Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина. Страница 2
Но не смотрел Жан ни по сторонам, ни в окно, ни даже на хорошенькую служаночку, к которой подкатывался уже пару месяцев. Служаночка была новенькой, еще не обтертой, а потому гордой… или, может, просто набивала себе цену. Жан хотел ей бусы подарить… деньги копил, чем-то приглянулась ему девчонка.
Зачем ему теперь эти деньги, если голова слетит вскорости?
Да и зачем она, голова такая, если ни к чему не годна? Правду говорили умные люди, сначала думать надо, потом делать. Вот и сиди теперь, если дурак, и соображай, как выкрутиться. И не вздумай рассказывать никому, потому что тогда уж точно – на виселицу попадешь, и то если повезет, а если не повезет, то в подвалы Особого отдела. А туда ему пока ой как не хотелось.
Кто его просил? Вот кто его просил?! Жан застонал от отчаяния и от души хлебнул пива. Закашлялся, выругался.
Если бы можно было вернуть время на месяц назад, отвести ту минуту, когда стояли они на вечерней поверке, и командир вместо слова «отбой» выкликнул семь фамилий – тех, кому на ночное дело идти предстояло. Он, дурак, еще порадовался – за такие дела платили отдельно. Это не редкость бывало в последнее время – ловим-ищем-конвоируем, на то и Особый полк, знали, куда идут. Жан все шутил – мол, еще десяток таких ночей, и на лошадь тетке заработаю.
У него, кроме тетки, сестры отца, никого на свете нет. И она, тетка, выходила его, когда он мальцом с родителями в ледяную воду опрокинулся, на ноги поставила, а потом вырастила, не дала с голоду помереть. Что ж он, свиньей неблагодарной будет? Вот и помогал чем мог. Благо, служить в Леррене оставили, а тетка в предместье жила.
Тетка, правду сказать, не бедствовала. Травы она знала, а потому едва ли не половина предместья к ней за советами бегали. Так бегали, что хозяйства своего она не вела – вроде и незачем, и так всего вдоволь. Но он, Жан, был бы последней скотиной, если б, уходя служить, забыл про нее. И вот – хоть и рекрут, а выбился в люди, в Особый полк взяли, ему за тридцатник уже, и уважают его в полку, и вроде как чин, поговаривают, вскорости ему светит. И бабы у него бывали – как же без баб? А все ж если лишний кусок или там денежка заведется – половину прогуляет, а половину тетке отдаст.
И надо ж было так вляпаться!
И вроде ничего особенного не было сначала в тот вечер. Все, как всегда - хватай-лови. Необычным стало, когда поняли они, что противник им достался не обычный. В одиночку против семерых отбиваться – это уметь надо. Тогда и зашевелилось у Жана предчувствие нехорошее – ох, не к добру это все. Да только там, на лесной поляне возле маленького дома, думать было некогда.
Сначала они сидели в засаде в густых зарослях возле охотничьего домика, ожесточенно матерились про себя на вечерних комаров да изредка перешептывались и перемигивались. Уже смеркалось, потянуло сыростью; сентябрь, хоть и самое начало – ночи стали прохладными, а роса выпадала раньше. Противно звенели в воздухе комары, ветер шумел листвой… тишина – такая, что Жан вздохнул неслышно: поди, бабы коров доят, вот мы молочка сейчас парного да на боковую, вместо чтоб тут торчать. Вот тогда и шепнул Жану на ухо молоденький Луи те странные и непонятные слова:
- Принца ловим…
- Какого принца, дурак, окстись – прошипел в ответ Жан и поймал негодующий взгляд старшого, сидевшего в зарослях напротив - мол, болтунам головы отвинчу.
- Того самого. Который королевский сын, - еле слышно прошептал снова Луи.
- Иди ты в баню, - отмахнулся Жан. – Шуточки нашел.
- Вот те крест, правда, - прошипел Луи. – Я сам слышал.
Жан нервами, а не слухом уловил справа злой шепот: «Да заткнетесь вы оба?!» и ткнул Луи в бок. Оба умолкли.
