Принц Полуночи - Кинсейл Лаура. Страница 4

— И такая скромность.

— Могу сделать из этой развалины дом, достойный вас.

— И вино умеете делать?

— Конечно. Я делала ягодные вина каждый год и мятные настойки. И пиво.

Она говорила голосом образованного человека, ее манеры были манерами высшего общества, но перечисляла она свои умения, словно работала в услужении. Мужская одежда на ней явно принадлежала когда-то аристократу. Он представил себе ее юное тело без этих мужских одежд и тихо вздохнул от охватившего его желания.

Он перевел взгляд выше. Встретился с ней глазами. Она смотрела на него не мигая.

— Я сделаю все, что хотите. Буду спать с вами.

Эс-Ти с такой силой рубанул по головке чеснока, что та разлетелась на куски.

Будь она проклята.

Будь она проклята, будь проклята, проклята, наблюдательная маленькая дрянь.

Он вдруг захотел сказать ей что-нибудь злое, причинить ей боль, как причинило ему боль ее деловое предложение. Но когда увидел ее залившееся жаркой краской лицо и плотно сжатые губы, то понял: она такая молодая, беззащитная и сильная только с виду. Злые слова застряли у него в горле, и он сказал:

— Нет, спасибо.

Он почувствовал, как кровь приливает к голове оттого, что она испытала огромное облегчение от его отказа.

У него две руки, одна голова… неужели он так изменился? Ни одна женщина никогда не жаловалась на его внешность и на его умение любить. Ему никогда, никогда не нужно было покупать их расположение.

Три года искусство заменяло ему все. Когда его одолевала тоска по женщине, он начинал работать: рисовал ураганы, гончих, лошадей, лепил из глины изящные формы. Уставал так, что не мог больше стоять, и засыпал, сидя на стуле.

Он никогда не заканчивал свои работы — не мог решить, лучшая или худшая из них сейчас перед ним.

— Можно, я сяду? — спросила она каким-то странным голосом.

— Да ради Бога, конечно, можете. — Эс-Ти повернулся и увидел, что она падает, — и не успел даже руку протянуть или сделать к ней шаг, как она рухнула на земляной пол.

Какое-то мгновение он стоял в изумлении. Она открыла глаза как раз в тот момент, когда он опустился рядом с ней на колени.

— Все в порядке, не беспокойтесь, — сказала она хрипло, не позволяя помочь ей.

— Какое там, к дьяволу, в порядке!

Она вся горела, и, даже не прикасаясь, он чувствовал жар, исходивший от нее.

— Все в порядке. Я не больна.

Эс-Ти не стал тратить время на разговоры. Подсунул руку ей под плечи, чтобы поднять, но она высвободилась.

— Я здорова, — настойчиво повторила она. — Я просто… давно не ела. Вот и все. — И она села, держась за него.

Он положил руку ей на лоб, но ее голова упала, и она снова потеряла сознание.

Девушка лежала белая как смерть, местами кожа ее была тронута нездоровой желтизной. Он попытался растирать ей руки, но, поняв всю тщетность этого, поднял ее безвольное тело с пола. Она очнулась как раз в тот момент, когда он миновал оружейную комнату, направляясь в спальню.

— Я должна встать. Я не могу заболеть. Я не… могу.

Он поднимался по винтовой лестнице, прижимая ее к себе, проклиная строителей замка за неровные ступени, крутые повороты и узкие проходы. Наконец он подошел к своей спальне, с трудом сохраняя равновесие.

Ее тело глубоко погрузилось в перину. Постель была прохладной и сухой и хранила запах лаванды. И его тела. Она подняла на него глаза и еще раз попыталась приподняться.

— Не надо здесь. Это ваша комната?

— Я не причиню вам вреда.

— Я должна уйти. Оставьте меня. Не прикасайтесь ко мне.

— Я вам ничего не сделаю, ma cherie [21].

— Уходите. Не приближайтесь ко мне.

— Вы больны. Я не собираюсь прибегать к насилию. Вы же больны.

— Нет! Неправда. — Прикрыв глаза, она беспокойно заметалась в постели. Внезапно вновь открыла глаза и устремила на него горящий взгляд. — Да. Пожалуйста, уходите. Я думала… Я надеялась… Что это просто… несвежая еда. Я ошиблась. Голова, как болит голова.

