Виварий - Чилая Сергей. Страница 42

Через десять минут он осторожно уложил отмытую от крови почку младшей Лопухиной в стерильный пластиковый мешок с ограждающим раствором, терпеливо подождал пока неопытный еще пожилой Виталик откроет внутреннюю стерильную крышку контейнера-холодильника и, прежде чем сунуть туда почку, вложит ее в специальную емкость с мелко наколотым льдом…

— Надеюсь, в этот раз ты справился, Толик, и ее не привезут в приемное отделение, как американца, — донесся голос Ковбоя и Спиркин заорал в душе, опасно интерпретируя:

— Господи! Как недалек от ты истины, Глеб! — И сразу увидел Елену Лопухину, трудно пробуждавшуюся после наркоза на дорогом операционном столе в подвале Вивариума, и неопытного пожилого врача Виталика, равнодушно наблюдавшего за ней.

— Пусть она выживет, Боженька! — попросил он молча, совсем не удивляясь просьбе, лишь постигая постепенно разумом, которым начинал видеть…, правда смутно пока, что натворил руками своими и руками своих молодцов, а пуще…

— А что испытывал Ковбой-Трофим, трансплантируя почку Принцессы реципиенту из «Единственной России»? Руки точно не дрожали, когда накладывал сосудистые анастомозы, — размышлял Спиркин и спросил почти автоматически:

— Ты звонил в Отделение, Глебушка? Как наш реципиент поживает?

— Если он станет выходить за границы стандартной программы, мне позвонят. — Ковбой-Трофим не снижая скорости, обходил попутные машины, будто сильно спешил, удивляя встречный транспорт. — Хорошо бы приехать на место до конца рабочего дня…

— Если ты имеешь в виду ад, то пока не сделал ни одной ошибки, — печально улыбнулся Спиркин, избегая жаргона. — Не очень сильно старайся наезжать на встречные машины… Лучше пропускай… Надеюсь, в Сызрани нормированный рабочий день…

— Подожди в корридоре,Толян! — попросил Ковбой-Трофим и шагнул в дверь с надписью «Нач. Архива. УФСБ».

Пожилой майор с желто-седыми длинными прокуренными волосами на голове, чем-то похожий на отца академика, удивленно уставился на него, перебирая в жестких сухих пальцах со следами никотина дешевую сигарету «Прима» и перемещая языком табачные крошки на губах.

— Я профессор Трофимов… Директор одного из московских хирургических центров… — Он привычно сел на край майорова стола, не замечая как тот стал наливаться темной кровью, чтоб заорав и хлопнув ладонью, прогнать столичного визитера из кабинета… Что-то мешало… Майор непонимающе оглянулся на стены знакомого кабинета, понимая. что время упущено и кричать поздно, и втал, вынуждая слезть со стола странного старика, временами похожего на мальчишку. А тот и не думал слезать, и, продираясь сквозь мучительные сомнения и тревогу, сказал:

— Я родился здесь… давным-давно, — и опять посмотрел на майора, стараясь определить возраст, — кончил мужскую школу номер… Неважно… Мы жили… — Он назвал адрес. — В соседках была молодая женщина… Работала на обозном заводе машинисткой… В 1947 году ее арестовало ваше ведомство, как врага народа… — Он тяжело сполз со стола и впервые внимательно посмотрел на майора. — Я хотел бы познакомиться с ее личным делом… Понимаю, это не запрещено законом…

— Сейчас ты у меня получишь, гнида московская, — злорадно подумал майор, собираясь разом реваншироваться за наглое поведение пришельца, и вновь усаживаясь в собственное кресло, неожиданно для себя произнес:

— Как ее фамилия?

— Н-не знаю… Даже имени не знаю… Для меня она всегда была Машинисткой… Полагаю, весь их род…, а она была старинных дворянских корней, воевал на стороне белых в гражданскую войну…, а допреж, как обычно, служил царю и отечеству…, а уничтожаться стал сначала при Ленине, потом — при Сталине…

Майор молчал, понимая, что столичного старика, нарядного и видимо очень богатого, мучит совесть…, что проснулась совсем недавно…, а может давно, а может и не просыпалась вовсе: просто свербит где-то несильно, не давая временами заснуть, и сказал размышляя будто:

— Здесь есть отделение группы «Мемориал». Вам лучше всего обратиться к ним… Наше ведомство, как изволили только заметить, поисками людей не занимается… Тем более без фамилий… — Майор встал и протянул руку через стол.

