Первый эйдос - Емец Дмитрий Александрович. Страница 27

– Брутальный факт! – сказал Меф.

Даф посмотрела на него так строго, что он прикусил язык.

– На балконе я стал кричать. Разбил стекло. Порезался. Проснулись родители. Они не верили, что бабушка прыгнула со мной. Только одного не могли объяснить. Как я очутился на закрытом балконе. В конце концов решили, что меня там заперла бабушка, потому что я пытался увязаться за ней.

Дафне стало не по себе. Особенно пугало ее то, как легкомысленно звучал голос Ромасюсика. Шоколадный юноша облизывал губы, закатывал мармеладные глазки, вертелся и явно получал удовольствие, рассказывая о самых страшных моментах своей жизни.

– А потом… потом… – начал Ромасюсик.

– А потом они пришли получать долг? – без удивления перебил Арей.

Ромасюсик шмыгнул носом, но не особо горестно. В носу у него что-то булькнуло. «Сироп? Горячий шоколад?» – невольно прикинул Меф.

– Да. Когда мне исполнилось четырнадцать, за мной явились два стража. Представляете? Целых два!

– Представляем, – сухо подтвердил Арей.

– Я не хотел с ними идти, но они и не спрашивали. Сказали, что моя жизнь принадлежит им. Показали фото, на котором я вместе с бабушкой торчу в машине. Еще они привели какую-то фантастическую бомжиху, которая все подтвердила, хотя вначале была не в духе и долго ругалась на стражей. Бомжиха сказала, что у нее разна… разно… ведомость какая-то.

– Разнарядка, – охотно подсказала Улита. – Аида Плаховна Мамзелькина будет тронута, когда узнает, как о ней отозвались.

– Стражи перенесли меня в длинный одноэтажный каменный дом прямо на берегу Леты. В окно видно, как Харон загружает ладью. Не очень вежливо он это делает. На берегу всегда молчаливая, мрачная очередь. Никто не пытается пролезть вперед. Стражи мрака следят, чтобы ладья всегда была загружена до отказа.

Меф вопросительно взглянул на Арея.

– Нижние Миры – двери в Тартар, – вполголоса пояснил мечник.

Ромасюсик заерзал.

– Я прожил там год. Целый год, понимаете? И за год не встретил ни единой живой души. В соседних комнатах был еще кто-то, но я никогда никого не видел, ну, кроме тех, которых грузили на ладью. Стучал в стену, никто не отзывался. Пытался дойти – не мог. Там коридор странный. Кажется, что другие комнаты близко, но часами можно бежать и не сдвинуться на палец. Даже вещей в комнате не было – только скрипучая железная кровать.

– Воображаю, какая пытка, когда ничего нельзя потрогать, – посочувствовала Улита.

Ромасюсик грустно кивнул, подтверждая этот факт.

– Да и снаружи не лучше. Идти некуда, хотя и не держат. Всюду открытое ровное пространство. Ничего не растет, кроме мхов и каких-то куцых кустиков. Нет ни дня, ни ночи. Не темно и не светло – серо… Воздух стоячий, ни ветерка. Не поймешь, то ли жарко, то ли промозгло. Кричать хочется, но знаешь, что все равно не услышат.

– Недурное описание Нижнего Мира, – оценил Арей.

Шоколадный юноша одичало посмотрел на него.

– Как-то я решил искупаться в Лете. Подождал, пока ладья Харона отчалит, отошел подальше, чтобы никому не мозолить глаза. Я долго ходил в бассейн и был уверен, что прилично плаваю. Понимаете? Но оказалось, вода в Лете не держит. Загребаешь руками, все как положено, да только не плывешь, а тонешь. Я и не сообразил, как оказался на дне.

– Лета – река для лишенных плоти. Не хватало, чтобы ее воды держали живых, – сурово сказал мечник.

Мефодия больше заинтересовал рассказ о длинном одноэтажном доме из камня.

– Там что, школа? – спросил он.

– У мрака нет школ. На худой конец тренировочные лагеря и вербовочные пункты. Последние на случай, если потребуется много пушечного мяса, – поправил Арей.

– А этот длинный дом?

– Там держат тех, кто нужен Тартару… Итак, милейший Ромасюсик, мои поздравления: год тебя упорно готовили. Видно, ты не глуп, если освоил все так быстро. Наш синьор помидор успешно прикидывается олухом гораздо дольше…

Ромасюсик, успевший извлечь из карманов руки, перестал трогать бумажки на столе у Улиты. Губы из жевательной резинки растянулись в самую сладкую улыбку мироздания.

