Первая мировая война - Гилберт Мартин. Страница 39

В ту неделю среди германо-австрийских войск на Восточном фронте распространились слухи о взятии Парижа. Когда слухи развеялись, Людвиг Витгенштейн пришел в отчаяние из-за возможного исхода войны и будущего Германии. 25 октября со своей канонерской лодки на российском фронте он писал: «Сегодня я как никогда ощущаю, как ужасно положение нашей нации – германской нации. Потому что я почти уверен, что нам не одолеть англичан. Англичане – лучшая нация в мире, они не могут проиграть, а вот мы можем проиграть и проиграем, если не в этом году, так в следующем. Мысль о поражении нашей нации ужасает меня, ведь я немец до мозга костей».

Впрочем, его пессимизм выглядел неуместным, принимая во внимание последующее развитие военных действий: рано утром 29 октября, вдали от Восточного фронта, Германии удалось одержать важную победу и причинить тяжкий урон России: немецкие военные корабли «Гебен» и «Бреслау», с середины августа находившиеся неподалеку от Константинополя, атаковали черноморские порты Николаев и Одессу и установили мины на российских судоходных путях. Российский минный заградитель был потоплен. Атака продолжилась обстрелом Севастополя, Феодосии и Новороссийска и поджогом полусотни топливных резервуаров и зернохранилищ. Оба корабля шли под турецким флагом, таким образом, в результате этого короткого рейда Германия и Австрия приобрели нового союзника в борьбе против Антанты. Немецкий адмирал Сушон, командовавший операцией, писал жене: «Я бросил турок прямиком в бочку с порохом».

Обстрел черноморских портов немедленно привел к расширению театра военных действий, что, по мнению немецкого Верховного командования, было выгодно Германии. Ответные меры, которые удалось предпринять, казались незначительными: 1 ноября британцы атаковали турецкий минный заградитель в порту Смирны? [54], а на следующий день британский легкий крейсер обстрелял турецкий порт Акаба в Красном море. Когда турецкий гарнизон бежал, отряд британцев высадился на берег и взорвал здание почты. 3 ноября британские и французские военные корабли атаковали турецкие порты в Дарданеллах, поразив крепость Седд-эль-Бахр на северном берегу и взорвав ее пороховой склад. В тот же день российские войска пересекли восточную турецкую границу.

Турция ответила официальным объявлением войны странам Антанты. Нельзя сказать, что она совсем не была подготовлена. Уже более месяца немецкий офицер Эрих Вебер руководил укреплением турецких рубежей, закрытием водных путей и установкой мин в Дарданеллах. После британского нападения на порты в Турцию отправили еще четверых офицеров и 160 солдат, чтобы ускорить работы над турецкими укреплениями. Были установлены мины, в том числе российские, похищенные в Черном море, французские, похищенные у Смирны, и даже болгарские мины, оставшиеся со времен Второй балканской войны. Минирование выполнил немецкий морской офицер капитан Гел. Немецкие артиллеристы укрепили порты Чанаккале и Килид-Бахр по обе стороны узкого пролива, по которому в случае вторжения должен пройти любой флот. В Чанаккале немецкий артиллерийский офицер подполковник Верле установил восемь гаубичных батарей, направленных на Дарданеллы.

Объявив Антанте войну, Турция, в свою очередь, превратилась в заложницу изменчивой военной удачи. Хотя Германия и считала Турцию полезным приобретением для Центральных держав, британцы отнеслись к новому противнику с определенной долей презрения. 5 ноября Асквит заявил в Гилдхолле: «Не мы, а само османское правительство звонит в похоронный колокол по османскому господству не только в Европе, но и в Азии». Через два дня 4500 солдат в составе британских и индийских частей, покинувших Бомбей тремя неделями раньше, высадились в Фао, неподалеку от Персидского залива, в отдаленной турецкой провинции Месопотамия. В те дни жена Асквита писала в своем дневнике: «Я терпеть не могу турок и очень надеюсь, что их выгонят из Европы. Германия шантажом вынудила Турцию присоединиться к ней, но не думаю, что, не считая угрозы для Египта, Турция способна нам сильно насолить». Черчилль хотел, чтобы Россия отправила 50 000 солдат морем из Архангельска и Владивостока для захвата Галлипольского полуострова. Он писал сэру Эдуарду Грею: «Никакой другой военной операции не понадобится. Цена, которую придется заплатить за взятие Галлипольского полуострова, несомненно, высока, но она положит конец войне с Турцией. Добротная армия в 50 000 человек при поддержке с моря покончит с турецкой угрозой».

