Цветок Фантоса. Романс для княгини (СИ) - Фейгина Наталия. Страница 19

– Я пришла за своим, – патетически воскликнула Серафина, выходя на середину комнаты. Появление таинственной незнакомки в чёрном должно было ошеломить хозяев и дать ей преимущество, но правило дешёвых эффектов на этот раз не сработала.

– И что же вы почитаете своим? – лениво спросил Задольский, не выпуская карт из рук. Вся его фигура казалась абсолютно расслабленной, и только холодный оценивающий взгляд, которым он окинул незваную гостью, выдавал обманчивость этой расслабленности.

– Девчонку, – ответила Серафина, указывая на сидевшего прямо перед ней усатого корнета. От её взгляда не укрылся генератор иллюзий, замаскированный под перстень с печаткой, красовавшийся на руке мужчины, нет, девочки замаскированной под мужчину.

– Мальчишку, – эхом откликнулся Павел Алексеевич, указывая на офицера, спрашивавшего про души умерших.

– Кого это вы назвали мальчишкой, милостивый государь? – воскликнул тот, вставая и опрокидывая кресло. Выпрямившись во весь свой немаленький рост, офицер начал вытаскивать из висевших у него на боку ножен саблю, но Мадам уже избавилась от плаща и руки её уже начали плести паутину танца.

– Сядьте, юноша, – приказала Серафина, и корнет, заворожённый движением её рук, покорно опустился прямо на пол, рядом с опрокинутым креслом.

– Никто из вас не сможет встать, – проговорила Мадам, по очереди обводя взглядом сидящих, – пока я не прикажу. Никто не может противостоять такуте.

– Только другая такута, – ответил Задольский, грациозно поднимаясь из кресла. Одним движением он сорвал с головы сапфировый генератор иллюзий. Юношеский облик выцвел, расплылся, и сквозь него проступил другой, настоящий.

Платье из мерцающего раснийского шёлка ничуть не стесняло движений женщины, грациозно шагнувшей навстречу Серафине. Золотые браслеты с сапфирами и чёрными опалами змеями обвивали тонкие руки, а в чёрных волосах сияла огнями драгоценных камней диадема, увенчанная головой кобры. Холодный взгляд Тали полон был спокойной уверенности, словно речь шла не о смертельном поединке, а о тренировке. Тренировке? Взгляд Серафины скользнул по родимым пятнам на щеке противницы, по тонкому шрамику, соединившему их… И хотя Мадам не верила, не хотела верить, с кем вместо мальчишки-змеёныша свела коварная Судьба, губы её уже шептали имя противницы:

– Натали!

Часть II. Сердцевины

Сердцевина 1

Подолы пёстрых юбок взлетали, на миг приоткрывая стройные ножки, вводя в искушение господ офицеров и штатских завсегдатаев трактира «У томалэ». Я с любопытством смотрела на это зрелище, недоступное обычной «приличной женщине», и пыталась понять, отчего же почитается оно непристойным. По сравнению с костюмами императорского балета длинные юбки томалэ выглядели почти скромно. Зато реакция зрителей была куда более откровенной.

Пожалуй, ревнители нравственности правы. К чему благородным дамам, а тем более девушкам, смотреть на разгорячённых вином и похотью мужчин? Зрелище и в самом деле малоприятное. Потому я переключила внимание на сцену, наслаждаясь свободой, которую предоставляла мне мужская роль. Узнай кто-нибудь, что здесь сидит Натали Улитина… Нет, нет, не «та самая княгиня Улитина». «Та самая» – кавалерственная [9] дама Марья Алексеевна, почтеннейшая матушка моего покойного супруга, женщина во всех смыслах этого слова замечательная и полностью заслуживающая свою репутацию, чьего острого язычка страшится высший свет, к чьим советам прислушивается сама государыня. Свекровушка вряд ли одобрила бы моё появление в трактире… Но княгиня Наталья Сергеевна Улитина тихо вдовеет в своём поместье, а за столиком в трактире сидит её воспитанник Виталион Задольский.

