Ларец - Чудинова Елена В.. Страница 48

– Мне многое темно, но Его Преподобие, несомненно, прав, – Роскоф подсадил Нелли.

Некоторое время путники молча ехали рысями.

– Отец Модест, ответьте хоть, отчего слуги Венедиктова не говорят по-нашему? Он вить давно тут живет.

– Утукки не могут понимать никакой человеческой речи. Ни русской, ни иного народа. Хозяин же их приказывает им энергиею мысли, и они чувствуют любое распоряжение вдесятеро лучше, чем рабы-человеки.

– Вы нарочно смеетесь надо мною? – Нелли начинала злиться не на шутку. – Что это еще за утукки такие?

– Да просто нежить, я думал, ты сама поняла. У нежити вить больше разновидностей, чем пород у собак.

– То есть это не люди?

– Не люди вовсе. Души у них нету. Думаю, я мог бы даже не бояться их убивать, но береженого Бог бережет, а положение обязывает.

– Это конь твоей подруги, его забыть трудно, – Роскоф кивнул на скаку на Роха. – А где ж она самое?

– Впереди. В Твери мы должны повстречаться.

– Это досадно, – отец Модест поморщился. – Я-то думал свернуть с дороги, как только нас догонит Парасковия. Следующий ход его будет хитрее, а мы тут затеяли поддавки.

– Но не можем же мы бросить Катьку!

– Ни ее, ни ларец мы не бросим, – меланхолически отвечал отец Модест. – Я просто досадую.

– Откуда Вы знаете про ларец? Уж никак не от Матрены.

– Посуди сама, разве б ты покинула город, не получив, чего хотела? Догадаться и тут не трудно. Скажешь, ларец не у ней?

– Нет, не у ней! – Нелли рассмеялась, перестав вдруг сердиться на священника. – Но драгоценности, драгоценности с нею!

На это рассмеялся и священник.

Дорогу совершенно развезло после бури. Грязь из-под копыт до колена обрызгивала ноги, липла к плащам.

– Откровенно говоря, я выпил бы горячего вина с пряностями или хотя бы русского напитка на меду, – признался Роскоф.

Возбуждение драки и радостное возбуждение встречи поутихли, и Нелли начала дрожать от леденящих прикосновений тяжелой мокрой одежды. Спутники ее тоже глядели не самым лучшим образом, особенно отец Модест, видно по дороге потерявший шляпу. Вода ручейками стекала с мокрой его головы по лицу и одежде.

– О столь изысканном напитке и не мечтайте, – отвечал он Роскофу. – Напиток же на меду называется сбитнем, и, Бог даст, им мы сумеем разжиться. И надеюсь, что скоро, потому что я вижу впереди деревню.

Деревня оказалась не почтовой, всего в несколько домов, однако казалось несомненным на таком важном тракте, что постой составляет одну из основных статей дохода ее жителей. Не прошло и четверти часу, как путешественники, устроивши лошадей, входили в длинную горницу, полностью отведенную хозяевами для нужд проезжих. Вдоль стен стояли лавки, служащие также постелями, а на столе, неслыханная роскошь, горела сальная свеча. Однако прислоняться к стенам не стоило из страха перед жирною сажей: печь была слажена по-черному. Но все же она топилась, и так жарко, что кинутый на лавку плащ Нелли тут же изошел сырым паром.

– Прошу у дамы прощения за вольность, – насмешливо поклонясь Нелли, отец Модест скинул камзол. Пальцы священника распустили короткую косу и принялись отжимать воду из прядей.

– Можете уж заодно снять и парик, – фыркнула Нелли. – Нето собьется, потом не расчешете.

– Снять что? – черные глаза священника превесело сверкнули.

– Парик, – удивилась Нелли.

– Воистину, мы живем в странный век. Ты вить видела, как я служу Литургию. Уж слишком большой невеждою надо быть, чтобы допустить, что я творю сие в парике.

– Но как же… – Нелли растерялась.

Отец Модест вытащил из кармана носовой платок и принялся неторопливо промакивать совершенно белые пряди волос.

– Вы – седой?

Вопрос явственно противуречил всяким представлениям о приличии.

– Признаюсь по чести, я немного нарочно уделяю сугубое внимание куафюре, – отец Модест улыбнулся. – Когда обстоятельства, как сейчас, вынуждают меня одеваться в гражданское платье, это легко сходит за парик. Молодой человек с седыми волосами – уж слишком оно западает в память. Сие не всегда входит в мои планы. Но ряса с париком – это нонсенс, тут уж мне, волей-неволей, не сбить с толку ни одного разумного человека. Экой стыд, маленькая Нелли! Неужто ты не знаешь, что мужчине не пристало покрывать в храме голову ничем, кроме разве митры, коей меня никто отнюдь не награждал.

