Земля Злого Духа - Посняков Андрей. Страница 5

Это Иван так рассчитал – чтоб сверкало. Вражинам-то сейчас и свернуть некуда: с краев по лугу – балки, овражки – не обойти.

– Ур-а-а-а-а!!!! За царя-батюшку-у-у, за Родину-у-у-у!!!

Две рати схлестнулись. Зазвенели сабли. Поднявшись на дыбы, ржали кони, и первая кровь – дымящаяся, тягучая, красная – тяжелыми каплями оросила луговую траву.

Ах, с какой яростью щурил глаза гусар! Как стискивал губы – вот-вот прокусит, – а иногда ругался. Он оказался опытным рубакой, этот поляк или мадьяр… Ловко отбив удар, повернул саблю плашмя, норовя поразить врага в шею. Иван быстро подставил клинок, противно заскрежетала сталь, уж тут – кто кого! Глаза противников налились кровью, взбугрились мускулы… Гусар вдруг резко дернул коня влево – сабля его, скользнув по клинку атамана, ударила в грудь… Если б не латы! Даже кольчуга – и та вряд ли спасла бы!

Впрочем, молодой атаман сейчас вовсе не думал о близкой смерти – сабли снова схлестнулись, застыли на миг… И тут Иван поступил хитро – перенес всю тяжесть удара не на клинок, а на рукоять сабли и ударил – тяжелым золоченым эфесом! – прямо противнику в глаз! Ошеломленный гусар пошатнулся… вот тогда и настала очередь клинка!

Проводив быстрым взглядом упавшего в траву врага, атаман осмотрелся, мысленно отмечая поверженных поляков, и довольно отсалютовал саблей подъехавшему к нему немцу.

– А ведь бегут, сволочи! – указав палашом на бросившихся прочь всадников, ухмыльнулся тот. – Доннерветтер! Остальных мы…

– Вижу, – спокойно отозвался Иван.

– Так мы теперь на помощь…

– Нет! Мне не нравятся всадники. Те, что уходят… – атаман прищурился. – Слишком уж быстро… и не толпой… Ага! Что я говорил – разворачиваются! У них луки! Мадьяры – добрые стрелки. А ну, все с коней! – взмахнув окровавленной саблей, распорядился Еремеев. – Наземь я сказал, наземь! В траву…

– А если…

– А если поскачут – успеем в седла.

Пара из выпущенных мадьярами стрел, со свистом пронзив небо, уже нашли себе жертвы – двое всадников Ивана упали, остальные спешились, залегли…

– Ну, вот, – спрыгнув с седла, улыбнулся Иван. – Так-то лучше бу…

Что-то просвистело, пропело… и с необычайной силою ударив в правый висок, погасило солнце.

Молодой атаман повалился в траву, что-то шепча губами… вспорхнул жаворонок, улетел…

– Ах, Боже ж мой! – Иван выскочил из шатра, держась за правый висок… за белесый шрам около самого глаза.

– Что, господине – опять? – несший у костра «малую сторожу» послушник Афоня – тощий и нескладный малый лет пятнадцати с узким смуглым лицом и длинными сальными – то ли каштановыми, то ли пегими – волосами, понятливо потряс головой. – Молиться, молиться надоть.

– Ты еще меня поучи, – присаживаясь к костру, Иван почесал шрам. – Будто не знаю. Все время молюсь… и все время – снится. Вот тот самый миг, когда…

– Знаю, – невежливо ухмыльнулся послушник. – Когда мы поляков да мадьяр уложили. Три деревни от них спасли – шутка ли! Успели ведь уйти мужичишки. Со женами, со дитятями… Верно, по сей день за нас молятся.

Юноша набожно перекрестился и наскоро зашептал молитву.

Помолился и Иван: жив тогда остался лишь Божьим соизволением! Угоди стрела на полпальца левее – не сидел бы сейчас тут, у костра, на лесистом берегу неширокой Туры-речки, что далеко-далеко за горами – за Камнем. Вниз по реке – если проводнику-вогуличу верить, день-два пути – крепость Чинги-Тура – там враги, татары «сибирского салтана» Кучума, с коим верховный воевода-атаман Ермак Тимофеевич ныне воюет, волею православнейшего царя Ивана Васильевича… Хотя, нет. Скорей уж – волею прижимистых купчин Строгановых. Их воля, их струги, их боевой припас, и многие люди – их. Окромя казаков Ермака и сотни Ивана, еще и другие служилые Строгановых есть: татары, немцы, даже вот вогуличи, из коих иные и Кучуму служат.

