Первый эйдос - Емец Дмитрий Александрович. Страница 43

– Мерзкая хозяйка, наступи мне, пожалуйста, на голову! Ласты мне уже отдавили! – плаксиво потребовал он.

Взгляд дамы стал еще круглее. Она-то видела Антигона хорошеньким малюткой лет трех.

– Мерзкая… кто? – изумленно воскликнула она.

– А ты молчи, добрая и пушистая! Было б лучше, если б я назвал ее «мама»? – огрызнулся кикимор. – И вообще квакаю здесь я, а остальные подквакивают!

Лицо дамы стало медленно багроветь. Ирка примерно догадывалась, что за этим последует. Едва дождавшись ближайшей станции, она зацапала за ухо свою разговорчивую «дитятю» и быстро выволокла ее из вагона. Несколько секунд спустя мгновенная вспышка телепортации унесла их со станции.

– Надо встретиться с Мефодием! – решила Ирка.

– Сколько времени? – спросила Даф.

Меф повернулся к ближайшему дому, на миг закрыл глаза и нашарил часы, скрытые от него двумя кирпичными стенами. Это только чайнику кажется, что камень непрозрачный. На самом деле он прозрачнее стекла и болтливее ищущего работу пиарщика. Кроме того, камень никогда не лжет, чем выгодно отличается от того же стекла, на которое только ленивый не наложит морок.

– Тысяча восемьсот пятьдесят шесть, – ответил Меф. Он всегда так говорил.

– Без четырех семь… Вот и этот день куда-то просвистел, – грустно заметила Даф.

– Вот уж нет. У большинства день сейчас только начинается. До этого времени все работали на дядю, а теперь спешат хлебнуть чуток жизни. На пути у них лучше не стоять – затопчут, – сказал Мефодий, кивая на ближайшее офисное здание.

Его двери вертелись, как револьверный барабан, с равным интервалом выстреливая спешащих клерков. Чей-то невидимый многомудрый палец нажимал на курок. Клерки выскакивали, озабоченно смотрели на небо, точно на доску служебных объявлений, и с их лиц мало-помалу сползало выражение деловой колбасы.

– Избыточное потребительство – лучшая идея Тартара. Не будь его – Тартар потерял бы половину эйдосов. Не просто автомобиль, а самый лучший автомобиль. Не просто телефон – а самый лучший телефон. Человек работает на износ, сам у себя обгладывает дни, чтобы получить нечто лишнее. Плюет на любовь, на мораль, на сегодняшнюю жизнь ради иллюзорных надежд великого «потом». Но «потом» – оно потому и «потом», что всегда «потом». Собака сможет догнать свой хвост, лишь если кто-то сжалится и отрубит его, – сказала Дафна.

Меф засмеялся.

– Черный юмор у светлого стража – это уже кое-что. Год назад тебя передернуло бы от такого сравнения. Помнится, ты меня чуть не убила, когда я пошутил, что общество защиты песиков после банкета запинало одинокую дворняжку, – заметил он.

Внезапно дарх налился тяжестью и потянул цепь вниз. Буслаев ощутил себя псом, которого подцепили на веревку и волокут куда-то. Сознание Мефа подтопила чернота. В глазах замерцало. Мир смешался, раздробившись на осколки. Меф едва понимал, где он. Чувство пространства и времени исчезло. Остался лишь волчий голод. Но это был голод не его, Мефа, это был звериный и ледяной голод дарха. Хотелось броситься на первого же прохожего и мечом, зубами, хитростью – чем угодно – выгрызть из него эйдос. Поддавшись искушению, Меф даже попытался нашарить взглядом этого прохожего, но перед глазами все путалось. Он готов был ползти, надеясь хотя бы так, наощупь, вцепиться кому-нибудь в ногу и сбить человека на землю.

Мефа то бросало в жар, то трясло от холода. И все это в одно и то же время. Это было неописуемое чувство – чувство человека, которого захлестнуло властью Тартара. Рядом из хаоса вдруг смешавшихся цветов выплыло лицо Даф.

– Что с тобой?

Рука Мефа медленно потянулась к ее горлу.

– Меф! Что ты делаешь?

Прохладная ладонь коснулась его пылающего лба. Рука Буслаева повисла. Ледяное кольцо разжалось. Спустя секунду Меф понял, что сидит на асфальте, прислонившись спиной к стене дома. Над ним наклонилась Дафна. Ее ободряющие, дающие силу пальцы касаются его лба.

– Ну как, отпустило? – спросила она участливо.