Она приподнялась на локте. Он снова заставил ее лечь и не давал подняться, ругаясь вполголоса. От такой лихорадки умерла его мать — внезапно и ужасно. Все, что он мог вспомнить, так это ее тело в гробу в холодном, отделанном мрамором зале во Флоренции. Его не звали в комнату к больной, а сам он не так уж туда и рвался: семнадцатилетний глупец, не веривший в смерть.

Девушка пыталась сбросить его руки.

— Отпустите меня. — Ей удалось вырваться. — Неужели вы не понимаете? Эта лихорадка смертельна.

— Смертельна? Вы уверены?

Она попыталась вырваться, но не смогла и теперь лежала, тяжело дыша. В ответ на его вопрос она слабо кивнула:

— Я… знаю.

Он повысил голос:

— Откуда вы знаете, черт побери?

Она снова облизнула губы.

— Головная боль. Лихорадка. Не могу… есть. В Лионе две недели назад мне нечем было заплатить. Очень… плохой госпитальный двор. Я ухаживала за больной девочкой. Не могла же я допустить, чтобы они выкинули ее за ворота! У меня не было денег. Я не могла заплатить им за постель для нее.

— А у нее была лихорадка? — вскричал он.

— Простите меня. Но я выпила лекарство. Я думала, что теперь все в порядке. Я должна уйти. Мне нельзя было приходить. Пожалуйста, оставьте меня… быстрее… и я уйду.

В деревне не было врача. В лучшем случае можно было отыскать повивальную бабку. В панике он попытался найти выход. Уже почти стемнело. Даже в середине дня требовалось два часа, чтобы спуститься по каньону. И где уверенность, что, узнав о лихорадке, кто-нибудь согласится пойти с ним, да еще без денег? О том, что денег у него нет, в деревне знали все. Кисти, холст и вино он выменивал у них зачастую на обещания. Все остальное добывал охотой и выращивал сам.

— Уходите, — повторяла она. — Не прикасайтесь ко мне.

Он подошел к узкому окну, толкнул раму и стал напряженно всматриваться в сгущающиеся сумерки. Затем пронзительно свистнул.

Может, Немо его услышит и найдет Марка по запаху, оставшемуся на винной бутылке. Марк, возможно, подпустит к себе волка с привязанной к шее запиской и не пристрелит его.

Эс-Ти прижался щекой к каменной стене. Черная тень проскользнула через пролом в стене. Сердце его сжалось от страха. Почему он никогда не рассказывал Марку о Немо? Он молчал, даже когда тихую заводь деревенских сплетен нарушали волны слухов об одиноком волке, замеченном неподалеку. Какое-то природное чутье заставляло его попридержать язык. Он знал, что такое слухи, и сам их использовал, позволяя им вырастать из недомолвок в легенду, понимая, какую роль порой играет якобы случайно оброненное слово или многозначительная улыбка. Пусть они боятся волка, решил он тогда. Только пусть оставят его в покое, одного в своем замке, дадут рисовать ему в одиночестве — единственному, кто отваживался подниматься вверх по каньону и спокойно спать в Коль-дю-Нуар.

Девушка сидела, опираясь на локоть. Вот сейчас она спустит ноги на пол и тут же упадет.

Мягко ступая, в комнату вошел Немо. Небрежно обнюхав колени Эс-Ти, он прижался к его ногам, с подозрением глядя на гостью.

— Да ложись же, дуреха, — сказал он, силой укладывая ее на подушку.

Потом он торопливо набросал записку, тщательно свернул ее, чтобы не смазать уголь, и окинул взглядом комнату, ища, чем бы ее привязать. Снятый парик висел над кроватью. Эс-Ти схватил его, стал искать в сундуке атласные ленты, которыми раньше подвязывал косичку, когда заботился о своей внешности.

Наконец он привязал парик к голове Немо, аккуратно пригладил шерсть, засунул записку под парик, подергал его, проверяя, не сползет ли он вперед на глаза или назад. Немо послушно дал себя украсить таким образом.

Зачем он это делает? Немо приедет в деревню, и там его обязательно пристрелят. Когда из тьмы ночи вынырнет волк, никто не будет задаваться вопросом, почему у него на голове парик.

Она не стоит этого. Что он о ней знал? Капризная, беспомощная, романтическая девица. Он хотел, чтобы она выжила; хотел спать с ней, потому что она прекрасна, а он прожил без женщин целых три года. Вот и все. Разве могло это перевесить жизнь Немо?