким убеждением.

— Сынок, — нежно сказала женщина (и от этой нежности Резуну стало слегка не по себе), — я думаю, что Исааку ты все выложишь, а он к тебе даже пальцем не притронется. Вот есть у меня такая мысль.

Владимир сцепил зубы. Его злость усиливалась тем, что права была старая ведьма, абсолютно права: он всегда знал, что когда нужно будет перекинуться — он это сделает без колебаний. В советской разведке верность не окупалась: тебя могли сдать в любой момент, и в любой момент отказаться от тебя. Сегодня же вечером его, Володю, запишут в предатели, и даже если ему удастся выдраться от моссадовцев, то до конца своих дней он будет в черном списке, и заграницей ему станет Монголия.

Верещагин встал, опираясь на бритого.

— Душ там, в конце коридора, — сказала женщина. — Дойдешь? Хорошо. Сейчас я принесу полотенце. Не запирай двери.

Артем пренебрег ее советами. Не потому, что стеснялся — голых мужчин госпожа майор наверняка перевидала больше, чем любая севастопольская профессионалка. Просто он чувствовал, что вот-вот пойдет вразнос. Истерика, начавшаяся было в подземном переходе, подступала снова — неумолимо. Наверное, и мужских истерик госпожа майор в силу своей профессии повидала немало, но вот этой она не увидит.

Он не знал, сколько это продолжалось — может, десять минут, может, больше. Майорша окликала его раза три: «Ты там в порядке?», и каждый раз ему удавалось собрать себя в кулак и сравнительно спокойно ответить: «Да!», после чего можно было опять распадаться на молекулы. Когда это закончилось, он какое-то время сидел на полу душевой кабинки под россыпью теплых капель и наслаждался пришедшим покоем и опустошением. На воде не остается следов, она все стерпит.

Согревшись и придя в относительную норму, он избавился от одежды. Попробовал снять и бинты, но не смог развязать мокрые узлы — не слушались руки.

— Ну! — госпожа майор толкнула дверь. — Какого черта! Я же просила не закрываться!

— Подождите… немного…

— Открывай, или я вынесу дверь! Думаешь, у меня не получится?

У нее получилось бы вынести даже дверь в бункер тактического центра. Верещагин набросил на бедра полотенце и отпер замок.

— Ты соображаешь, что делаешь? — напустилась на него майорша. — А если бы ты потерял сознание и захлебнулся? Оно мне надо? Ради этого Сема подставлял свою голову? Согрелся? Вылазь уже из воды.

Она подошла и решительно завернула кран.

— Идем, — сказала она. — Можешь идти?

— Ага.

На всякий случай за ее спиной маячил Сема — уже получивший разнос от таинственного Исаака и переодетый в сухие брюки и ковбойскую рубашку. Втроем они проследовали в тесную каморку посольского врачебного кабинета.

— Пей, — госпожа майор протянула ему пятидесятиграммовый мерный стаканчик.

— Что это?

— Коньяк с опиумом. Обезболивающее.

— Не надо.

— Ты что, из этих? — спросил Сема. — Которым нравится?

— Нет. Я просто и без того здорово пьян.

— Будет больно.

— Преимущество пьянства в том, что не чувствуешь боли. А если и чувствуешь, то тебе плевать.

— Не волнуйся, плевать не будет, — успокоила его майорша. — Работы здесь часа на два, за это время спирт из тебя выветрится. Так что давай, пей.

Он глотнул, ощутил странный привкус.

— Не общий наркоз. Зачем-то вам нужно, чтобы я был в сознании. Не нравится мне это.

Сема подал матери ножницы, она разрезала бинты.

— Сынок, мне тоже много чего не нравится. Например, не нравится, что мой сын мог и тебя не выручить, и сам пропасть. Не нравится, что у тебя шкура и мясо кое-где рассечены до ребер… Не нравится, что тебе могли черт знает какую заразу занести… Как твое имя?

— Арт… Артем. А ваше?

— Фаина Абрамовна. Ты еще не допил?

— Лэхаим!

— Ду бист аид?

— Нихт ферштейн. Еще хуже — цыган. На одну четверть.

— Очень интересно. — Фаина Абрамовна надела медицинский халат, распечатала перчатки, зарядила медицинский степлер. — Ложись на спину, руки за голову, пальцы в «замок». Начнешь хватать меня за руки — скажу Семену, чтоб тебя держал.

Артем решил не хватать ее за руки. Очень не хотелось ему, чтоб его держали.

Все было намного лучше, чем он думал. Как ни странно, труднее всего было не дергаться от щекотки, когда по коже пробегала ледяная струйка этилгидрохлорида. Процесс накладывания шва после нее ощущался как процесс проклепывания прямо на теле кожаной куртки.

— Почему ты меня спас, Семен? Зачем я тебе нужен?

— Для связи с вашим командованием, — беспечно сказал Сема. — Как живое доказательство нашей доброй воли.

— Хотите просунуть через меня какую-то информацию?

— Зачэм просунуть, вах? — сказал Семен. — Пэрэдать!

— Передать можно и по радио.

— Тогда скажем так: у меня были на то личные причины. За что мне и вставили сейчас. Доволен?

Холодное бесчувствие переходило в покалывание, а потом — в жжение. Арт понял, что коньяк с опиумом совсем не помешал. Только благодаря ему удавалось лежать неподвижно и поддерживать разговор.

— Как… идут дела?

— Саки и Евпатория — ваши. Феодосия — тоже, Бахчисарай… В Севастополе и Керчи идет жестокая рубиловка, здесь тоже, но не такая страшная. Когда я уходил за тобой, вы были уже в Сарабузе.