– Фантастично! Но меня ничему не учили! За год я не видел ни одной книги. Понимаете?

– Порой знания вливаются незаметно, как яд, без учителей и зубрежки, – заметил Арей.

– Я ничего не умею! – жалобно сказал Ромасюсик.

Его мармеладные глаза от испуга совсем засахарились. Арей же, точно издеваясь над ним, рассуждал:

– Тебе только так кажется! Скрытые навыки самые опасные. Бомбе тоже можно внушить, что она пчелка, которой хочется сесть на красивую крышу Генерального штаба, просто чтобы погреться на солнышке. Меня больше интересует другое: был ли твой курс завершен к моменту, как ты утонул? При условии, что это милое событие не подстроили.

– Я утонул сам, – поспешно возразил Ромасюсик.

Арей пожал плечами.

– Ты и с крыши упал сам. Мрак умеет уважать свободу воли, – заметил он.

Ромасюсик стал накручивать волосы на палец. Его подбородок дрожал. Радостный волнистый попугайчик выглядел раздавленным собственной шоколадной сущностью.

– Знаю, – сказал шоколадный юноша. – Я слуга Тартара! Я отвратительный злой уродец.

– Отвратительный злой уродец – я. Попрошу не занимать мою экологическую нишу, – возмутился Чимоданов. Зудука, очень довольный шуткой хозяина, принялся стучать по полу.

Ната зажала уши.

– Чемодан, расслабься! Конкурс идиотов еще не объявляли. Призов тоже нет, – сказала она.

– Вихрова, «чемодан» – это ящик с ручкой, а моя фамилия Чимоданов! Попытайся запомнить!

Ната показала большой палец.

– Классная отмазка, Петя! Мама в садике научила, чтобы детишки не дразнили?

Осколки негромкого волнующего смеха разлетелись по приемной. Лишь секунду спустя Меф понял, что смеется Прасковья. Осторожная Дафна за рукав потянула Мефодия за кресло, и, оказалось, вовремя. От свечи на столе у Улиты прокатилась волна огня – клубящаяся, буйная. Все, чего касалось пламя, вспыхивало и превращалась в ничто. Пламя почти докатилось до визжащего Чимоданова, когда Арей погасил его, нетерпеливо махнув рукой.

Прасковья перестала смеяться. Мягко ступая, Улита подошла к месту, где некогда стоял ее стол, а теперь было образцово-показательное пепелище. Уцелела только большая печать мрака.

– Девушка! – сказала ведьма с психиатрической вкрадчивостью. – Учитесь властвовать собою. Это советую вам не я, а Пушкин. Не надо плакать, не надо смеяться. Если хотите посмеяться, говорите просто «хи-хи!», не размыкая губ. Мы вас поймем и оценим.

Лучше бы Улита промолчала. Прасковья сомкнула брови. Ведьма, синея, схватилась за сердце. Она судорожно пыталась сделать вдох, но не могла. На этот раз первым опомнился Меф. Он подбежал к Прасковье и, схватив ее за плечи, развернул к себе. Он сделал это довольно грубо, ожидая сопротивления, пламени, удара кинжалом – чего угодно, однако в его руках Прасковья повела себя неожиданно покорно. Ее лицо было теперь совсем близко. Раскосые глаза в упор смотрели на Мефодия. Углы рта чуть приподняты.

– Не делай так больше никогда! Слышишь? Никогда! – крикнул Меф.

Прасковья медленно подняла руки и коснулась щек Мефодия. Ладони у воспитанницы Лигула оказались неожиданно горячими. Судя по их температуре, Прасковья вот-вот должна была скончаться от жара. Однако, судя по цветущему виду, это не входило в ее планы. Мефу чудилось, что через руки Прасковьи жар передается его коже и всему существу.

Ощущая себя сбитым с толку, Меф выпустил Прасковью и повернулся к Улите. Ведьма судорожно дышала и все никак не могла отдышаться.

– Дело не только в свече! – услышал Мефодий голос Арея. Кажется, мечник отвечал Чимоданову на его вопрос. – Эта девица – просто вулкан энергии. Земля, воздух, вода, огонь. Она лепит из стихий, как ты из глины. Ей нужен только источник.

– Она сильнее меня? – вклиниваясь в разговор, спросил Меф.

– Нет. Сильнее ты. Но она мобилизует свою энергию быстрее. Представь, у тебя огромная неповоротливая пешая армия, а у нее небольшой, но отлично подготовленный конный отряд, – негромко, чтобы не услышала воспитанница Лигула, отвечал Арей.