– Да, – с трудом выговорил Меф. – На этот раз сильнее, чем обычно… С каждым разом все сильнее. Когда-нибудь я могу сорваться.

– Я не позволю тебе сорваться!

– Надеюсь. Однако если меня перемкнет, остановить меня будет непросто, – сказал Меф, с омерзением вспоминая, как он готов был ползти, чтобы вцепиться хоть в кого-то. Хоть зубами. Проклятый дарх!

Буслаев рывком встал.

– Ну все… идем!

– Ты должен отдохнуть. Ты бледный, – сказала Дафна.

Меф оценивающе взглянул на нее.

– От румяной слышу! Не обижайся, но ты похожа на привидение, которое пулей выскочило из крематория! – произнес он.

– Но это же ничего! – умиленно сказала Даф. Голос ее дрожал. – Главное, что мы любим друг друга. Ты никогда не видел совсем дряхлых старичка и старушку, которые вместе идут по улице? Он поддерживает ее, а она его, и у обоих такая угасающая, очень спокойная важность на лицах. Вот и мы теперь так!

Меф покосился на Дафну, которой не мешала цвести даже бледность, и усмехнулся.

– Угасающая важность? Ну-ну! Бабки с дедками вечно грызутся. Чаще годам к семидесяти пяти бабка берет верх, начинает ворчать на дедку без умолку и тюкать, пока не загонит в гроб. Инстинкт очищения пространства. Оттого деды и спешат оглохнуть. Защитная реакция.

– Ты невыносим! Ты видишь в жизни лишь мрачные стороны! – сказала Даф с негодованием.

– Какая же это мрачная сторона? Это обычная сторона. Мрачная – это если бабка в двадцать пять лет умерла от передоза, а дед как сел в первый раз за убийство по пьяни, так до сих пор и сидит… – заметил Буслаев.

В отличие от Даф его мало трогали сентиментальные картины. Ему больше понравились бы восьмидесятилетние старики, которые спрыгнули бы с парашютом в океан и на высоте метров в семьсот отстегнули бы парашюты. В такой смерти было бы, во всяком случае, что-то красивое. Но это уже издержки мрака с его брутальным воображением.

Дафна грустно смотрела на Мефодия и думала, что его интересуют лишь темные стороны жизни. Да, мрак есть, и его немало, но, когда видишь всюду только мрак, это означает, что Тартар уже просочился тебе в душу и пеленой заволок глаза. Пелена эта отсекает все светлое, доброе и хорошее. В результате человеку все кажется беспросветным, он становится озлобленным, теряется и рано или поздно погибает. Дафна с возмущением посмотрела на дарх, покачивающийся на груди Мефодия, и дарх ответил ей упругой волной ненависти.

– Меф! – сказала Дафна. – Ты думаешь, что ты циник, а ты совсем не циник. Это я тебе как твой хранитель говорю.

Меф вновь хмыкнул, однако, как Дафне показалось, растерянно.

– Ну и кто же я такой?

– Просто ты мучаешься. Ты когда-нибудь бывал на стройке? Грязь, изгаженные ведра с раствором, по семьдесят окурков на метр бетонной стяжки, арматура торчит. Шагу не ступишь, чтобы гвоздь не поймать. А теперь представь себе человеческую душу в минуты сомнений. То же самое, если не хуже! – сказала Дафна.

– Да ну… Можно же строить чисто, – неуверенно предположил Меф.

– Угум. И рисовать гуашью, не пачкая кистей и бумаги. В теории и свинка отдает мясо с радостью, особенно если посмотреть, как она пляшет на коробке пельменей с цветком за ухом.

Меф гоготнул. Такие примеры он любил.

– Ежедневное общение с Улитой всем идет на пользу! – оценил он.

Даф огорчилась, что комичным примером опошлила неплохую мысль.

– Хорошо, могу объяснить проще. Ты когда-нибудь просовывал голову сквозь тесный ворот водолазки? Это неприятно. Многие предпочитают делать это рывком. Вот и к свету надо стремиться так же, рывком, не думая о неприятном.

Они были уже на улице, когда из толпы внезапно вынырнул Эссиорх.

– Где Даф? Ей нужна помощь! – крикнул он Мефу, не замечая Дафну, которая стояла от него на расстоянии вытянутой руки.

– Вот что я называю светлые силы немедленного реагирования. Когда всех уже похоронили, с неба сваливается долгожданный автобус со златокрылыми и раздается: «Всем лежать!» – насмешливо заявил Меф.