Никаких военных операций на Галлипольском полуострове той зимой не проводилось. Результаты учета в русской армии оказались тревожными: на фронт можно было отправить около 800 000 солдат, но оружия не хватало, а многие офицеры жаловались, что «их люди, может, и продержатся зиму, питаясь собранной мороженой картошкой и репой, но боеприпасы в поле не растут». Черчилль предложил Греции «атаковать Галлипольский полуостров от имени союзников», но греки, несмотря на их давние виды на Константинополь, не желали отправлять войска в Турцию: если греческий премьер-министр Венизелос симпатизировал союзникам, то царь Константин, чья жена София приходилась кайзеру сестрой, склонялся на сторону Германии. Так что атака против турок ограничилась Месопотамией: 7 ноября высадившиеся в Фао британские и индийские войска заняли Басру, а двумя неделями позже достигли Курны у слияния Тигра и Евфрата. Погибло пятеро британцев, шестьдесят индийцев и три сотни турок. Более тысячи турок попали в плен. Один из самых удаленных уголков Османской империи оказался под британским контролем, а британским нефтяным месторождениям в Абадане больше ничто не угрожало.

В Константинополе, где британское посольство по сей день представляет собой впечатляющий памятник викторианской империи, жена военного атташе Бетти Канлифф-Оуэн описала невероятное зрелище: «В саду посольства полыхал огромный костер: все документы, связанные с британскими достижениями в Турции более чем за сто лет, догорали на глазах у посла и его секретарей. То был погребальный костер исчезающего британского влияния в Османской империи».

Живший в эмиграции в нейтральной Швейцарии лидер большевиков Владимир Ленин пристально наблюдал, как разгорается война. «Эпоха штыка наступила», – писал он. По его прогнозам, война должна была породить гражданскую межклассовую войну, которая станет прелюдией к революции и победе пролетариата. 12 ноября однодневная забастовка в Петрограде стала лишь прообразом большевистских замыслов. Куда опаснее для стабильности России были раскрытые охранкой большевистские ячейки в армейских частях, особенно в железнодорожных батальонах, от которых зависела транспортная безопасность российской армии.

В Германии небольшая группа интеллигенции во главе с Георгом Николаи, созданная 16 ноября и получившая название Союз нового отечества, призывала к «скорейшему заключению справедливого мира без аннексий» и к созданию после войны международной организации, целью которой станет предотвращение будущих войн. Эйнштейн был основателем и активным приверженцем Союза. Посещавшая собрания Союза доктор Франциска Баумгартнер-Трамер пятьдесят лет спустя вспоминала, что Эйнштейн «всегда с большим пессимизмом говорил о будущем человеческих отношений». «Однажды мне удалось поговорить с ним, когда я была подавлена регулярными новостями о военных успехах Германии и растущим высокомерием и напыщенностью жителей Берлина. Я взволнованно спросила у него: «Что же теперь будет?» Эйнштейн посмотрел на меня, поднял сжатый кулак и сказал: «Вот что будет править!» – рассказывала она.

18 ноября перегруппированные немецкие войска на Восточном фронте почти окружили Лодзь: 150 000 русских солдат, обороняющих крепость, противостояли 250 000 немцев. Когда один из командующих приказал отступить, чтобы избежать полного окружения, великий князь Николай Николаевич, Верховный главнокомандующий русской армией, приходившийся дядей царю Николаю II, отменил этот приказ.