«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Романов Герман Иванович. Страница 77

Дверь открылась, и Нарцисс стал расставлять из корзины принесенные «яства». Жизнь Карла Двенадцатого началась в полной красе — холодная колодезная вода, миска с кисловатой черешней и сладкой клубникой, два сваренных вкрутую яйца, свежий огурец из парника, целиком зажаренная на углях курица, половина каравая душистого пшеничного хлебушка. И неизменный кофейник с только что сваренным кофе.

Петр вопросительно посмотрел на арапа. Нарцисс все сразу понял и тихо сказал:

— Казаки сами все сготовили, а я кофе сварил.

Хм, сами… Набрали всего понемногу с грядок, а хлеб свистнули из пекарни — горячий, мягкий. А курица часа два назад еще в загоне бегала, ей головушку махом отвернули да на саблю вместо шампура и насадили. Водичку в колодце набрали, ну а к кофе ты, мой верный арап, никого не подпустишь. С вещами тоже нормально — сундуки казаки крепко охраняют.

Меры действительно предприняли чрезвычайные, и Петр, вонзив крепкие зубы в сухую куриную плоть, здраво сказал себе: «Пусть это и не очень вкусно, зато несварения желудка не будет и дольше проживешь».

Однако закончить завтрак в одиночестве не пришлось — заявился радостный, но немного озадаченный Девиер. Глядя на повеселевшую рожу генерала, Петр хотел предложить ему половину огурца, но тут его нос уловил такой запашок от генеральского мундира, что есть расхотелось.

— Ты бы хоть мундир заменил, воняет же. К царю пришел, чай…

— Прошу простить, ваше величество. Слугу с опочивальни вашей нашли, в спину кинжалом заколотый и в яму выгребную сваленный. Да жердиной его еще притопили, чтоб видно там не было…

— С чего решили, что кинжалом?

— А вот он. В яму брошен был, но мужики его через четверть часа там же нашли, — Девиер положил на стол кинжал с узким и тонким лезвием. Такие вроде бы еще стилетами называются. Петр покрутил в пальцах отмытый клинок и мысленно простил генералу его помойный запах — теперь стало понятным его происхождение…

— И что намерены делать, генерал?

— Всем кинжал сей предъявлю и мыслю, что хоть кто-то его опознает. И отравителя поймаю.

— С чего ты решил, что убийца и есть отравитель?

— Слуга по незнанию отраву принес, его могли отвлечь и в блюдо подсыпать, или свечи травленые дать. Вот потому-то его и зарезали в ретираде, чтоб не донес о своих подозрениях. Ясно одно, ваше величество, — тот, кто яд приложил, прямого входа к вам пока не имеет. Вот я его и ищу…

— А может, он сбежал уже?

— Нет, государь. Кругом гусары Милорадовича стоят и никого не выпускают. Найдем через час убийцу, никуда он уже не денется…

Дверь тихо приоткрылась, и на пороге возник адъютант со странно знакомым лицом.

— Гонец из Кронштадта от коменданта Нумерса, ваше величество. Прикажете впустить?

— Идите, генерал. Дело делайте!

На выходе Девиер столкнулся на пороге с морским офицером, последний пропустил генерала и лишь потом сам зашел. Петр внимательно посмотрел на него — взгляд прямой, честный, смотрит с уважением, но без подобострастия, хорошо смотрит.

— Ваше величество, пакет от командора Нумерса, — моряк протянул засургученное печатями послание.

— Что в нем? — слегка полюбопытствовал Петр и внезапно ощутил ползущий по спине неприятный холодок.

Моряк в смущении замялся и стал топтаться на месте, как застоявшийся жеребец.

— Ваше императорское величество, простите меня великодушно за дурные вести. Граф Роман Илларионович Воронцов и его дочь Елизавета Романовна вчера вечером умерли…

— Как умерли?! — взвыл Петр во весь голос. Дверь тут же отворилась, и в комнату вбежали казаки с обнаженными саблями. И застыли на пороге.

— Они были отравлены, и о том в письме отписано вашему величеству. — Моряк неловко поклонился.

