Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина. Страница 29

Леренуа – благодатная земля. Она, как и Руж, как юг Фьере, как южная и центральная часть Приморья, не обижена теплом и светом. Зимы здесь бывают сырыми и ветреными, но снега достаточно, чтобы укрыть пахотные поля, кормящие едва ли не весь Западный предел. Весна начинается рано, и почти десять месяцев в году тепло, а дождей в последние годы выпадало ровно столько, сколько нужно, чтобы все живое прославляло солнце и жизнь. Тирна – единственная большая река, но ее притоки, ручьи и множество мелких озер и на севере Леренуа, и во Фьере не дают ощущать недостатка влаги. Этот край – деревенский, сельскохозяйственный. Не выжженная солнцем степь – покосы и пахотные поля, перемежающиеся рощами, деревни, маленькие городки, дома, украшенные затейливым деревянным кружевом, грачи на полях, клонящиеся под ветром травы – вот что такое Леренуа. К востоку, к Нови-Кору лето становится жарче и короче, зима – холоднее, к северу Фьере снег лежит уже по три-четыре месяца в году, южный краешек Леренуа и провинция Южная – уже степь, но здесь – хорошо.

В поместье ван Эйреков уже много лет в эту пору царила тишина. В господский дом, стоявший на холме, почти не долетают звуки крестьянских работ; господин Август Анри ван Эйрек давно живет один, и ни детские голоса, ни женский смех не нарушают эту тишину. Нынешней весной, однако, благодать то и дело нарушалась - то стуком копыт, то звоном клинков в фехтовальном зале. У господина ван Эйрека уже несколько месяцев гостил племянник – Людвиг ван Эйрек, молодой повеса, угодивший в столице в неприятную историю, а попросту говоря, ввязавшийся в дуэль. Родители от греха подальше сплавили дитятко из Леррена – теперь дуэли запрещены, ослушавшихся ждет тюрьма и скорый суд. Чтоб еще куда не влип, для острастки… да и подлечиться незадачливому дуэлянту нужно - уже полгода минуло, а он все еще хромает. Мало кто знал – а остальным и не положено было знать – что под личиной непутевого гуляки племянника прятался тот, за кого еще год назад была обещана немалая награда, кого объявили вне закона, а потом вычеркнули из списка живых. Ну, в последнем, правда, лорд-регент, а теперь законный король Густав Первый слегка ошибся, однако бывший наследный принц, а позже беглый каторжник Патрик Дюваль разубеждать его не собирался. Возвращаться на тот свет ему пока не хотелось.

Странно, думал Патрик, он никогда прежде такой весны не видел. Дома не видел, потому что не замечал – ни солнца такого яркого, в столице оно иное, ни зелени этой, так быстро и нахально тянущейся вверх. А там, далеко-далеко отсюда, не замечал, потому что там осталась Магда. Грязь помню, серые лица... и черноту. А все остальное забыл.

Прошлой весной он сам звал к себе смерть. Теперь… хотелось жить! Жить, жить, жить! Смотреть в небо, пить вино, есть хлеб и мясо, ходить и сидеть, а не валяться, как колода, скрипя зубами от боли, ездить верхом. Чувствовать, как снова становится послушным тело. Разговаривать с людьми, не ожидая каждую минуту окрика, тычка или зуботычины. Жить. Просто жить, Господи, какое же это счастье!

После черноты и отчаяния каторги, после долгих месяцев боли Патрика радовал каждый день, когда он чувствовал себя нормальным, обычным человеком, не осужденным, не приговоренным к смерти. Пусть временным было это убежище, пусть ненадолго это – все равно, спасибо судьбе за каждую минуту, за каждый глоток воздуха, свободного, чистого воздуха жизни.

Силы прибывали быстро и уверенно; теперь ему не приходилось заставлять себя хоть что-то съесть, хромота становилась все менее заметной, он снова уверенно держался в седле. Тело слушалось, почти как раньше, движения снова стали стремительными, уже не приходилось при каждом неосторожном повороте охать и ругаться сквозь зубы, к рукам вернулась былая ловкость. Мозоли с ладоней потихоньку сходили; однажды «дядя» с улыбкой заметил, что теперь его племянника уже не спутать с мастеровым или конюхом.

