Навсегда - Роуз Кэрол. Страница 16

Постепенно голоса, звучавшие вокруг, смолкли. Коул не был на кладбище со времени смерти отца, и сейчас на протяжении всей службы он постоянно вспоминал о нем. И впервые усомнился: а правильно ли он оценивает человека, давшего ему жизнь? Будучи подростком, Коул ждал от отца, чтобы тот отстаивал справедливость с мечом в руке. Он хотел, чтобы отец восстал на Дэниелов Прескоттов мира сего и призвал их к ответу, заставил считаться с собой. Но Джон Уиттир не относился к тем людям, которые склонны размахивать мечом.

Теперь, по прошествии многих лет, Коул усматривал в его поведении мудрость. Возможно, его отец обладал проницательностью. И уж конечно, он был мудрее своего сына.

В юности Коул ненавидел Дэниела Прескотта ненавистью маленького человека к власть имущим. Он копил в себе свою ненависть в течение почти двадцати лет. На смену ей пришла решимость самоутвердиться во что бы то ни стало.

Здесь, на продуваемом всеми ветрами кладбище, Коул понял: будь его отец жив, он пришел бы проводить Дэниела Прескотта в последний путь. Он первый выразил бы соболезнования Элинор, причем абсолютно искренне.

Коул не знал, сколько ему понадобится времени, чтобы научиться у отца его доброте и снисходительности к людям. Некоторые вещи он не умел прощать.

Коул увидел направлявшегося к нему Чарли, даже в скорби сохранявшего спокойное достоинство. Поджидая его, Коул в который раз подумал, что он заслуживает всяческого уважения за терпеливые многолетние заботы о своем сварливом подопечном.

— Мистер Коул, — Чарли остановился и протянул ему связку ключей, — мисс Элинор сейчас одна в доме. Будьте добры, передайте ей ключи и скажите, что на прошлой неделе я убрал все комнаты второго этажа.

В машинально протянутую руку Коула легла увесистая связка.

— Чарли, я уверен, что она захочет поговорить с вами.

— Да, сэр, — лицо старика оставалось неестественно неподвижным, — но я сейчас возвращаюсь к себе, в дом моей сестры. Мисс Элинор знает, как со мной связаться, если возникнет надобность.

— Спасибо, Чарли, — пробормотал Коул вслед удалявшейся худой негнущейся фигуре.

Солнце садилось, и ветер заметно усилился. Направляясь к дому, Коул подумал, что к ночи, пожалуй, начнется ураган. Входная дверь дома была открыта, как и двери комнат, выходивших в холл. В каждой из комнат, большинство которых было заперто много лет, Коул увидел настежь распахнутые окна с трепетавшими на сквозняке занавесками.

Коул прошел через холл, и гулкое эхо его шагов взлетело под высокие своды. Огромный холл Оукли простирался вверх до самой крыши, в отдаленном его конце на второй этаж вела изящная винтовая лестница.

Он быстро закрыл и запер входную дверь. Чувствуя, что Элинор на первом этаже нет, он медленно начал подниматься вверх по кленовой лестнице. Сердце в его груди гулко стучало, дыхание сделалось учащенным и неровным.

После непродолжительной борьбы с оконной рамой Элинор удалось распахнуть ее и впустить в комнату свежий вечерний воздух. Ветхие кружевные шторы, представлявшие теперь больше историческую, чем практическую ценность, вздулись от ветра.

Она повернулась спиной к окну и окинула взглядом полутемную спальню, обставленную изящной мебелью. Девушке показалось, что она находится в зачарованном замке, где остановилось время.

В дверях, подпирая плечом косяк, стоял Коул.

— Так странно оказаться здесь, — проговорила она, проводя ладонью по спинке кровати с затейливым орнаментом. — Просто испытываешь какое-то мистическое чувство.

— Вы ведь ни разу по-настоящему не осматривали дом? — спросил он странным отчужденным голосом.

Элинор покачала головой:

— Я бывала только внизу, у Дэниела.

За спиной девушки взмыла вверх занавеска, и порыв ветра всколыхнул ее юбку. Все чувства ее обострились, нервы туго натянулись, она словно погрузилась в невероятный сон, заполненный осязаемыми образами.

— В детстве я ненавидела этот дом. — Элинор медленно прошла в угол спальни, где стояла бронзовая колыбель, украшенная причудливыми завитушками. — Он всегда был настолько тесно связан с безумствами отца, что я возненавидела даже само его название.

