Арбан Саеш. Трилогия - Малицкий Сергей Вацлавович. Страница 18

— Ж-а-ах! — просвистел в воздухе кнут, навиваясь петлей на руку Лукуса.

— Вж-ж-ж! — выворачиваясь и падая в пыль, сделал стремительное движение мечом белу.

Разрубленные куски хлыста упали на землю.

— Где уж тебе управиться с демонами, — сказал Лукус взвывшему от досады верзиле, — если ты не можешь управиться с собственным кнутом. Жители и гости Эйд-Мера! Я Лукус-травник, белу, десять лет прихожу в ваш город. Я собираю травы и продаю их аптекарю Кэнсону. Я не занимаюсь магией. Я не убиваю животных. Но я смогу постоять за себя и за моего ученика. Разве плохо, если человек захотел узнать у белу, как называются травы и какие из них помогают при болях в ногах, в голове, в легких и при других болезнях?

Толпа расслабилась при перечислении болезней, но люди по-прежнему стояли плотным полукольцом.

— А это Дан, — продолжил Лукус. — Племянник Трука. Многие из вас знали старого Трука? Так вот его больше нет. Все его постояльцы убиты, дом сожжен. Мы похоронили их. И тоже ищем защиты для себя, как и вы, в стенах Эйд-Мера. Многие ли из вас слышали, чтобы демоны хоронили убитых? А еще за день перед этим мы хоронили охотника Фавуса, у которого в городе осталась жена с четырьмя детьми. Думаете, только вас настигла беда?

В толпе ойкнули, и несколько женщин торопливо побежали в сторону верхних улиц.

— Не слушайте его! — снова заорал Бланг. — Он скажет что угодно, только бы избежать смерти!

— Смерти?! — возмутился Лукус. — И это говоришь ты, охотник за демонами? Который, скорее всего, не видел ни одного демона в своей жизни? Смотри!

Белу подошел к Сашке, отстраненно стоящему посередине круга, взял его руку и быстрым движением сделал надрез. На ладони мгновенно набухла полоска крови. Алые капли упали на каменную мостовую.

— Видите? Это кровь человека! — крикнул Лукус. — Все знают, что кровь демона черная! Что? — он подошел вплотную к опешившему верзиле. — Скольких безвинных людей ты загубил вместе со своим псом?!

— Смотрите! — неожиданно рассмеялся Дан, до этого момента стоявший как засохшее дерево. — Смотрите!

Пес, только что пытавшийся порвать толстый канат и скаливший огромные зубы, теперь лежал в пыли и, положив голову на передние лапы, еле слышно поскуливал, виляя при этом хвостом.

— Пошли, Саш, — сказал Лукус, бросив взгляд на обескураженного верзилу, к которому уже подбирался остервеневший корчмарь. — Вот и стража наконец проснулась и движется в нашу сторону от крепостных ворот. Пошли отсюда. До тех пор, пока не произойдет что-нибудь более выдающееся, мы самые знаменитые элбаны в городе. Мне это очень не нравится. Хуже может быть только одно…

— Если следующее выдающееся событие опять произойдет с нами, — неожиданно продолжил Дан.

— Точно! — озадаченно вернул в ножны меч Лукус. — Да что с тобой? Пойдем!

— Да, — согласился Сашка, словно только что вернувшись из забытья.

— Пошли, — повторил Лукус и, уже понизив голос, спросил чуть слышно. — Что ты сделал с псом?

— Я открылся ему, — негромко сказал Сашка.

В какой-то момент жизни Сашка понял, что отличается от других людей. Он всегда знал, что чувствуют окружающие. Дома, в школе, в армии. Он не читал мысли, он ощущал состояния. Ему казалось, что человек, переживающий затруднения, — хмурится, человек, испытывающий боль, — искажает лицо гримасой. Прошло немало времени, прежде чем Сашка понял, что люди не любят, когда их видят насквозь. Вначале он только удивлялся. Ему казалось странным, что учитель, выпытывающий, кто сжег классный журнал, не видит очевидного. Вон тот ученик, снедаемый ужасом, безусловно, сделал это. А стоящие за его спиной двое сорванцов при этом присутствовали, потому что знание светится в их глазах. Учитель этого не видел. Он с одинаковой угрюмостью осматривал всех, подозревая каждого.