Хотелось лезть на стену и выть во весь голос. Девять душ за одну ночь погубили — восемь отравили, а еще одного прирезали. Ярость бурлила, и в душе Петр метался раненым зверем…

У покойного графа и его дочери руки были в маленьких язвочках, а на местах порезов пальцев об острые края футляров — синяя помертвевшая кожа. Медики, которые смотрели тела умерших, в один голос, по утверждению Нумерса, твердили — яд, впитанный в кожу, должен умертвить несчастные жертвы за двое суток — оттого и язвы на руках появились, как у несчастных фрейлин.

Но попавшая в кровь отрава сделала свое черное дело через часы, ее жертвы умирали в страшных мучениях. Но успели поведать Нумерсу о своем злосчастном любопытстве и о том, что футляр для письма Лиза подменила, чтоб нечаянно и государь об него не порезался.

Как тут не выть! Все четыре его женщины смерть от него собой отвели. Четыре уже были — вещая ведьма. Осталась пятая — но о ней ни слуху ни духу. Кто она? Даже имени неизвестно. Как бы эти сутки пережить — и все, дальше семьдесят лет жизни будет. Правда, цифра была такой значительной, что у него в голове не укладывалась. Столько не живут…

Петр вышел во двор — стало совсем светло. Перед гостиницей колыхалась большая толпа лакеев и слуг, его людей, свитских из Ораниенбаума. Там что-то происходило, дико кричали, и Петр направился туда быстрым шагом. Казаки расчистили от людишек дорогу, и перед императором открылось кошмарное по своей сути зрелище.

— Это не я!!! Я не убивал! У меня его выкрали! День назад, вчера! Помилосердствуйте! У-у!!!

На земле извивался и подвывал во весь голос в кровь нещадно избитый слуга, а Девиер крутился вокруг него и без передыха пинал ботфортами. Рядом валялся знакомый стилет.

Толпа, собравшаяся кругом, сама бы кинулась на жертву и, будь ее воля, растерзала бы на кусочки, но обнаженные шпаги и тесаки голштинцев сдерживали ее пробудившийся звериный инстинкт.

— Молчать! Всем стоять!!!

От бешеного рева императора все застыли, будто увидели перед собой ожившую горгону Медузу из древнегреческого кошмара и в единый миг разом окаменели. Только слуга подполз к его ногам, обнял их крепко и заканючил:

— Это не я, государь, не я это! Не убивал я… Украли его у меня… Не я…

— Молчать!

Петр рывком поднял избитого и заглянул в плачущие глаза. И тут же отбросил в сторону бедного лакея — тоже мне, нашли стрелочника. Самое большое зверство, на которое он способен, это нарезать краковской колбасы.

Петр встречался с такой породой — от вида крови им дурно становится и глаза тусклой пленкой покрываются. Природа хорошо позаботилась, и от убийства преграду надежную в таких людях поставила.

— Да он убийца, государь! — взвыл Девиер, и от этого крика Петра захлестнула горячая волна бешенства.

Ах ты, сутяга, смертный прыщ, устроил представление, работать не умеет. И еще пререкается, козел безрогий!

— На! — От мощного удара в челюсть генерала Девиера свалило в пыль. Петр тряхнул ушибленным кулаком и в бессилии решил сам начать следствие. Он в ярости схватил первого попавшегося лакея за грудки:

— Ты меня отравить хотел?! — рык императора привел лакея в ужас.

— Не я, государь, богом клянусь!

— Может, ты и есть отравитель?! — второй схваченный, тщедушный, аж заикаться стал от безумного страха.

— Не, ик, я, ик, — взмолилась жертва царского следствия.

— Ты мне отраву подсунул? — палец императора уткнулся в грудь третьего слуги.

— Не я это сделал, государь… — побледнел тот.

И Петр повернулся к четвертой жертве.

— Я не делал, не я это… — лепет был ответом императору, и он хотел было ткнуть в пятого, но тут сам остолбенел.

«Боже милостивый! Все как люди, а у того, предыдущего, будто легкий дымок со словами вырвался. Господи! Сон, святой старец, и ложь — „будто липкий туман“. Не может быть такого. Надо проверить!»

Петр снова повернулся к третьему слуге и зловеще улыбнулся. Тот побледнел еще больше, а руки заходили ходуном.

— Кто тебе приказал меня отравить?! — чеканя каждое слово, Петр пристально заглянул камердинеру в объятые ужасом глаза. Он узнал гаденыша — тот был в зале в ту первую ночь.

— Не я это, не я!!! — в диком ужасе взвыл лакей, а изо рта вместе со словами липкий туман потянулся.