Герои – моя слабость - Филлипс Сьюзен Элизабет. Страница 7

Энни в который раз пожалела, что не может продать домик. Увы, когда дело касалось Марии и Эллиотта Харпа, неизменно возникали сложности. Она ненадолго остановилась передохнуть. Харп-Хаус построил дед Эллиотта в начале девятисотых годов, и позднее Эллиотт скупил окрестные земли, включая Мунрейкер-Коттедж. По какой-то неведомой причине Мария полюбила уединенный домик и во время развода потребовала, чтобы Эллиотт оставил коттедж ей. Поначалу тот отказался, но к моменту окончательного подписания документов о разводе бывшие супруги пришли к компромиссу. Коттедж переходил в собственность Марии при условии, что она будет проводить там каждый год шестьдесят дней подряд. В случае несоблюдения этого требования дом переходил во владение семейства Харп. Никаких отступлений от договора не допускалось. Если бы Мария покинула остров прежде установленного срока в шестьдесят дней, она не смогла бы вернуться назад и начать сначала.

Мать Энни была истинной горожанкой, и Эллиотт не сомневался, что сумел одержать над ней верх. Уехав с острова хотя бы на одну ночь во время оговоренных двух месяцев, она навсегда потеряла бы дом. Но, к разочарованию и досаде Харпа, Марию вполне устраивало условие соглашения. Она полюбила остров, хоть и не питала теплых чувств к Эллиотту. Не имея возможности навещать друзей, Мария приглашала их погостить. В ее доме находили приют как маститые художники, признанные писатели и знаменитые актеры, так и молодые таланты, нуждающиеся в поддержке. Они охотно пользовались гостеприимством хозяйки, предоставлявшей в полное их распоряжение студию при коттедже. Там можно было писать, сочинять, ваять, рисовать и заниматься творчеством сколько душе угодно. Мария уделяла своим богемным приятелям больше заботы и внимания, чем собственной дочери.

Плотнее запахнув накидку, Энни продолжила путь. Она унаследовала коттедж на тех же условиях, на каких он достался Марии. Ей следовало прожить на острове два полных месяца, в противном случае домом завладела бы семья Харп. Но, в отличие от матери, Энни терпеть не могла Перегрин-Айленд. Впрочем, ей все равно больше некуда было идти. Если не считать побитого молью дивана в кладовке кофейни, где она прежде подрабатывала. Из-за болезни матери и последовавшей за ней пневмонии, от которой Энни еще не успела полностью оправиться, ей не удалось сохранить ни одну из своих работ. У нее не осталось ни сил, ни денег на поиски другого жилья.

Когда она поравнялась с замерзшим болотом, ноги уже отказывались держать ослабевшее тело. Энни пыталась отвлечься, издавая потусторонние стоны и упражняясь в замогильных подвываниях. Довольная собой, она едва не рассмеялась. Может, она и никудышная актриса, но искусная чревовещательница.

Тео Харп ничего не заподозрил.

Пробудившись на второй день, Энни уже не испытывала прежнего глухого отчаяния. У нее была вода, электричество и дом, хоть и холодный, но вполне пригодный для жилья. Накануне из беседы с Букером, словоохотливым мужем Барбары Роуз, Энни узнала, что о возвращении Тео Харпера судачил весь остров.

– Смерть его жены – настоящая трагедия, – вздохнул Букер, благополучно разрешив все бытовые проблемы Энни. Он показал ей, как запускать генератор, объяснил, как уберечь трубы от замерзания, и научил экономно расходовать пропан. – Мы все искренне переживали за Тео. Парень, конечно, со странностями, но он проводил здесь каждое лето. Вы читали его книгу? – Энни чертовски не хотелось признаваться, что читала, поэтому она лишь уклончиво пожала плечами. – От этой книжки мою жену мучили ночные кошмары почище, чем от романов Стивена Кинга, – признался Букер. – У молодого Харпа богатое воображение. Не представляю, как можно такое выдумать.