Виновник признается. Сначала испуг метнется в его глазах, когда Сашка подойдет и потребует признания. Потом будут угрозы, но Сашка не боялся драки. Отец научил его не бояться. Не закрывать глаз. Даже когда против тебя выстраиваются трое. Главное — победить липкий страх, хватающий за колени в первый момент, потом наступает легкость. Сашка выстоял, но это не разрешило проблему. Виновник храбрился и не уступал. И тогда в отчаянии, не осознавая, что делает, Сашка мысленно заставил его признаться, внушил, что тот должен сказать при всех, что это сделал именно он, а не страдающий из-за беспочвенных подозрений классный лоботряс. Мальчик признался, но удовлетворение не наступило. Сашке показалось, что он сам сделал что-то гадкое. Тот маленький негодник сломался. Он признавался так, словно каждое слово из него выдавливали пытками. А потом заплакал.

Сашка пришел домой и стал ждать отца. Тот пришел поздно, переоделся, с интересом поглядывая на маленького человека, поужинал, затем сел напротив. И Сашка рассказал обо всем так, как смог. Отец помолчал, посадил его на колени и сказал, что так же, как правильны его ощущения других людей, правильны и ощущения собственных поступков. И если ему кажется, что он поступил гадко, значит, именно так он и поступил. И что не бывает правды или добра, достигнутого с помощью неправды или недобра. Сашка слушал и верил каждому слову, потому что от отца, как и всегда, исходила уверенность и любовь.

Все наладилось со временем. Детство закончилось. Сашка так и не встретил после отца другого человека, который без лишних расспросов, только взглянув в глаза, увидел бы все, что творится у него внутри. Он никому и никогда не говорил о своих способностях. Только старался избегать людей, пронизанных злобой, и держаться тех, от кого исходило тепло. Что греха таить, он пользовался этим, хотя и чувствовал себя неуютно. Сашке казалось, что он подглядывает за людьми. Словно читает чужие письма. Может быть, поэтому он всегда предпочитал одиночество?

Здесь, в Эл-Лиа, Сашка вспомнил о своих способностях, но теперь они пугали его. Что-то давило изнутри, не позволяло расслабиться, отдышаться. Как крылья, которые превращаются в обузу, если их владелец собирается путешествовать пешком. Неясные образы, мелькающие в голове, утомляли. Ненависть, страх, тревога, висевшие в воздухе, обжигали кожу. И в то же время что-то подталкивало в спину. Иначе откуда бы брались силы бежать и бежать, не останавливаясь, за маленьким белу, в котором Сашка ясно чувствовал опаску, а так же печаль, строгость и уверенность в себе?

Нападение огромного пса едва не стало последней каплей. Сашка ощутил ужас. Мгновенную оторопь. Вокруг сгрудились люди, плеснули злобой, обожгли холодом. Истерика едва не скрутила. Но со стороны пса шло что-то еще. Расслабляясь и погружаясь в тягучее варево образов, теснящихся со стороны хрипящего чудовища, Сашка различил не только злость и ненависть, но и боль. Задержал дыхание. Попробовал «погладить» ужасное существо. В ту же секунду пес так же мысленно рванулся к нему, но рванулся убивать, поскольку его собственные боль и тоска только усилились от прикосновения. И тогда Сашка открылся. Словно поднял голову перед летящей в броске собакой, показывая горло. Будто сказал псу: вот я, видишь? Вот моя боль. Вот мой страх. Войди в меня. Почувствуй мою жалость. Успокойся. Я не враг.

Он не вкладывал силу в эту мысль. Просто открылся весь и без остатка, не утаивая ни одной части себя настоящего. И пес понял. Остановился. Замер. Прислушался. Той угрозы, которую пес почувствовал со стороны Сашки, а точнее, того знакомого ощущения силы, которая до этого приносила только боль, не существовало. Тот, которому он пытался оторвать голову, оказался своим. Не менее своим, чем память о теплом животе матери. И псу стало стыдно.

Глава восьмая. «Весёлый Мал»

— Что значит открылся? — спросил Лукус у Сашки, когда они миновали хитросплетение узких улочек центральной части Эйд-Мера и нашли в северных кварталах трактир с изображением толстого улыбающегося мала на вывеске.