Коул молчал, не сводя с нее пламенеющего взгляда.

— Но сейчас он кажется мне прекрасным. Его населяют чьи-то воспоминания… Мне кажется, я вижу жизнь, которая протекала в его стенах.

Коул выпрямился и медленно подошел к кровати под балдахином из выцветшего голубого бархата.

— В этой комнате скорее всего ничего не трогали последние пятьдесят лет — только делали уборку, — задумчиво говорила Элинор, любуясь комодом из темного дерева, на котором стояло зеркало в тяжелой раме. — Комната, наверное, принадлежала бабушке. На серебряной щетке для волос выгравированы ее инициалы…

— Она очень подходит вам, — тихо произнес Коул. — Я представляю вас здесь… в кружевном платье с узким лифом и широким кринолином.

— Наверное, в нем страшно неудобно, — выговорила Элинор дрогнувшим голосом. По мере того как он приближался к ней, ее тело словно пробуждалось.

— Но не вам, — заверил ее он. — Ваша талия создана для кринолинов. — Он остановился в шаге от нее с непередаваемым выражением на лице. — Еще я вижу вас в бальном платье из розового шелка с декольте, открывающим ваши плечи цвета слоновой кости, и вы всю ночь танцуете со мной.

— Декольте? — слабо прошептала она.

— Пожалуй, лучшее, что было в моде прошлых веков, — пробормотал Коул, наклоняясь к ней и обдавая ее теплом своего тела.

Его палец заскользил по ее плечу под темной тканью платья, пересек ряд маленьких пуговиц, очертив поперек ее груди воображаемую линию. Элинор услышала, как он судорожно втянул в себя воздух.

— Низко вырезанные платья, — хрипло пояснил он. Завладевая ее ртом и выразив в долгожданном слиянии губ все свое ненасытное желание, он гладил в то же время ее плечи, спину. Элинор оцепенела. У нее закружилась голова, и, чтобы не потерять равновесия, она схватилась за его плечо и сквозь тонкую ткань рубашки ощутила пальцами жар его кожи. Коул, прерывисто дыша, отодвинулся.

— Знаете, что бы я сделал, будь вы дамой восемнадцатого века, одетой для бала? Я увлек бы вас из бальной залы в темноту и привел бы вас сюда, чтобы остаться с вами вдвоем.

Пульс Элинор застучал в два раза быстрее. Он стоял рядом с ней в тихой комнате, где остановилось время, и его голос, который она всегда ощущала всей своей кожей, напоминал мягкий бархат цвета виски.

— Слышите музыку, Элинор? Представьте, как мы ускользаем с вами из освещенной свечами бальной залы, никем не замеченные, и крадемся в темноте. — Он провел пальцем по ее щеке. — Представьте, что мы остались с вами одни и все-таки продолжаем слышать музыку. А когда мы оказались бы здесь одни, я обнял бы вас — вот так. — Она позволила ему обнять себя, наполовину побежденная очарованием его голоса, прекрасно сознавая, куда заведет их эта магия.

— Сначала, — шептал он, — я вынул бы из ваших ушек серьги. Одну… — Ловкое движение пальцев, и жемчужинка скользнула ему в ладонь. — И другую.

— Если бы вы были дамой восемнадцатого века, — продолжал Коул, — на спине вашего платья находился бы целый ряд крошечных пуговиц. — Он медленно провел рукой вдоль ее позвоночника и задержался на пояснице. — Я стал бы расстегивать их одну за другой, очень медленно…

Коул взялся за верхнюю пуговицу ее платья, задев пальцами чувствительную кожу шеи. Элинор откинула голову назад, уступая инстинктивному порыву.

— Вы можете представить, — спросил он, тогда как его пальцы неторопливо переходили с одной пуговицы на другую, — с каким нетерпением мы бы оба ждали когда будет расстегнута очередная пуговица?

— Да… — выдохнула Элинор, вздрагивая каждый раз, когда он прикасался к ложбинке ее груди.

— А потом… — Он помедлил, расстегивая ремешок, перехватывавший ее талию. — Потом я развязал бы ваш пояс. И платье соскользнуло бы вниз…

Ее платье распахнулось на груди, и она ощутила на коже его дразнящее теплое дыхание. Он слегка потянул платье вниз, и оно послушно соскользнуло с плеч Элинор, а затем упало к ее ногам. Прохладный влажный воздух овеял ее разгоряченное тело.