Игра в зеркала - Шумилова Ольга Александровна "Solali". Страница 74

Моя жизнь гораздо длиннее. Но скажет ли обо мне кто-нибудь то же?…

Я держу за плечо того, кто тебя все-таки любил, и понимаю, что завидую твоей безмятежной душе, тишине, в которой ты жила, любви, в которой ушла. Глупость, и через час я сама пойму это, но сейчас… но сейчас я понимаю гораздо лучше, что мой путь — кольцо, а не прямая, которое в конце концов разрежет чья-нибудь пуля или нож.

Но… я сделала свой выбор давно. Не жить вечно или не жить вообще. Значит, все правильно.

Темная ткань собирается под пальцами в мелкие складки, скользит, хочет вырваться из рук. Пешш дергает рукой, в который уже раз пытаясь сбросить мою руку, но я лишь разглаживаю складки на рукаве и вновь сжимаю пальцы. Наконец подходит отлучившийся было Чезе и я снова передаю эту вахту ему. Помощник что-то тихо говорит стоящему рядом мужчине и сочувствующе хлопает по плечу. Застывшее лицо чуть разглаживается, Пешш молча кивает.

Мы рядом с ним все это время. Я — из соображения элементарного долга, Чезе… сначала думалось, что как мой помощник, потом пришло понимание: потому что он его друг. И, похоже, единственный. Чего еще я не заметила в этой круговерти? Что еще прошло мимо? Да и есть ли разница?…

Взгляд снова и снова возвращается к присыпанным золотой крошкой бутонам.

Мы провожали Марлен Рис в последний путь. И усыпали этот путь цветами…

Темнота. Хочется думать, что она здесь оттого, что просочилась по капле сквозь иллюминатор, а вовсе не потому, что я выключила свет.

Давным-давно прозвучал отбой и корабль, несущийся сквозь ночь обратно к «Полюсу», спал. Снятся ли кораблям сны? Этому, наверное, нет. А вот моим когда-то снились…

Похороны эти… Я до последнего надеялась, что хоронить будут там, где она жила, или на Станайе, или хоть где-нибудь еще. Но. Приказ есть приказ.

Цветы… Тогда, давным-давно все было точно так же засыпано цветами. Не этими изнеженно-хрупкими созданиями, а другими, нашими цветами. Каждый лепесток — драгоценный камень, каждый венчик — брошь. Сайтэ, цветы печали. Веками, тысячами лет они цветут на наших могилах, вбирая в себя свет живых когда-то тел.

А здесь они называются каменными и стоят безумных кредитов. И их собирают. На наших могилах.

А тогда… Тогда могил было много. Огромная пещера вся горела холодным светом скорбных цветов. Я видела их только издали, уже тогда не имея прав ни на что. Даже посадить свой цветок в Сад Плача. Даже вплести свой свет в общую скорбь. Только видеть, как это делают другие и выть, выть от невозможности разделения, от выжженных с корнями из сознания паутинок, тянущихся от Гнезда, оплетающих каждый разум Сетью… Кроме моего. От вакуума вокруг перепуганной души, от желания вырваться из крепко держащих, ставших вдруг чужими рук и забиться в крошечную щель.

Призрачно сияющие фигуры проскальзывали мимо, не глядя, не задевая, не замечая.

Это тоже было частью наказания.

И скрюченные пальцы сжимают прошитые болью насквозь виски, и из горла вырывается долгий звериный вопль.

Никто не оборачивается. Ведь дочери Гнезда уже нет.

Есть только тэйли, «мертвая душа». Изгнанница.

Особо жестокий способ смертной казни, применяемый только к совершившим самые тяжкие преступления перед Гнездом. Когда разум и душа остаются одни, а тело выбрасывается за пределы Ночной Вуали. В Мир.

Разум окутывает безумие, душа бьется в агонии, а тело…тело живет еще долго. Наверное.

В тот раз тэйли стала я. Разум правого Крыла.

Четыре корабля были моими глазами, руками и крыльями. Это были маленькие корабли, но я только начинала их растить. Они росли бы всю жизнь, наращивая каменные кристаллы на гладкие бока, раздаваясь вширь и вытягиваясь. Совсем как цветы печали. Только те растут только вверх… А мои корабли вырасти не успели.

Самое тяжкое преступление — обратить свое оружие против Гнезда. И на то, насколько я была молода, скидок не делали. Как, впрочем, и на то, что находилась я явно не в своем уме.