«Санаторий», мрачный, перегруженный жестокими сценами роман о лечебнице для душевнобольных преступников представлял собой тошнотворный сплав ужастика и фантастики. Пациентов больницы, в особенности тех, кому доставляло удовольствие мучить своих жертв, отправляли в прошлое. У Энни эта книга вызвала лишь отвращение. Благодаря бабушке, учредившей трастовый фонд в пользу внука, Тео не нуждался в деньгах. Ему не было надобности зарабатывать на жизнь писательством, и от этого его сомнительное творчество в глазах Энни выглядело еще более предосудительным, хотя состряпанная им книжонка и стала бестселлером. Должно быть, теперь он трудился над продолжением «Санатория», и этот опус Энни уж точно не собиралась читать.

После ухода Букера она распаковала продукты, купленные еще на материке, проверила, все ли окна закрыты, придвинула к двери стальной журнальный столик, легла и провалилась в сон. Проспав двенадцать часов, она проснулась, как всегда, от кашля, с мыслями о деньгах. Энни погрязла в долгах, тревога не оставляла ее ни днем, ни ночью. Лежа под одеялом, уставившись в потолок, она попыталась придумать какой-то выход.

Когда Марии поставили смертельный диагноз, та впервые за много лет вспомнила о дочери, и Энни тотчас пришла на помощь, а позднее без колебаний бросила работу, чтобы не оставлять мать одну.

«Как вышло, что я воспитала такого робкого, боязливого ребенка?» – недоумевала Мария в молодости. Но к концу жизни ее начали терзать страхи, она цеплялась за дочь, страшась одиночества, умоляла не бросать ее.

Энни потратила все свои скромные сбережения, оплачивая аренду роскошной квартиры Марии в Манхэттене, чтобы матери не пришлось съехать, а потом впервые в жизни воспользовалась кредитом. Энни покупала разнообразные травяные снадобья, которые как будто бы приносили матери облегчение (по крайней мере так та уверяла), заказывала новые книги – источник творческого вдохновения Марии и особую еду, позволявшую больной избежать потери веса.

Чем слабее становилась Мария, тем большей благодарностью проникалась она к дочери. «Не знаю, что бы я без тебя делала». Эти слова целительным бальзамом изливались на душу обиженного ребенка, жаждущего одобрения строгой матери. Ребенка, что поселился внутри взрослой Энни.

Возможно, ей удалось бы удержаться на плаву, если бы она не задумала исполнить мечту Марии в последний раз слетать в Лондон. Взвалив на себя новый кредит, Энни провела неделю, возя Марию в инвалидном кресле по музеям и галереям, которые та любила больше всего. Когда в «Тейт Модерн» они остановились перед огромным красным с серым полотном Нивена Гарра, Энни поняла, что ее жертва не была напрасной. Мария прижалась губами к ладони дочери и прошептала слова, которые Энни хотелось услышать всю жизнь, с самого детства: «Я люблю тебя».

Энни неохотно вылезла из кровати и провела все утро, тщательно, комнату за комнатой, осматривая коттедж, доставшийся ей в наследство: гостиную, кухню, ванную, спальню Марии и студию, служившую также комнатой для гостей. Приезжавшие сюда художники дарили Марии свои работы – картины, рисунки и небольшие скульптуры, однако самые ценные из них давным-давно ушли с молотка. Что же сохранила Мария?

Все и ничего, ответила Энни самой себе. Она обвела глазами ярко-розовый викторианский диван со стеганой спинкой, темно-серое кресло в футуристическом стиле, каменную скульптурку тайской богини, птичьи черепа, огромное, во всю стену изображение вяза вверх тормашками. Убранство дома представляло собой нагромождение предметов, невообразимую мешанину стилей, объединенную безупречным чувством цвета, присущим матери Энни. Стены теплого ванильного оттенка, тяжелые драпировки в сиренево-голубых, оливковых и серых тонах, густо-розовый диван и безобразное фигурное кресло в форме русалки, раскрашенное всеми цветами радуги (эпатажное сооружение, способное любого сразить наповал), создавали особую, неповторимую красочную палитру.

Отдыхая за второй чашкой кофе, Энни решила, что поиски следует вести систематично, последовательно. Она начала с гостиной, составляя список всех произведений искусства и занося в тетрадь их краткие описания. Все значительно упростилось бы, если б Мария объяснила, что искать. Или если бы можно было продать коттедж.