Именно он смотрит сейчас с любопытством на танцующих девушек. Именно ему бросает со сцены пылкие взгляды черноволосая красавица, которую безоговорочно одобрила бы тётушка Серафина. В каждом безукоризненном движении девушки, будь то почти незаметное движение ножки, взвихривающее юбку, или взмах ресниц, чувствуется работа мастера. Да, именно работа. А вот молоденькую девчушку, неистово кружащуюся у самых кулис, переполняет радость. Чистая радость от того, что она живёт, от того, что танцует. Вот из таких и вырастают истинные такуты – магини, ткущие танцем ткань реальности, способные повелевать и людьми, и стихиями.

От наблюдений за девушками меня отвлёк сосед по столику, Павел Алексеевич Игнатьин, опекун моего малолетнего родственника Вотанова. Я приехала в Версаново не для того, чтобы под иллюзией прогуляться по злачным местам, а затем, чтобы выкупить имение Вотанова, а заодно разобраться с тем, как он в одночасье стал круглым сиротой.

Павел Алексеевич поднял руку, подзывая полового. Смуглый детина в красной рубахе тотчас подлетел к нему:

– Что будет угодно, Павел Алексеевич? Красного раденского?

Я мысленно усмехнулась. Называть кислятину, подаваемую в трактирах, раденским, было оскорблением для вина, в аромате которого гармонично слились терпкие ноты черноплодной рябины, фиалки и сафьяна. Счастье, что я наложила на себя двойной слой иллюзий.

Внешний слой, видимый всеми непосвящёнными, был скопирован с моего кузена Анатоля. Образцом для внутреннего слоя, для той иллюзии, которую увидят владельцы амулетов истинного зрения или слабые Одарённые, послужил мой пасынок Андрюша, ныне кадет Пажеского корпуса. Разглядеть меня настоящую сквозь иллюзии сможет только равный по силе мастер иллюзий. А таких на всю страну единицы. Судя по тому, как смотрит на меня Павел Алексеевич, ему видно и Анатоля, и Андрюшу. Что ж, пусть смотрит.

– Нет, голубчик. Раденское в другой раз, – ответил Павел Алексеевич половому. – Принеси-ка ты лучше нам синего версановского.

– Синего? – Спросила я, не скрывая любопытства. Красное, белое, розовое…

– Да, дорогой мой, – ответил Павел Алексеевич. – Не слышали? Сейчас попробуете, – и улыбнулся мне чуть покровительственной улыбкой.

Я давно уже вышла из того возраста, когда меня можно было задеть улыбкой или словом. А вот мои мальчики – ещё нет. И потому я сочла нужным изобразить обиду иллюзией Андрюши, позволив Анатолю-Виталиону безмятежно улыбнуться.

Павел Алексеевич тотчас перестал улыбаться, но, прежде чем он успел сгладить неловкость, зазвучали аплодисменты и крики «браво», которыми зрители благодарили танцовщиц.

Я мельком взглянула на сцену, любопытствуя, что будет дальше. На смену девушкам вышел томалэ в красной шёлковой рубахе с чёрной вязью вышивки, словно стекавшей с плеч на грудь и струившейся по рукавам. Парня, нежно обнимающего гитару, нельзя было назвать красавцем, хотя черты лица были вполне правильными. Но едва зазвучал его голос, чуть хрипловатый, я замерла, словно заворожённая.

Я давно зареклась прислушиваться к голосам былого. Сладкие голоса вошедших в моду при императорском дворе фрежских теноров, соловьями разливавшихся о смерти и разлуке, оставляли меня равнодушной. Но томалэ, не выводил рулад, а пел просто и искренне.

Да, ни на что на свете не променяю я свою Луночку, не променяю ощущение единства с нежной пугливой красавицей, по доброй воле признавшей меня своей всадницей. Жаль, что пришлось въехать в Версаново в карете, но лунная кобылица не показывается при свете дня.