Законы риалтэ жестоки. Но жестокость эта необходима. Я могла доказать, что причина всему — несколько капель психотропной жидкости, попавшей на мою кожу стараниями завистника и вызвавшей нарушение функций мозга. Но… Был важен результат, а не причина. Я должна была предвидеть это, но пренебрегла защитой. И оправдания были бесполезны.

Но ни у кого не могло даже возникнуть мысли, что эти несколько капель и вызванное им среди прочего разрушение установки неприченения вреда Гнезду позволят мне жить вне Вуали. Вне Гнезда. Вне всего. Вместе с установками подточилась психо-органическая зависимость от Сети.

И я выжила.

Выжила даже среди ущербных созданий, запертых в одной-единственной оболочке. Что-то делала. Как-то жила. Их корабли были из мертвого металла, и единственное, что я умела, не было нужно никому. Мне не нужны были их деньги, их еда или кров. Но без общества, без общества теперь уже любых разумных риалте было не выжить. И вдруг то, что никогда не считалось среди нас «особым умением», оказалось ценным товаром на рынке услуг. Все риалтэ умеют работать с живыми клетками и их составляющими — это самая низшая ступень, доступная даже детям, перед переходом к работе с каменными кристаллами. Эти, оказывается, не владели даже низшей ступенью.

Так что…

Я отвела взгляд от иллюминатора. Уже давно все по-другому. К чему вспоминать, если ничего не вернуть? Ведь не вернуть…

— Я начинаю думать, что меланхолия заразна, — прозвучало за спиной. — Весь корабль воет на луну.

— Так уж и весь, — индифферентно отозвалась я, не оборачиваясь.

— Почти, — Эрик обошел мое кресло и сел напротив. — Не догадываешься, почему?

— Не имею понятия, — я посмотрела на него. — Эрик, я не нуждаюсь в психотерапевте.

— Вижу, — он криво усмехнулся.

Я подперла щеку кулаком и перевела взгляд на иллюминатор: — И тоскливо мне сегодня только из-за похорон.

— Во-первых, можешь не стараться, я все равно не собираюсь уходить.

— Не собираешься? — вкрадчиво повторила я и с нескрываемым раздражением бросила: — В таком случае, чтобы улучшить мое настроение, ответь на один вопрос. Твои лаборатории ведут работу по разработке полуорганических кораблей?

Эрик замер, очевидно, ожидая чего угодно, кроме этого.

— Отвечайте, отвечайте, лорд, — зло рыкнула я. Пауза. — Ты хоть понимаешь, в какой заднице я из-за этого оказалась?! Эрро не взял меня за горло только потому, что я возилась с Избранной! А теперь мне нужно будет ему что-то говорить! И что, интересно?!

— Да.

— Что «да»?!

— Все да, — он пожал плечами. — Они действительно мои.

— Можно подумать, я об этом не знала. Оружейник, значит? — я фыркнула и вскочила из кресла, начиная мерить шагами каюту. Эрик медленно поднялся следом.

— Кроме всего прочего — да. А Эрро говори правду — что поймать меня не имеешь возможности. И не советую покушаться на мое имущество. Если тебе дороги твои агенты, конечно. И прекрати злиться. Я надеялся, что хоть ты на это не среагируешь.

Я обернулась и прищурилась.

— На что — это?

— На «во-вторых». Избранная, прежде чем отбыть на Станайю, оставила вам маленький подарочек. Дабы вы достойно оплакали ее мать.

— Ах, маленькая…

— У Мар, яар всегда было специфичные понятия о некоторых вещах. Только у тебя реакция вышла другой, прочие усердно выполняют волю богини, — Эрик наконец сдвинулся с места, ловко изловив меня за руки. — Хочешь, поставлю щит?

— Ты что, можешь?!

— Ну, Избранная пока совсем молоденькая, так? — Эрик усмехнулся. — Только мой амулет сними.

Я пожала плечами. Его пальцы скользнули по моей шее, безошибочно захватив нужную цепочку из переплетения десятка точно таких же. Теплый металл скользнул по коже, и секундой позже резной кругляш скрылся в его кармане. Вместе с ним по капле начала таять злость и раздражение, прихватывая с собой тоску. Чего Эрик не предвидел, так это того, я решу изобразить внезапно вспыхнувшие чувства, и, пристроив голову у него на плече, под шумок запущу руку ему в ворот, изучая амулеты, которые носил он сам.