Не младенец он был, понял, о ком речь идет. Об этом принце у них в казарме последние два месяца много болтали. Еще б не болтать – из-за этого бывшего королевского высочества, будь оно неладно, полк переведен на усиленный режим, понагнали штабных крыс – все чего-то вынюхивают. Болтали мужики и про заговор против короля, и про суд – ну, то дело громкое было, потом даже указ зачитывали, про лишение прав и каторжные работы этим благородным. Жан тогда плечами пожал и из головы всю эту ерунду выкинул. Благородные дурят – их дело, а наше – сторона, лишь бы не трогали.
Но, шептались по ночам в казарме, не потому принца на каторгу упекли, что он отца убить хотел, а потому, что против воров был и за простой народ заступался. Жан не верил сперва – все они одним миром мазаны.
А потом король умер.
А потом герцог Гайцберг на трон взошел… а он, как ни крути, начальство самое главное. Подумаешь тут. Полку сразу получше стало – казармы почистили, жалованье подняли, кормить стали повкуснее.
Вот так и шептались они по ночам… месяца три, наверное, шептались. И кто бы знал, что им такая честь выпадет – прямиком в господские разборки угодить.
Все произошло так стремительно, что Жан не успел ничего понять. Только что видел легко идущую по тропе высокую фигуру… в сгущающихся сумерках смотрел на него из кустов, смотрел во все глаза – неужели правда он? Принца Жан помнил в лицо, еще б его не помнить.
Человек поднялся на крыльцо и после короткого стука шагнул внутрь. Дверь захлопнулась, и еще пару секунд было тихо – а потом изнутри послышался грохот, чей-то вопль, звон разбитого стекла. Из открытого окна сиганул человек. И они метнулись из кустов ему наперерез еще до того, как услышали:
- Не упустить! Живым!
Жан всегда фехтовал неплохо, он уже лет пять молодых учил, с какого конца за оружие держаться. Но тот, кого пытались они сейчас взять живым, был мастером далеко не средней руки. Они сумели окружить его и прижать спиной к березе, но на этом их везение кончилось - и уже трое валялись на траве, а этот все стоял. Сначала еще пытались обезоружить, но куда там – у парня, похоже, были насчет «взять живым» другие планы. Жану казалось, что перед ними не живой человек, а сам дьявол, потому что – вот же и кровью набухли сорочка и штанина, и перебитая левая рука висит плетью, а он все держится, и неужели не одолеть? Кто из них нанес те последние два удара? Старшой? Легран? И только когда они выдохнули, и опустили оружие, и медленно подошли, подкрались к лежащему на траве неподвижному телу, Жан сообразил, что еще не успело стемнеть – все это длилось едва ли несколько минут, а они показались ему часами.
Зато потом он сумел рассмотреть того, кого они убили - выпала возможность.
Старшой тянулся в струнку, оправдываясь перед Самим (остальные и смотреть-то на него боялись), а Жан стоял дурак дураком. Он едва расслышал приказ копать могилу, едва успел уловить брошенный на него строгий взгляд – старшой украдкой показал кулак: смотрите мне, чтоб все было как следует! Из оцепенения его вывел деловитый голос Леграна… так тихо стало на этой поляне, когда умолк вдали стук копыт, стихли голоса.
- Ну, давай, что ли? Где копать будем?
Жан подошел, присел на корточки рядом с убитым, осторожно перевернул его вверх лицом, стараясь не испачкаться в крови, и долго смотрел в неподвижное лицо. Один-единственный факел почти не давал света, и Жан все пытался понять – он или не он? Это худое, даже сейчас напряженное лицо, острые скулы, закрытые глаза, обведенные темными кругами… сколько осталось в нем от того мальчика, которого три года назад Жан видел на королевском смотре войск? Его высочество тогда улыбался и что-то говорил отцу… Он или не он?
- Может, вот здесь, под деревьями? Чтоб с крыльца не видать было…
Жан обернулся и пожал плечами.
- Не все ли равно…
Потом они, сбросив мундиры, рыли яму, и Жан матерился на неподатливую землю и на мешавшие им древесные корни. А когда они вдвоем перевернули тело и стащили в яму, солдат почувствовал непрошенную жалость. Да было ли ему хотя бы двадцать? Пусть и принц, пусть беглый каторжник, пусть отцеубийца, а все же – живой человек…
Знать бы еще, куда доведет его эта жалость! Когда Жан, засомневавшись, прижал пальцы к жилке на шее принца и ощутил слабое, едва уловимое биение жизни, когда вырвалось у него «Зароем пустую яму!», Легран недоумевающее посмотрел на него.