– Многие мужчины ходят в церковь в париках, – заспорила для чего-то Нелли.

– Дорогое дитя, коли они так поступают, это их беда. Нынче время забвения канонов. Духовные стали как мирские, а мирские как свиньи.

Вовсе не об этом в действительности хотелось говорить Нелли с отцом Модестом, который все больше занимал ее мысли. Отчего он поседел? Где взаправду родился? Зачем поехал за нею вслед?

Стукнула дверь. В горницу вошел Роскоф, отлучавшийся на хозяйскую половину. В руках его дымилась глиняная корчага.

– Один бокал хорошего серебра у меня в суме, – Роскоф осторожно поставил сосуд на стол. – В крайнем случае будем пить вкруговую, все лучше, чем из деревянных плошек. Есть у меня и фляжка коньяку, его можно добавить в сей медовый кипяток. Также запасся я в Новгороде хорошим вяленым мясом, ибо те супы, что предлагают на здешних постоялых дворах, на мой французский вкус ужасны.

– Да Вы неоценимый товарищ в дороге, господин Росков.

– Сдается мне, что и Ваше Преподобие не шиты лыком, – отозвался Филипп, склоняясь над седельной сумою.

– Не лыком шиты, Филипп, – улыбнулась Нелли. – Мне думается, я должна рассказать тебе все как есть, а отец Модест должен поведать нам обоим, откуда все известно ему.

– На редкость ясное изложение мысли, маленькая Нелли, – священник кивнул с пресериозною миной. – Но для второй части твоего плана надобно дождаться обеих твоих подруг. До них сие также имеет касательство, поскольку только ты, с их помощью, можешь оказать мне важную услугу. Не думаю, что ты не захочешь этого сделать.

– Вам, отче, виднее, захочу я или нет, – Нелли приняла из рук Роскофа дымящийся стакан. Тяжелый старинный металл приятно грел пальцы, а первый глоток приторно-сладкого питья, противно отдающего спиртным, живительным теплом пробежал по жилам. – Вы, сдается, знаете слишком много, а я – слишком мало.

– Признаюсь, сударь, мне Вы также кажетесь человеком весьма сведущим, – задумчиво вглядываясь в лицо отца Модеста, молвил Роскоф, не уловивший сарказма Нелли.

– А Вы мне – человеком, которому есть что рассказать, – отец Модест в свою очередь приложился к бокалу. – Экой хороший у Вас коньяк!

– Ваше здоровье! – Роскоф, как всякой радушный потчеватель, наполнил себе бокал последним. – Думается, сударь, простите, Ваше Преподобие, меня сбивает с толку Ваше платье, почивать мы будем по очереди, за исключением, понятно, юного Романа.

– Надобно купить пороха, – меж бровей отца Модеста прорезалась озабоченная вертикальная складка. – Мой сегодня вовсе отсырел. Но здесь мы едва ли им запасемся. Сударь, спрошу покуда лишь одно – располагаете ли Вы неограниченным временем, быть может, двумя месяцами или даже полугодом, необходимыми, дабы помочь мне содеять дела, после которых мы сможем со спокойным сердцем сопроводить нашего юного… Романа под родительский кров?

– Я был не волен собою до прошлой недели, но теперь располагаю своим временем совершенно.

– На что же нам нужно полгода? – воскликнула Нелли, только сейчас сопоставившая скорое появление Параши с семейными своими обстоятельствами. – Если Парашка здесь, то родители меня уже обыскались! Они же ума лишатся за целых полгода!

– Не тревожься об этом. Прасковия сама тебе завтра расскажет, как мы удачно все уладили. Родители твои спокойны.

– Все одно, я хочу попасть домой поскорее. Ларец уже вернулся ко мне. Чем же таким я должна заниматься целых шесть месяцев ради Вашего удовольствия?

– Ты предпочла бы ради своего удовольствия поскорей уединиться дома, чтобы заняться тем, чем ты занимаешься с камнями. – Голос отца Модеста сделался неожиданно суров. – Но как долго, по-твоему, это удовольствие может продлиться, маленькая Нелли? Или родительский кров представляется тебе, как малолетнему младенцу, самым безопасным местом в мире, местом, которому ничто не может грозить?