Виварий - Чилая Сергей. Страница 31

— Теперь вот ко всему остальному еще и больной Рывкин исчез… Надо что-то делать, Ковбой-Трофим, и срочно… иначе все пойдет backasswards…

Когда она вошла, профессор Трофимов прошелестел из кресла за ее письменным столом:

— Где ты пропадала, детка, черт возьми! — И сразу, еще у двери, она почувствовала знакомый запах грузинского коньяка «Греми».

Снимая на ходу пальто, Лопухина уверенно двинулась к столу, чтоб поскорей усесться на гладкую доску, чуть разведя колени…, в поисках спасения и защиты от напастей, сыплющихся на нее, и снова услыхала то ли шелест, то ли мягкое лошадинное пофыркивание Ковбоя:

— Горе, похоже, приключилось с тобой, детка, большое… Вляпалась ты сильно…, по горло самое из-за жадности неуемной: к деньгам, к лидерству поганому… в управлении Отделением, в науке…, так, что дышать уж нечем… рядом с тобой… А за исчезновение Рывкина в ответе только ты… Одна… А впереди, похоже, еще и казенный дом светит, и карами жестокими грозит… Завтра пятница… Тебе выступать на утренней конференции. Интересно, что ты скажешь коллективу института, если даже мне не хочешь ничего говорить… — Он продолжал шелестеть мерным негромким голосом, но она уже не слышала, и остановилась внезапно, будто пригвоздили к полу незнакомые интонации и немыслимый текст, что забором, который она не успела еще разглядеть, или проволкой колючей, отгородили от остальных людей, и стал рваться из нее наружу крик неслышный пока, в котором вместо привычного «Глееааааб!» беззвучно вибрировало короткое «Фрэт!»…

Фрэт услышал ее призыв и стал бормотать по-английски: — Good God…, Good God… — Потом поглядел на цепь, пристегнутую к металлическому ошейнику с вмонтированной в него магнитной картой, в которой хранилась давно ненужная информация про группу крови, родословную, прививки… и резко дернул головой так, что потемнело в глазах… Он пришел в себя и дернулся уже всем телом, и сразу упал на мокрый пол, и вымазался в опилках, и никак не мог подняться… Наконец, он встал и позвал:

— Пахом! Можешь подойти?

— Нет, — сказал дворовый пес. — Я на цепи…

— Постарайся вытянуть голову из ошейника.

Когда дворняга подошел и увидел Фрэта с постоянством и упорством бетономешалки дергающего телом цепь все неистовей и отчаянней в попытке выдрать ее вместе с крюком из стены, так что кровь уже сочилась из многочисленных порезов на шее, он не поверил сначала глазам, но, услышав молчаливый Фрэтов приказ, поразмыслил немного и вцепился зубами в крюк, вбитый в стену, повиснув на нем тяжестью огромного тела…

Через полчаса им удалось расшатать и выдрать из стены крюк… Фрэт присел на задние лапы, чтоб перевести дыхание, поглядел на залитые кровью опилки, на Пахома, неумело зализывающего раны на его шее, и сказал:

— Мне надо в Цех. Похоже, с Еленой Лопухиной стряслась беда…

— Тебе не выйти, — сказал Пахом. — Все заперто… Только разбив окно…, но там еще и сетка между рамами…

— Через окно слишком литературно, — сказал Фрэт, приходя в себя.

— Плевать на литературу, — встряла Лорен, которая, как и весь Виварий, наблюдала за происходящим. — Почему ты сидишь, парень?

— Она больше не зовет, — неуверенно ответил Фрэт и встал, и посмотрел на длинную цепь с крюком на конце, помедлил и вдруг бросился к окну, выставив вперед лобастую ульяновскую голову.

Ему сразу удалось разбить стекло внутренней рамы. Не обращая внимания на порезы и кровь, заливающую глаза, он принялся вместе с дворнягой разгрызать проволочную сетку.

