Бремя империи - Афанасьев (Маркьянов) Александр "Werewolf". Страница 79

— Да все о том! Все о том же уважаемый! Вы пытаетесь угодить и нашим и вашим, я только не знаю с какой целью. Вы подбросили идею о том, что нужно создать единый координирующий орган и о том, что террористов нужно просто ликвидировать, проводя агентурно-боевые операции — я вам за это благодарен. Но что я узнаю?! То же самое вы говорите и Цакае! Точно те же самые идеи! Интересно, а что еще вы ему говорите? То, что вам неплохо было бы занять место начальника третьего отделения? Мое место?! На чье место вы вообще претендуете, на его или на мое?!

Тайный советник Моисей Аронович Гирман побледнел. Что-то давило в груди, мешая дышать.

— О чем вы говорите?

— Не прикидывайтесь, Моисей Аронович, не прикидывайтесь — раздраженным тоном продолжил Путилов — вы прекрасно знаете о том, что люди Цакаи действуют в Бейруте, что они уже ликвидировали несколько человек и все ближе подбираются к основным звеньям цепи в этом регионе. Не поверю, что не знаете. Вы хотите, чтобы я поверил в то, что все это не более чем случайность? Что совершенно случайно постоянному заместителю министра внутренних дел и вашему хорошему другу, господину Цакае пришла в голову та же идея, что и вам? А теперь я, милостью вашей, поставлен в самое что ни на есть дурацкое положение!

Гирман молчал — это действительно было случайностью, но именно той случайностью, в которую ни один человек в здравом уме не поверит.

— Остановите машину!

Хорьх, медленно катившийся у самого тротуара, плавно сбавил скорость и остановился.

— Извольте выйти вон, господин Гирман! Больше никаких дел я с вами иметь не желаю! — надменно и жестко проговорил Путилов — и обо всех наших договоренностях можете забыть. Раз и навсегда!

Пожилой человек, покинувший бронированную правительственную машину, нетвердым шагом вышел на тротуар, как-то беспомощно огляделся. Если на площади перед Исаакиевским собором, взглянув на него, ему можно было дать шестьдесят, максимум шестьдесят пять лет — то сейчас это был глубокий старик. Доковыляв до скамейки из чугунного литья, он присел, каким-то бессильным движением приложил руку к левой стороне груди.

Бейрут, район Борж эль-Бражнех. Вечер 29 июня 1992 года

Почти месяц жары сделал свое дело — под палящими лучами солнца иссыхала земля, плавился асфальт, город плыл в знойном мареве. А сегодня под вечер, впервые за этот месяц на горизонте стали собираться тучи. К вечеру поднялся ветер, иссиня-черные горы наступали на город, погасив до положенного срока солнце — и первые артиллерийские разрывы грома уже вспарывали воздух.

Но дождя, что принес бы облегчение измученной солнцем земле, пока не было.

Было больно. Просто по-человечески больно и все. Я уже вышел из того возраста, когда поют серенады под окном, и когда сердце разрывается от мимолетного взгляда, который любимая подарила постороннему мужчине. Наверное, я слишком рано повзрослел.

Вечеринка… Набережная… Кафе… Черно-белая кинопленка с треском крутилась через старенький кинопроектор памяти, скрипя и постоянно обрываясь. И каждый обрыв отзывался новой вспышкой боли в выгоревшей до пепла душе…

Просто она предательница. Вот и все. Британцы — непонятно как — подставили мне ее, а я и купился. Повелся как тот осел, которому перед носом повесили морковку на палке. И чуть сам не стал предателем.

А за предательство есть только одно наказание…

— Мы приехали… Вставайте, князь, вас ждут великие дела! — отчаявшись обратить на себя внимание, действительный статский советник Иван Иванович Кузнецов весьма больно толкнул меня в бок, и только тогда я вернулся в этот мир.

— Да… Я понял.

— Мы будем внизу. Сноу желательно взять живым, остальные — на ваше усмотрение. Ничего не бойтесь. Если даже будет стрельба — полиция не приедет по вызову.

