Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина. Страница 47

Стол, лавки вдоль стены, печь – обычная обстановка крестьянского дома. Очень бедно и пусто, но чисто, пахнет чем-то знакомым, из детства: не то ладаном, не то хлебом, не то сухими травами. Перекрестившись перед зажженной лампадкой, Патрик почувствовал вдруг, как подкашиваются ноги. То ли дорога оказалась неожиданно тяжелой, то ли… просто устал за эти долгие месяцы. Деревянный стол, тяжелый табурет, деревянная чашка (новая, хранившаяся для важных гостей?), деревянная ложка… Удивительно вкусная похлебка. У маленького священника нашлись даже запасные штаны для промокшего насквозь гостя, а сухая сорочка, по счастью, у Патрика была своя. Развешивая у печки мокрую одежду, он представил, как смешно выглядит в рубашке тонкого полотна и грубых крестьянских штанах и засмеялся тихонько, а потом махнул рукой. Сухо – и ладно.

К горячему настою на травах («вам, сударь, сейчас самое то – согреетесь, а то ведь и простыть недолго») отец Теодор подал гостю мед – явно прошлогодний, почти засахарившийся. Потягивая из огромной кружки воду, священник с любопытством посматривал на гостя, но ни о чем не спрашивал.

От тепла и сытости потянуло в сон. Патрик уже представлял, как вот сейчас допьет эту кружку и… нет, третью просить уже не станет, а сразу ляжет спать. Согреется под овчинным хозяйским полушубком – и до утра. Если все будет хорошо, в Леррене он окажется еще до полудня. У де Лерона он прежде не бывал - не приходилось, но найти дом полковника, пожалуй, сумеет без расспросов: спасибо Ретелю-младшему, описал дорогу точно.

Хлопнула входная дверь, и Патрик оглянулся. Отодвинулся сразу к стене, прячась в тень. Бедно одетая женщина ввалилась в избу и замерла у порога, глядя на неожиданного гостя.

- Добрый вечер, Мария, - спокойно сказал отец Теодор, поднимаясь ей навстречу. – Не пугайся, входи. То гость у меня.

Женщина, торопливо перекрестившись, шагнула на середину избы – и разрыдалась.

- Что ты? – отец Теодор взял ее за руку. – Случилось что?

- Случилось… - она подавила рыдания. – Отец Теодор, случилось… Не откажите… с бедой к вам.

- Успокойся-ка… ну-ка… Вы вот что, сударь, - обернулся священник к Патрику, - ложитесь спать. На лавку вас положу, хорошо? вот одеяло. Не ждите меня, я нескоро. А ты пойдем со мной, моя хорошая… поговорим.

Вот и опять, подумал Патрик, когда за крестьянкой и хозяином закрылась дверь, все повторяется. Снова у кого-то беда, а он… сможет ли помочь? Принц невесело усмехнулся. Тогда, год назад, кинулся на помощь не раздумывая. Теперь… трижды подумает, прежде чем ввязываться невесть во что. Дело, по которому он едет, важнее крестьянской беды. А, пропади оно пропадом! Каждый раз, точно на весах, взвешивать чужие судьбы!

Сколько раз за эти месяцы, мотаясь по стране, ощущал он чувство оглушающего бессилия. Сколько раз, видя людские слезы, давал себе слово: в моей стране этого не будет. Да. Вот она, твоя страна – как на ладони. Сколько еще они будут ждать?

Одним глотком Патрик осушил кружку и лег на широкую лавку, закутался в одеяло, сверху накинул полушубок. Пустое. Завтра утром он должен быть в столице.

Он проснулся среди ночи от странного тревожного ощущения и вскинулся, еще не успев понять, что происходит. Только спустя несколько секунд понял, что уже совсем темно, тихо – даже собаки уже угомонились, на столе скудно мерцает лучина, а отец Теодор кладет поклоны перед образами и тихо шепчет молитву.

Патрик долго следил глазами за священником. Казалось, он не молится, а просто разговаривает с Господом, рассказывает о том, как день прошел… неторопливо, обстоятельно, по-деревенски: двух младенцев окрестил сегодня, соборовал умирающего, а еще – утешал и успокаивал, говорил о смирении… Патрик усмехнулся. Да уж. Когда он в последний раз был на исповеди? За эти два года как-то незаметно, водой сквозь пальцы, утекла прежняя чистая, светлая вера в Бога. Иногда ему казалось, что Всевышний вовсе отвернулся от него, от них всех… грех это – разувериться? Грех. Но как изжить его, как избыть отчаяние, как обрести смирение – такое вот, как у этого деревенского батюшки? Исходило от него ровное, спокойное тепло, как вот от этой огромной печи, несуетные, размеренные движения успокаивали. Пожалуй, Патрик понимал теперь эту женщину… Марию, кажется… видно, отец Теодор и в самом деле служил своей пастве не за страх, а за совесть.

