Серебряные рельсы (сборник) - Чивилихин Владимир Алексеевич. Страница 106

В буднях монотонных дежурств было немало всяких событий – хороших и не очень. Начну с последних. Когда ребята ушли в Араголь, а Олег спал после ночной вахты, случилось происшествие. Рвануло снизу, ветродвигатель завизжал, и я выбежал наружу, чтоб остановить его. Остановил и уже спускался по лестнице, но вдруг меня качнуло ветром, а капюшон задело за оттяжку, которую какой-то идиот окрутил колючей проволокой. Я упал и сильно ударился головой. Дома нащупал приличную дыру в шкуре – сантиметра четыре длиной. Бинтов не нашел, вылил на голову ампулу йода, и на том врачевание закончилось. Сейчас там все запеклось и малость болит, так что я сейчас немножко «бедный», можешь меня пожалеть.

Снова перечитал твое письмо. Наткнулся на строчку, которой сначала не придал значения. Ты пишешь, что собираешься перейти в Акширякскую партию, где «неплохие ребята», а за одного, «холостого, с 1935 года», ты даже боишься: как бы он не влюбился в тебя! Зачем ты все это мне пишешь? Я понимаю, вы оба геологи, будете вместе, и тебе не придется ждать целую зиму. У него, наверно, к тому же нет замусоленного лыжного костюма и подмоченной репутации, как у меня. И все же я не допускаю мысли, что ты можешь скатиться до практицизма такого сорта, и верю в твою абсолютную неспособность стать предательницей.

Приводил в порядок документы станции – ведь все тут на моей шее повисло. Подбивал до копеечки подотчетные суммы, всякие амбарные книги шерстил, акты на списание и приемку. Раскопал кое-что хорошее. Прежде всего у меня есть теперь карта с обозначением снегомерных пунктов. Они разбросаны в 10–15 км от станции по окружности. Потаскаюсь я эту зиму по горам! И еще у нас обнаружилась немаленькая библиотека, но только почему-то в сарае, полностью занесенном. Решили добыть книги любым способом. Попробовали докопаться до дверей, но это очень большая и тяжелая работа – снег слежался. Я принял решение разобрать часть крыши, весной покроем. Книг и правда оказалось много. Не все, конечно, хорошее включается в обязательные комплекты, попадается такое, что нигде не находит сбыта, но для нас и это хлеб. Много журналов за прошлые годы. Чтиво есть!

Правда, это лишь для меня событие, а ребятки мои таскали книги, как дрова. Ни один даже не поинтересовался, что мы добыли. Решил постепенно приучать, а то у них какой-то скотоподобный образ жизни: еда, сон, работа. Они еще не знают, что наша зимовка – это та же барокамера на четверых, не понимают, что в нашем положении чем-то надо заниматься с пристрастием, иначе вообще не выдержишь или, что всего вероятнее, превратишься в животное. (Пример тому – мой начальник на Саяне.) И вот уже два вечера подряд я экспериментирую – начал с фантастики. И маленькие рассказики про космос пошли за милую душу, потом стал читать им о том, что, где и когда открыли археологи, нашел в журналах смешные анекдоты о Марке Твене. Кажется, клюнули и стали расспрашивать, листать журналы.

И вообще я уже, кажется, кое-чего добился. Они перестали ложиться в верхней одежде на койки, ежедневно умываются. Вовка первые дни к делу и без дела заворачивал трехэтажным матом. Я его один раз попросил, второй раз предупредил, а в третий довольно чувствительно хлопнул по животу и сказал, что напишу о его грязном языке матери. А она у него одна осталась, живет плохо, и Вовка ее очень любит. И вот, знаешь, после моих воспитательных мер, по стилю шутливых, а на деле серьезных, я уже не слышу ничего такого. Победа!

Шурка Замятин – из семьи зажиточного колхозника, здоровый бугай, но ленив до невозможности. Ему по-прежнему ничего не стоит свалить на сменщика часть работы или так запустить после кухонного дежурства посуду, что ее потом и за час не отскрести. И у него вечный дефицит с водой. Воду мы берем из ключа, что бьет через трубу метрах в трехстах ниже станции. Родник этот не замерзает даже в самые жестокие морозы, но его надо все время очищать от снега. Это тоже входит в обязанности дежурного, а Шурик все время норовит натаять снега, лишь бы не торить дорогу к роднику, не расчищать его, не таскать тяжелые ведра наверх. А ведь эта необходимая работа даже полезна – вместо гимнастики.