— Пожалуйста, майор! — попросил Ковбой-Трофим и майор понял, что не сможет отказать и станет искать хоть ночь напролет и найдет…, и, не понимая откуда у этого хрупкого старика такая власть и сила, сказал:

— Имя, хоть, знаете?

— Нет, — сказал Ковбой-Трофим. — Адрес знаю…

— Хорошо. Приходите завтра утром…

Ковбой не стал благодарить, недолго порылся в карманах, вынул узкий длинный конверт плотной бумаги, положил на стол перед майором и молча вышел.

— Эй! — услышал он негромкое вдогонку. — Вы с ума сошли! Здесь слишком много… И так найду… Вернитесь…

— В этой деревянной гусенице я родился и вырос, Толян, — сказал Ковбой-Трофим, непривычно волнуясь и озираясь, будто ждал, вот-вот подойдут те два офицера в фуражках с синими околышками и скажут про долг пионерский, а потом спросят небрежно, будто мелочь какую:

— Она показывала тебе фотографии и письма, мальчик, ваша соседка?

— Да! — ответит он, гордясь сопричастностью чему-то важному очень, таинственному, связанному с безопасностью государства, недоступному обычному школьнику…

Он стоял с доктором Спиркиным возле длинного двухэтажного дома на окраине Сызрани, ощетинившегося частыми лестницами с перилами, ведущими на второй этаж, железными дымоходными трубами, торчащими в форточки, и несколькими массивными бревнами, подпиравшими серые дощатые стены… Часть квартир пустовала…

— Если сам смог пройти весь путь из этого жуткого дома в заштатном городке до…, — он помедлил, перебирая в голове то ли должности свои, то ли звания, то ли заслуги в хирургии и медицинской науке, и, решив не развивать перед Спиркиным этапы карьеры своей, коротко закончил, — … до себя сегодняшнего или даже вчерашнего, орден Пресвятого Апостола Андрея Первозванного, врученный в Кремле недавно, высшую награду российскую, я заслужил… Правда, ведь, Толик?

Он не стал дожидаться реплики и двинул к машинам, ожидавшим поблизости…

Вечером за ужином в ресторане «Хопер» Ковбой-Трофим пил французский коньяк, изготовленный в Подмосковьи, нервно оглядывал постепенно заполняющийся зал, Толиковых молодцов за соседним столом и в паузах кабацкого оркестра с полной пожилой солисткой, на приличном английском копирующей Эллу Фитцджеральд, возбужденно рассказывал историю первой своей любови.

— Может, она еще жива, Толян? — спросил он постепенно уставая. — Нет… Вряд ли… Ей тогда восемьдесят… А могилу отыщем обязательно. Правда, Толик?

— Зачем тебе могила, Глебушка, — вяло отбивался Спиркин. — Надо возвращаться… В Москве дел не впроворот… у тебя…, у меня…, а мы…, как два ханыги сидим в провинциальной гостинице неведомо зачем…

— Орден верну ей…

— Какой орден? ГлебВаныч, дорогой! Пойдем в номер… Сильно, видать, подмешивают зелье во французский коньяк московские виноделы…

— Здравствуйте, профессор Трофимов! — уважительно сказал седой майор, облаченный в штатское: маловатый ему английский твидовый пиджак, купленный, наверное, в местном секонд-хенде, как и серые вельветовые брюки, протертые на коленях до гладкой основы и бездарная зеленая российская офицерская рубашка без галстука, застегнутая на все пуговицы… В майоре что-то было однако: он походил на разочарованного француза, вернувшегося после войны в Алжире или члена компартии Италии, начинавшего понимать коварство марксистких идей…, хотя за спиной висела олеография Дзержинского, мужественного, в меру интеллигентного, бликующая в раме зеленоватым оконным стеклом, и рядом — президент, совсем не помпезный на портрете, почти мальчик, еще послушный и старательный…

— Ваш конверт с валютой…, — смущаясь сказал майор-француз или итальянец и пододвинул к стоящему возле стола Ковбой-Трофиму вчерашний узкий конверт плотной бумаги. — А соседку вашу нашел… и быстро довольно… часа два потратил всего… Когда компьютеры поставят, искать станет много легче… Вот ее личное дело… Начальник разрешил показать… Выносить нельзя… и копию нельзя…