Просыпаясь утром, Патрик открывал глаза и щурился от солнечных лучей, бьющим в окна – комната его выходила на восток. Подставлял лицо холодному ветру, трогал пальцами пробивающуюся зеленую траву. И улыбался. Сначала робко и редко, затем все чаще. Не гримаса, скрывающая боль, не усмешка через силу – улыбка сначала несмело и слабо, потом все ярче появлялась на его лице. И «дядя», Август Анри ван Эйрек, облегченно вздыхал про себя: слава Богу. Теперь ему есть чем похвастаться и обрадовать лорда Лестина.

Лорд Лестин приезжал в поместье старого друга всего один раз, но писал регулярно – письма от него приходили раз в две недели. Конечно, ничего серьезного бумаге – пусть даже с надежным гонцом – он не доверял, но Патрик радовался каждой весточке от лорда. Кроме всего прочего, эти письма означали, что у него все в порядке. В каждом письме в конце бывала приписка: «Девочки здоровы, чувствуют себя хорошо» - и Патрик облегченно вздыхал.

«Дядя», господин Август Анри, был уже немолод, но подвижен, добродушен и легок на подъем. Невысокий, сухощавый и лысоватый, он был общительным и разговорчивым, но, несмотря на это, отличался качеством, благодаря которому Лестин и решился доверить ему воспитанника: умел молчать, если было нужно. За это ценили его и многочисленные родственники, за это приблизил ко двору когда-то сам король Карл Третий; много времени минуло с той поры – господин ван Эйрек не был в Леррене уже больше десяти лет. Не по душе, говорил, ему столичная суета и суматоха.

Наследного принца господин Август, конечно, знал, но помнил его ребенком, да и никогда они близко не встречались, потому первое время хозяин, кажется, робел перед таким гостем. Слишком неожиданным «племянником» наградила его судьба. Впрочем, неловкость эта быстро растаяла, и «дядя» с вновь обретенным родственником сдружились; этому немало способствовала и любовь обоих к книгам, и большая библиотека в доме ван Эйреков.

Надо сказать, род ван Эйреков вообще отличался как ясным умом, так и образованностью. Кристофер ван Эйрек, троюродный брат Августа Анри, - ректор университета. Леонард ван Эйрек, которого Патрик знал лишь понаслышке – тот умер двадцать лет назад – один из первых путешественников, решившихся посетить Восточный предел. Ему принадлежала первая, самая неточная, карта Восточного предела – изобиловавшая белыми пятнами, она все-таки давала приблизительное представление о том, чем завладела Лерана во времена Патрика Третьего, прадеда короля Карла Третьего. Патрик не знал, составлял ли кто-то более точные описания, но этим до сих пор пользовались не только в Университете, но и в министерстве внутренних дел.

А еще был Артур ван Херек, мать которого, урожденная ван Эйрек, приходилась господину Августу Анри двоюродной племянницей… веселый, добрый мальчик, любивший охоту и лошадей, не умевший долго таить обиду и так хорошо умевший гасить ссоры… виновный лишь в том, что был другом опального принца. Вечный упрек – четырнадцать судеб, сломанных по его вине. Впрочем, «дядя» Август, хорошо знавший и очень любивший юношу, ни в чем Патрика не винил. Вздыхал лишь: «Значит, Господь так решил» - и Патрик так и не решился ему возразить, так и не сказал ничего ни о письме отца, ни об их с Лестином планах.

О будущем господин Август «племянника» не расспрашивал. Патрик так и не знал, рассказал ли Лестин «дяде» что-то, кроме того, что наследный принц жив и нуждается в помощи. Может быть, ван Эйрек не хотел расспрашивать, полагая: если захочет – расскажет сам. Может быть, боялся – в нынешние времена чем меньше знаешь, тем целее будешь. А может быть, между ним и Лестином все было уже обговорено… Так или иначе, но за всю зиму Патрик не услышал от «дяди» ни единого вопроса.

Хотя один разговор у них все-таки был – уже весной, в начале марта. В тот вечер они допоздна засиделись в библиотеке: Патрик отыскал на полке сборник стихов мессира Альгарри из Залесья. Этого поэта Патрик любил, в бытностью свою наследным принцем осмелился даже перевести несколько стихотворений. У господина ван Эйрека переводы принадлежали перу господина Экта, в дворцовой библиотеке – господину Марьену, и теперь они с «дядей» заспорили, кто лучше смог почувствовать и передать оттенки чужого языка. Они едва не поссорились; спохватившись, расхохотались и дружно потребовали еще пирожков – у повара выпечка сегодня удалась бесподобно, а спор всегда горячит аппетит.