Как-то я сказал ему при ребятах, что высокогорниками становятся только настоящие мужчины. Шурка ответил, что именно поэтому и не любит бабскую работу у печки. «А на зимовке бабских работ нет – вот в чем вся штука, – заявил я. – И кто не понимает, что зимовка в горах может превратить обыкновенного потребителя манной каши в мужчину, тот пусть лучше спускается вниз играть в чижика». Шурик задумался. К сожалению, у меня до сих пор нет никакого контакта с Олегом Лисицыным. Он быстрее других усваивает мои нововведения, но никаких разговоров не поддерживает, и у него одно в голове – фрунзенские «чувихи», о которых он часто разглагольствует с землячками. Подолгу сидит у приемника, ловит всех, кто там гнусавит и картавит, трясет ногой под ихние и наши джазы, а больше всего обожает радиохулиганов, которые почему-то развелись в последнее время…

В эти дни мечтаю знаешь о чём? Спуститься самому в Араголь, и там до Узгена рукой подать – километров сорок всего, и бывают попутные машины, и вот из Узгена позвонить тебе, услышать твой голос и по одним лишь интонациям и междометиям понять такое, что не написать в самом длинном письме, не сказать в самой долгой беседе. И еще бы услышать в трубке Маринкино: «Здлавствуй, дядя Валела». Как там она? Почему ты ни слова о ней не пишешь?

Ты спрашиваешь: «Когда же ты спустишь все свои лавины, чтоб мы могли, наконец, встретиться и, может быть, никогда не расставаться?» Ты же знаешь, как я сам этого хочу, но просто я, наверно, из таких людей, у которых судьба не складывается по расписанию. Итак, «когда»? Ребята вот притащили пакет, и в нем вместе с другими документами договор – управа обязывает меня проработать начальником ГМС не менее года. Это их железный закон, один из способов борьбы с текучестью кадров. И я должен подписать эту бумагу! Хотя бы потому, что мне доверили большое дело. И, кроме того, не хочу, чтоб меня снова считали недостойным чего-то или кого-то, не хочу опять киснуть, психовать, дымиться, не загораясь.

Так что раньше года мне отсюда не уйти, и единственный выход у нас, Наташенька, – ждать. Это трудно, и по мне лучше догонять, чем ждать, – все же двигаешься!

Ты пишешь, что готова бросить там все и приехать ко мне, что задумала изменить специальность, поступить на химфак. Ну что ж, если это серьезно, а не под влиянием настроения, то кто тебе мешает начать подготовку к этому шагу? Добывай справку с места работы, делай копии с диплома и т. п. Я знаю твою страсть к химии, и ты бы, живя тут, могла учиться. Правда, с Маринкой почти неразрешимо, и надо реально смотреть на вещи; ей же нужна школа, и она может жить здесь только летом.

А летом-то в этих местах здорово! Ребята говорят, что всегда свежее мясо, молоко, кумыс. Сюда пригоняют стада со всего района, есть передвижные магазины. А километрах в пяти от нас стоит большой ореховый лес. Осенью вы бы с Маринкой тут разгулялись, я ведь знаю, что вы обе любите грецкие орехи. На наших отлогих холмах пастухи-киргизы часто устраивают «козлодрание». Это динамичное действо надо уметь смотреть, тогда полюбишь. Тут тешатся со всем азартом, присущим этой древней игре. Прошлой осенью орда так расшалилась, что доскакала до станции. Козел упал под мачту антенны, и десятки озверевших коней втиснулись между растяжками. Одна растяжка порвалась, мачта рухнула, и хорошо еще, что никого не задавило. Короче, летом тут весело, не то что сейчас.

Между прочим, я договорился с руководителями управы, чтоб они вместе со мной наконец-то реабилитировали Карима Алиханова. Он хороший работник и товарищ, я пишу ему отсюда второе письмо: может, он приедет ко мне, у меня ведь штаты не заполнены.

Вообще-то с моим детским садом не соскучишься! Вот Вовка Пшеничный спрашивает, как это получается, что парень с девчонкой встречаются, он боится прикоснуться к ней, а потом они женятся, и у них появляются дети. Приходится, сдерживая улыбку, объяснять различные комбинации создания семьи, говорить, что это зависит от того, кто и как из людей смотрит на жизнь, как по-разному может начаться любовь и т. п., вплоть до интимных вопросов во взаимоотношениях полов. Порой думаю, что после этой зимовки смогу свободно выходить на трибуны клубов и читать популярные лекции для молодежи. А вот Олега надо мне во что бы то ни стало пристрастить к чтению. Парню через год в армию, а у него какая-то невообразимая мешанина в голове. Как начнет рассуждать о коммунизме, то понесет такую ахинею, что хоть святых выноси.