Отец Теодор перекрестился и, словно почувствовав взгляд, обернулся, одарил гостя светлой, немного смущенной улыбкой.

- Спите, сударь, - сказал он негромко, поднимаясь с колен. – Завтра до свету подниматься и вам, и мне, а уже поздно.

- Что-то случилось? – помедлив, спросил принц. – Та женщина, с которой вы разговаривали… я могу помочь?

Отец Теодор покачал головой. Впустил в дом собаку, бросил на печь старенькое лоскутное одеяло.

- Нет. То есть да, случилось. Но помочь вы не можете. Да и никто, наверное, не сможет. – Пояснил спокойно: - У Марии мужа забирают, а детей – шестеро. Все надеялась, что обойдется, да не обошлось… попустил Господь…

- Куда забирают? – Патрик приподнялся на локте, уже догадываясь, каков будет ответ.

- Ну как куда, – вздохнул священник, задувая лучину. – В солдаты. Набор же опять идет… королю свежие силы нужны. Прости их, Господи, - опять перекрестился он, - ибо не ведают, что творят. Разве можно забирать крестьян из Леренуа?

Кряхтя, он полез на печь.

- А из других мест, значит, можно? – поддел Патрик.

- Других! – неожиданно горячо откликнулся отец Теодор. – Леренуа кормит почти всю страну, как забирать отсюда рабочие руки? Есть же другие провинции, менее плодородные. Да и вообще… если забирать крестьян в солдаты, кто будет кормить страну?

- Что же вы предлагаете? – с интересом спросил Патрик, вглядываясь в темноту. – Забирать ремесленников из городов?

- Я? – отец Теодор хмыкнул, повозился на печке. – Разве могу я предлагать что-то, потребное для войны? Я могу лишь просить, чтобы Создатель не допустил убийства людьми людей – вот и все. И обещать этим вот женщинам, что их детей минет голодная смерть зимой. И молиться… за них – и за себя.

- И за короля?

Священник тепло усмехнулся.

- Знаю, что вы скажете сейчас, господин ван Эйрек. Дескать, зачем Господь, если Он всемогущ, допускает такое. Верно? Да я и сам… когда минута слабости нахлынет… те же вопросы задаю. А потом понимаю, что все, что Он делает - истинно. Не правильно даже, а – истинно. Если бы Богу угодно было чудеса творить направо и налево, так бы Он и поступил по милосердию Своему. Но только тогда люди перестали бы быть людьми, ибо всякая работа душевная не из покоя проистекает, а из горести. Милость не просто так приходит, а с трудом ежедневным, с постом, да с молитвою.

- Скажите так этой вот женщине, Марии, - резко бросил Патрик. – И ее голодным детям.

Вышло, кажется, слишком зло, но отец Теодор ответил прежним тоном:

- И говорил. И говорить буду. И буду молиться за Его Величество, чтоб даровал Господь ему разум для блага народного. Или вы забыли, сударь, что за властителей наших просим мы ежедневно? А Мария поймет… не сейчас, так завтра… не она первая, - вздохнул он неожиданно горько, - не она последняя.

- Скажите, отец Теодор… - Патрик помедлил. Как давно не приходилось ему беседовать со священниками. Как давно он вообще не был у причастия! Нестерпимо захотелось вдруг рассказать все этому маленькому старичку, попросить благословения… снять со своих плеч эту ношу, прав ли он в том, что делает? – Говорят, что всякая власть от Бога. Это так?

Отец Теодор хмыкнул озадаченно, помолчал.

- Скорее по Божьему попущению, - ответил он, наконец.

- Поясните, – попросил Патрик.

Тот опять подумал.

- Власть Дювалей многим была не по вкусу. Господь попустил перемену власти. Теперь нам пришлось убедиться, что бывает ещё хуже.

- А власть Дювалей… - Патрик закашлялся… – была от Бога?

Отец Теодор покачал головой.

- Идеальная власть – только лишь власть Бога. Но ведь мы не хотим подчиняться Ему. А короли… не стоит требовать от них слишком многого. Они не для того, чтобы на земле был рай... скорее для того, чтобы не было ада.