Я должен поступить как мужчина. Как мужчина, которого предали — господи, бред то какой… Кто кого предал? Меня? У нее есть какие-то обязательства передо мной? Страну? Как все глупо, неправдоподобно, невозможно… До невозможности бредово…

Я вышел из машины. Пистолет — его я положил в потайной карман пиджака — весил, казалось килограммов десять, холод его стали, я чувствовал даже через рубашку. Тучи накрывали город сплошным покрывалом, и во тьме молочно-желтыми шарами висели фонари. Безмолвными исполинами, словно стражи стояли по обе стороны дороги кедры. Взглянул на часы — до полуночи полтора часа.

— Этот?! — Мехмет первым заметил идущую к двери фигуру. Что-то в походке было странное, так обычно идет пьяный или больной человек, медленно, слегка покачиваясь и внимательно рассчитывая каждый шаг.

Сидевший за рулем Сноу повернулся, вгляделся, пытаясь распознать в черной фигуре, освещаемой только светом уличных фонарей и окон знакомые черты. Как раз в этот момент змеистая синяя молния разрезала мглу неба, фотографической вспышкой осветив окрестности…

— Кажется, он… Больше некому. Он!

— Берем? — Мехмет опасно подобрался, словно бойцовая собака перед прыжком

— Сидеть! — резко ответил Сноу — я сказал, когда он в доме будет, тогда и берем. Тут пара человек уже хотели его взять — в морге сейчас лежат! Следом хочешь?

— Я этого кяфира руками порву — мрачно сказал Мехмет — голыми руками…

— Когда я скажу, только тогда и порвешь! — с угрозой в голосе проговорил Сноу. Мехмет хотел что-то сказать — но передумал. Англиз сейчас для него эмир, за неподчинение эмиру с отступника полагается снять живьем кожу. Ничего, придет и другое время…

— С бабой что делать? — угрюмо спросили с заднего сидения

— Что хотите…

Дверь открылась сразу — как будто Юлия ждала прямо за дверью. Сегодня она одела длинное, черное, пошитое в Париже платье, готовясь к разговору. Возможно самому важному разговору в жизни их двоих. Когда зазвенел звонок, она бросилась к двери, открыла и — замерла на месте… По лицу своего возлюбленного она сразу поняла что он — знает. Все знает.

Не говоря ни слова, она отступила в прихожую. Руки и ноги наливались мертвящим холодом…

Санкт-Петербург, Большая Морская. Императорский яхт-клуб. Вечер 29 июня 1992 года

Действительный статский советник Гиви Несторович Карадзе, товарищ начальника отдела контрразведки, молодцевато, одним движением выскочил из таксомотора, подхватил толстый кожаный, набитый бумагами портфель, с которым не расставался. Портфель был набит бумагами по текущей работе — почему-то Карадзе не доверял сейфу, даже в своем служебном кабинете и считал, что на плече эти бумаги будут в большей безопасности, чем за бронированной дверью сейфа. Сегодня в этом портфеле были бумаги только по одному делу — по результатам наблюдения за неким Моисеем Ароновичем Гирманом. Результаты были и обнадеживающие — только совсем не в том направлении. Карадзе просто не знал, что делать с информацией, которую он получил. А бюрократическая мудрость, проверенная десятилетиями гласила: когда не знаешь, что делать — посоветуйся с начальством. Именно это и собирался сделать Карадзе — вот только начальство в лице несменяемого товарища министра внутренних дел, Кахи Несторовича Цакаи очень уж место выбрало странное для встречи. Не кабинет в здании министерства, защищенный от прослушивания — а задняя комната в здании Императорского яхт-клуба. Место достойное, слов нет — вот только для тайных встреч на взгляд товарища начальника департамента контрразведки совсем неподходящее. Но начальству виднее…

Войдя в здание, Карадзе кивнул швейцару, тот внимательно всмотрелся в него. Карадзе членом клуба не был — не тот уровень.

— Каха Несторович. — тихо сказал Карадзе швейцару и тот, не меняя бесстрастного выражения лица кивнул.