— For crying out loud! Let me try! [63] — сказал Пахом, когда им удалось проделать в сетке большую дыру. Он разбежался и попытался, как бигль, разбить головой стекло и не смог, и сразу застыдился сильно, и заскулил от боли или позора, и попробовал еще раз…

— Пусти меня, Пахом! — Фрэт отошел к противоположной стене, вдавив в нее зад, присел на передние лапы и рванулся вперед, шумно волоча за собой цепь, и вскочил на подоконник, и трахнул лбом со всей силы по стеклу, и стекло разлетелось, и он вылетел наружу, и все увидели вдруг, как крюк, медленно покрутившись в просвете металлической сетки, зацепился за уцелевшие ячейки и, натянувшись сильно цепью, намертво застрял…, и они поняли, что на другом конце цепи на собственном ошейнике висит Фрэт: собачник находился в бельэтаже и до земли было метра три… А потом они услышали хрипы бигля за окном и сразу этажи Вивария заполнились тоскливым собачьим лаем.

— Drag in your rope! — сказала Лорен и посмотрела на Пахома. — What the fuck? There you go, dog! [64]

Пахом взабрался на подоконник и потянул зубами крюк, но сил не доставало и Фрэт продолжал задыхаться, подвешенный за окном… Он уже не хрипел, лишь судорожно перебирал лапами в попытке дотянутся до неблизкой московской земли, что на Соколе, и не мог, и, теряя сознание, почувствовал вдруг, что время вновь приобретает форму и цвет, и в который раз увидел себя в средневековом лондонском предместьи времен короля Генриха VII, только что порешившего в Тауэре предшественника …

Он сидел перед одноглазым гигантом Бретом, удивительно похожим на следователя Волошина длинными светлыми волосами по краям лица, ростом и силой, аккуратно положив зад на задние лапы, стараясь не задевать кровоточащим обрубком каменный пол, и собирался вцепиться тому в горло, чтобы разом покончить с обидчиком Дебби и постоять за себя… Голову кружило… Лапы почти не чувстовали грязный, крытый досками пол и трудно было дышать…

— Пора, — подумал он и засобирался к прыжку, удивляясь собственной нерасторопности и сонливости, и странному безразличию к судьбе сукинового сына Брета, full as an egg [65], что опять повернулся к нему спиной, и, преодолевая физическую слабость, напрягся… А Дебби, наблюдая происходящее, мучительно выбирала: не перечить Брету или нищенствовать вместе с сыном… И, сделав выбор, сказала резко и непривычно повелительно: «Сидеть!», и он оставил послушно зад на грязном полу, вместе с энергией, накопленной, как у каратиста, для прыжка и недоуменно оглянулся на Дебби за стойкой…

…Ему показалось сначала, что попал внезапно под копыта лошади в защитных железных доспехах, как и всадник в седле, закованный в латы и снаряженный арбалетом, копьем, кованными сапогами и прочим громоздким, тяжелым и ненужным в трактире инвентарем…, и тяжелая взбесившаяся лошадь, понукаемая безумным всадником, просто скачет по его телу, наровя всякий раз подольше задержаться на голове… Он так и не смог открыть глаза, жестоко избиваемый Бретом, чтобы увидеть массивный стул, которым тот безжалостно прохаживался по нему… Он лишь старался телом прикрыть мальчишку, который неведомо как очутился рядом и тянул ручонки в немом призыве к посетителям…

Он не видел Дебби, утратившую привычную систему мотиваций и представлений о морали под напором отвратительной, но завораживающей и дьявольски притягательной силы Брета, молчаливо наблюдавшую весь этот ужас, такую же покорную и недвижную теперь, как он сам, готовую к предстоящей случке с победителем, прелюдией к которой должна была стать Фрэтова смерть…

Он не видел, как Дебби отвернулась, вместо того, чтоб сказать: «Stow it, Brett! Eating-house is yours. You won!» [66], — когда вконец озверевший Брет выдрал меч, застрявший в полу, и поднял высоко, чтоб всадить во Фрэта, и стал опускать, и бигль увидел вдруг женщину с косой в руках, в темном балахоне с капюшоном, похожим на банный халат Nike Елены Лопухиной, и подумал удивленно: «Что она собралась косить?». В это мгновение Деббов мальчишка по-обезьянни боком выбрался из-под бигля и неведомо как запрыгнул ему на спину, и прикрыл щуплым тельцем…

Никто не понял или не поверил в то, что произошло и кто-то из кабацкого люда, отбирая у Бретта меч, сказал: