Дизель решает все - Маришин Михаил. Страница 16

Пока я все это говорил, женщина внимательно на меня смотрела и задумчиво выдала в ответ:

— А ведь не врешь. Или сам в это больше, чем в Бога, веришь.

— Не вру, Поля, не вру. Поэтому на пути у меня лучше не становиться, раздавлю как букашку без сожаления, просто потому, что слишком многое на кону. Пойми меня и не мешай, не надо. Ты уж постарайся, чтобы мне спокойно спалось, ладно?

— Ладно. Но твое жилье будет вдвое дороже стоить! — согласилась и тут же торопливо добавила хозяйка.

Тут я не удержался и расхохотался в голос от осенившей меня простой мысли.

— Постой, ты что, получается, плату вперед берешь, а потом через пару дней постояльцев выживаешь? Да так, что они убегают, про все позабыв? Ну ты и прохиндейка!

— Хозяйства у меня своего нет, земли нет, жить как-то честной вдове надо? Летом к кулакам батрачить нанимаюсь, а сейчас чего? С голоду помереть? — в ее голосе переплелись одновременно и злость, и горечь. — А чужих в своем доме не терплю, один в нем мужик был и впредь будет!

— Вот что, красавица, когда договаривались, никто тебя за язык не тянул. Так что, условия пересматривать не будем. Плату за месяц вперед ты получила, придется меня этот месяц терпеть. Потом уйду, мне с такой мошенницей под одной крышей тоже как-то неуютно. Все! Спокойной ночи.

Я повернулся к собеседнице спиной, в которую полетели и отскочили, осыпавшись осенними листьями под сырым ветром, обрывки восклицаний:

— Да я… Да ты…

Сказать что-то более связное женщина, задыхаясь от злости и возмущения, не смогла или, что более вероятно, не посмела.

Наконец, вытянувшись у себя по горизонтали, я уснул сном младенца, без тревог. Через пару часов меня ждал мой первый рабочий день в этом мире.

Глава 7

УДАРНЫЙ И РОМАНТИЧЕСКИЙ ВИНТОВОЧНЫЙ ОБЛОМ

Первый месяц работы на будущем ЗИЛе пролетел, как будто его вовсе из жизни вычеркнули. Сварщики были просто нарасхват, начальники цехов чуть из-за них не дрались прилюдно, а втихаря сулили сварным все мыслимые и немыслимые блага, если те займутся именно их участком в первую очередь. Так как в суете перестройки производства требовалось как всегда все и сразу, то возможности для маневра были, чем пролетарии и пользовались. Учитывая, что сварщиков было всего двое, а точнее, я и мой ученик, правоверный комсомолец Петр Семенович Милов, проблема была только в последнем, он первое время ни в какую не хотел соглашаться, когда нормировщики закрывали на него по две, а то и больше, в зависимости от работы, нормы. Положение спасло только то, что был мой ученик изрядным бабником. Да мои уговоры, мол, не нужны тебе деньги — в детдом отдай. Давил на чувствительную струнку, случайно узнав, что мой подопечный был в прошлом беспризорником и детдомовцем. Тоже мне — Деточкин поневоле.

Да и легально мы зарабатывали будь здоров, планов было громадье, и мы практически ежедневно работали сверхурочно, по две смены подряд. Я при этом вообще домой не уходил, ночуя прямо на заводе, заявляясь в Нагатино только раз в пять дней, попариться в баньке вместо заводского душа да прошвырнуться за необходимыми покупками. Помогать Полине по двору в ноябрьскую слякоть было особо нечего. Мой же напарник бегал ночевать к подругам, живущим поблизости, и в общежитие тоже не наведывался.

В конце месяца к нам, уже осоловевшим от работы, под вечер, подскочил хлопчик и шепнул пару слов Петру. Тот чуть косынку, которую мы пытались присобачить к каркасу ворот цеха, не выронил, переменившись в лице.

— Что случилось, Петя? — с усмешкой спросил я. — Разлюбила?

— Все у тебя, Петрович, бабы на уме! Из комсомола меня хотят исключить!

— Ой ты, епишкин козырек! Натворил чего?

— Натворил! За месяц на недельных собраниях ни разу не был!

— Всего-то? Я уж думал — ты взносы не платишь, скряга, — подковырнул я беззлобно. — Исключить ведь только на собрании могут, так?

— Ну да.

— Когда? В смысле, собрание.

— Завтра вечером уже. Что делать, дядя Семен?

— Нашелся племянничек! Я тебя на пятнадцать лет только старше! — отбросив шутливый тон. — Вместе пойдем, есть мне, что там сказать.

На следующий день, отложив все сверхурочные работы и приведя себя после смены в порядок, на пару шагали к заводскому клубу, где и проходили комсомольские сборища, а по выходным крутили кино. Выкурив по трубочке на крыльце, — Петя старался подражать наставнику и обзавелся своей в первый же выходной, к тому же это производило благоприятное впечатление на женщин, — прошли в зал, где было уже полно молодежи. Меня по пути никто не остановил и не поинтересовался, что ветерану Куликовской битвы нужно. На сцене, как и положено, стол, накрытый красной материей и теплая компания активистов за этим бруствером.

Собрание началось с докладов и обсуждения политики ВКП(б), коллективизация, индустриализация и борьба с троцкизмом. Ничего нового и интересного для меня в этом не было. Индустриализацию я проводил собственными мозолистыми руками. Коллективизацией мне все уши в выходные прожужжала Полина: раскулачивание в Нагатино уже набирало обороты, и ее очень интересовал вопрос, вступать в колхоз «Красный огородник» или нет. А в борьбе с троцкизмом я все равно ничего не понимал, и фамилии отлученных от партии по этому признаку для меня ровным счетом ничего не значили. В общем, начал самым позорным образом засыпать, хорошо, что Петя приглядывал за мной и вовремя пихал локтем. Наконец полуотключенный мозг выделил в нескончаемом потоке слов фамилию Милов, и я, сделав над собой усилие, мобилизовался. Слово держала молодая особа посредственной наружности, но полная внутренней ярости, сидевшая тихо-мирно до того в президиуме. Или как это здесь называется?

И чего она так разоряется? Подумаешь — пропустил шесть собраний подряд. Это разве «систематически»?

— Петя, дорогой, а скажи мне, — спросил я напарника, желая получить подтверждение догадке, — ты ее, часом, не того? Ну понимаешь…

— Это она меня чуть не этого! Еле убежал!

— Понятно, нет никого мстительнее отвергнутых женщин, — сказал я задумчиво. — А уж эта! Соплюшка совсем, а уже мегера.

Петра вызвали из зала пред светлы очи всего коллектива — прямо на трибуну, держать ответ. М-да, электрод Милов с грехом пополам держать уже мог, а вот ответить на обвинения ему было нечего.

— Я… Мы… Больше не повторится… — Тьфу ты, тухлый овощ, слушать противно!

— Кто имеет сказать в защиту Милова? — раздалось из президиума, ну прямо — «все татарин, кроме я».

Я поднялся со своего места и, набрав, сколько мог, воздуха, как можно внушительнее изрек:

— Я буду говорить!

— А вы кто, товарищ, будете?

— Пролетарий я, мастер и наставник этого Демосфена недоделанного.

После слова «этого» я значительно сбавил голос, но со сцены все равно указали.

— Попросим непонятными словами не выражаться! Мы не на корабле!

— Хорошо, хорошо. Мне отсюда можно, или к вам забраться?

— Говорите с места, может, еще защитнички найдутся, — это ввернула та самая дурнушка, убивая на корню желание возможных заступников выделяться.

Что ж, приступим.

— Товарищи комсомольцы! Как вы все знаете, коммунистическая партия, под мудрым руководством товарища Сталина, взяла курс на построение коммунизма в отдельно взятой стране, одобренный большинством голосов на съезде. Как должны воспринимать эту установку настоящие комсомольцы, молодые и энергичные последователи учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина? Безусловно, как руководство к действию! Именно так и принял ее товарищ Милов, работая по две смены каждый рабочий день! На своем, не побоюсь этого слова, боевом участке, товарищ Милов приближает построение коммунизма ровно в два раза быстрее, чем это запланировано, исходя из возможностей среднего пролетария! Почему так происходит? Потому что товарищ Милов далеко не средний пролетарий, а я бы сказал, не погрешив против истины, ударник коммунистического труда! Если бы каждый работал так же, коммунизм в СССР был бы построен ровно в два раза быстрее! И даже еще быстрее, так как за смену товарищ Милов вырабатывает две нормы и более! И выполняет товарищ Милов свою работу так, что ни у кого язык не повернется сказать, что сделано плохо. Наоборот, все начальники цехов нашего завода постоянно выражают комсомольцу Милову благодарность за проделанную им работу. Вполне понятно, что комсомолец Милов, занятый построением коммунизма, не всегда имеет возможность посещать комсомольские собрания. Между двумя возможностями — отработать дополнительную смену или поучаствовать в собрании — он без колебаний выбирает ударный труд. Почему так происходит? Потому, что товарищ Милов предпочитает быть комсомольцем, а не только им числиться! Многие ли из вас являются настоящими комсомольцами под этим углом зрения? Если вы проголосуете за исключение товарища Милова из рядов комсомола, он комсомольцем не на словах и бумаге, а на деле быть не перестанет. А вот каждый, кто проголосует за это, навредит товарищу Милову, следовательно — создаст помеху построению коммунизма. Как назвать человека, на словах выступающего за коммунизм, а на деле вставляющего ему палки в колеса? Комсомольцем? Нет, болтовня и вредительство — отличительный признак троцкиста! У меня все.