А немцы – это хорошо, вояки добрые, средь них Иван дружка старого встретил – Ганса Штраубе из Мекленбурга, и вот, в свой отряд надумал сманить. Именно так – в свой! Хоть Ермак Тимофеевич да воеводы его казацкие – Матвей Мешеряк, Яков Михайлов, Иван Кольцо – главные, одначе с Еремеевым Иваном сам Семен Аникеевич, да Максим Яковлевич, да Никита Гигорьевич Строгановы лично особый договор заключили – мол, слухи от вогуличей про северную Золотую Бабу давно ходят, так, ежели что, может Иван со своей сотней своим путем – за этой бабой – пойти, и в том не будет никакого Ермаку Тимофеевичу униженья. Просто решили так. Строгановы. Те, кто вообще все здесь решал.

– Ах ты Господи, спаси, упаси, Господи, – помолившись, принялся приговаривать Афоня, так за свои присловья и прозванный – Афоня Спаси Господи.

– Самого Кучума, вогулич говорит, нынче в крепости нет… А где-то поблизости мурза его, Маметкул-царевич, с войском огромным бродит.

– Найдем – разгромим, – почесывая шрам, рассеянно усмехнулся Еремеев. – Дело не в том, много ли, мало людей в войске, – дело в настрое, в умении. Ну, и в оружьи еще. Но это – меньше.

– Как это, спаси Господи, меньше? – подбросив дровишек в огонь, хлопнул светлыми глазищами отрок. – У нас же и пищали, и пушки! Разве плохо?

– Хорошо, – Иван согласно кивнул и, зябко поежившись, протянул к костру руки, – одначе и татары сибирские – лучники неплохие.

– А что, господине атаман, лучше – пищаль или лук?

– Ну, это уж, Афонь, как посмотреть, – тихонько рассмеялся молодой человек. – Ты ж сам воин опытный, понимать должен. Покуда пищаль заряжаешь, хороший лучник почти дюжину стрел выпустит – причем прицельно. Однако ежели из сотни стрел хоть одна доспешную цель поразит – так и то добре! Пищальная же пуля нигде, ни в доспехах, ни во щитах, не застрянет, да и рикошетит редко – бьет наповал, так-то! А на полсотни саженей – что с лука, что с самострела – только навесом бить. Хоть иногда и это важно, но все же – прямой-то наводкой – сподручнее! Да и по движущейся цели – стрела-то ведь небыстро летит, пуля – куда быстрее. Так что, по мне, в добром бою пищаль сподручнее лука. Не обижайся, Афоня, но с пищалью и ты управишься, а с луком? Натянешь ли?

– У вогуличей наших как-то брал, тягивал… – Отрок все же обиделся, сверкнул глазами…

– Ну-у-у, – со смехом протянул атаман. – Так у них – охотничий. На белку. А насчет пищалей еще так скажу: добрая пуля на триста саженей убойно бьет, а один хороший залп иногда всю битву решает. С луками – не так. Понял, парень?

– Спаси Господи… понял.

Пригладив волосы, Иван посмотрел на черную реку, в которой отражались дерганое пламя костра, тощая растущая луна и далекие желтые звезды. Где-то вдруг сыграла рыба – это ночью-то? Или на перекатах вода? Или… плывет кто-то? Татарский лазутчик?

Атаман почесал шрам и, повернув голову, негромко спросил:

– В немецких сторожах кто нынче?

– Лопоухий Ульрих, – тут же припомнил послушник. – И Генрих Рыжий. Оба пивохлебы и от доброй бражицы не откажутся, но, спаси Господи, не сони, нет.

– Сам знаю, что не сони. – Младшой воевода (так в войске Ермака официально титуловали Еремеева) хмыкнул в кулак и задумался, по привычке почесывая шрам. Опять тот день вспомнился…

…Иван очнулся в чьей-то избе, в избе отнюдь не бедной, как машинально отметил для себя раненый, поглядывая на изразцовую, топившуюся по белому, печь и иноземную – польскую или немецкую, а то и фрязинскую – мебель: резной кабинет, комодики, затейливые колченогие стулья.

– Ну, вот и глаза раскрыл! – гулко захохотал сидевший у изголовья мужчина в богатом польском кунтуше, подпоясанном наборным поясом с висевшей на нем саблей в изысканных, расшитых золотыми нитками ножнах.

Могучий, широкоплечий, с окладистой бородой и пронзительным взглядом всеми признанного вожака, человек этот был хорошо знаком Еремееву… как-никак вместе и воевали – старшой атаман! Правда, и повыше имелся начальничек, государева двора боярин Буйнаков, Упырь Федорович, чтоб ему пусто было!

– Ермак… – тихо, одними губами, прошептал молодой человек. – Ермак Тимофеевич.