Вставай! Страна огромная! (СИ) - Мех Сергей Леонидович. Страница 43

Сложив, заранее, еще на базе заготовленные документы, касаемые планов германского командования, в частности пресловутой директивы N21, именуемой в просторечии планом «Барбаросса», а также все, что я смог нарыть, в Сети, по поводу реализации плана «Ост», в ту папку, где обнаружился автограф Гитлера, аккуратно ее запечатал. Предварительно расплавив зажигалкой низ сургучной блямбы. Потом провел аналогичные операции, для запечатывая остальной корреспонденции.

— Надеюсь, что обалдевшие от свалившейся на них манны небесной, принесенной в клювике синей птицы удачи, сотрудники НКВД, сразу захотят ознакомиться с содержимым. И не будут, под микроскопом, изучать сами печати. А просто их банально сломают. Вот тогда-то и пускай ищут крайнего. Которых, надеюсь, будет предостаточно.

Уезжать с пасеки пришлось, когда уже окончательно стемнело. И, как на грех, именно в эту ночь приспичило народиться новому месяцу. Поэтому узкая, серебристая полоска, которую только с натяжкой можно было назвать серпом, давала света, ну, примерно с гулькин нос.

— Хотя ни самого Гульки, ни его носа, ни других частей тела, мне видеть и не приходилось.

Ну, если только по ассоциации, что гуль-гулем, подзывают голубей, то данное изречение, наверняка, относится к размеру клюва этого представителя семейства пернатых. Честно сказать, действительно небольшой, уж всяко разно с туканом не сравнить.

— Правда, если уж говорить о сравнении, на тех широтах, где данный тукан проживает, для определения темноты используют совсем другое, хоть и неприличное, но зато полностью отражающее суть, сравнение: как у негра в ж…!

Вот-вот, именно такая степень темноты местности меня и окружала. Особенно, когда я въехал под сень древесных крон.

— А что? Выбирать-то, не приходилось, поскольку дорога здесь была одна. Та самая, лесная. Дальше были сплошные болота. Хорошо хоть ее направление соответствовало моим нуждам. А то бы пришлось выписывать кругаля, по ночному лесу.

Конечно, по уму, надо было бы переждать ночь на пасеке, а уж по утру трогаться в путь. Но вот только тот навязчивый метроном, который мерно стучал в моей голове, на манер будильника, ни как не давал мне спокойно сидеть на месте.

— Вообще-то, я очень хорошо чувствую время. Потому и встаю всегда за пять минут, до звонка будильника. Но сейчас это чувство может сослужить мне плохую службу. Поскольку вместо пункта назначения можно было, особенно по такой темноте, въехать совсем в другое место. Которое не рекомендуется упоминать в приличном обществе. А именно, в дерьмо.

Такие мысли меня одолевали, пока я, проклиная все на свете, полз, со скоростью беременной черепахи, по узкой лесной дороге. Развить приличную скорость мешало несколько обстоятельств. Начиная с неустойчивого освещения, потому что еле пробивающийся, сквозь свето-маскирующее устройство, застопоренного в положении полного затемнения, свет автомобильных фар, не позволял разглядеть что-либо, дальше чем на пять метров от автомобиля. Поэтому пришлось напялить, на себя, прибор ночного видения. Чтобы на каком-нибудь повороте, которыми так изобиловала эта дорога, не вписаться в дерево. Другой причиной была сама дорога, которая, до этого, судя по всему, видела в оочую, только гужевой транспорт.

А самой главной причиной была представительница того самого, гужевого, транспорта, которая мотылялась позади автомобиля, привязанная к заднему бамперу, за веревку.

— Первоначально у меня была мысль, особенно учитывая приобретение трофейного автомобиля, оставить животину на пасеке. Но пасечник, категорически, отказался от такого подарка. аргументируя свой отказ тем, что пчелы на дух не выносят лошадиный запах. И могут, в знак антипатии, зажалить скотину насмерть.

Поэтому и пришлось тащить ее за собой, на привези.

— Ну не бросать же, в самом деле, бедное животное, на произвол судьбы.

Вот и тащились мы неспешным ходом, изображая собой странную, особенно по темноте, конфигурацию. Нарушающую, самим фактом своего существования, жизненный принцип, повествующий о том, что лошадь позади телеги не запрягают.

— Еще как запрягают. Особенно, если повозка самодвижущая.

Но если отбросить в сторону, единственное, что вносил диссонанс в тишину ночного леса, то есть звук автомобильного мотора, то во всем остальном картина выглядела сплошным сюрреализмом.

— Ага, лошадка есть, непроглядная темень, с успехом заменяющая туман, то же. Вот только ежика, для полного счастья, не хватает.

Стоило мне только так подумать, как машина, своим капотом уперлась в сухую валежину. Которая, настолько эффективно перегораживало проезд, мешая дальнейшему движению, что невольно наводила на мысль о своем неестественном происхождении. Вернее его рукотворности препятствия.

— Это жу-жу, не спроста, — и не успел я додумать эту мысль, как слева послышалось, материальное сему подтверждение.

Из темноты леса донеслось:

— Хальт! Хенде хох! — после чего, видимо не надеясь на качество своего произношения, невидимый в темноте, представитель славного племени ДПС, добавил. — Эй, ферфлюхтер, оглох что ли? Ну-ка, ручонки-то, подыми, а то гранатой зафигачу!

— Ага, а вот и ежик! — Не смотря на весь трагизм ситуации, помноженной на высокую вероятность схлопотать взрывоопасный предмет от этого доморощенного ГИБДДшника, меня разобрал смех.

Повеяло чем то, до боли родным и знакомым. Именно таким. образным выражением, называл мой отец, царство ему небесное, всех, проживающих в нашей деревне, представителей немецкой национальности. Кроме этого я испытал нешуточное облегчение. От того, что синяя курица, все еще не обделяет меня своим вниманием.

Все дело в том, что я узнал голос кричавшего. Поэтому, опустив дверное стекло, успев при этом посетовать на отсутствие стеклоподъемника, громко сказал:

— Слышь, Муркин, ты бы хоть не мучился и язык не коверкал. А то ты так по-немецки лопочешь, что ажно скулы сводит, как будто бы клюквы наелся.

— Товарищ капитан, — донеслось из кустов. И, даже невидимый в темноте, этот бравый боец-пограничник, представлялся мне с растянутой, до ушей улыбкой, — А как вы здесь очутились?

— Внезапно и вдруг! — Выдал я, выбираясь из машины. Вслед за мной выбрался и Туман, застыв изваянием неподалеку. — Ты, Муркин, если уж не знаешь, как следует, язык противника, то заставь его выучить великий и могучий русский язык. А то по каковски ты с ними в Берлине балакать будешь, на суахили, что ли?

— Тащ капитан, а что такое, это суахили? — Боец озадаченно почесал в затылке. — Чахохбили пробовал, про хмели-сунели слышал, а суахили, интересно, с чем едят?

— Откуда же это у тебя, боец, столь обширные познания в кулинарии, особенно в грузинской кухне? А?

— Так я ведь, тащ капитан с Терека, — ответил Муркин. — Так что Грузия, почитай, наши соседи. Только по ту сторону Кавказского хребта.

— Терской казак, значит, — сказал я и мысленно сплюнул от досады, заметив как он скривился и подозрительно на меня посмотрел. — Ну да, после коллективизации-то, не очень любили казаки, когда им напоминали про их корни. Особенно представители НКВД. — И решил сгладить возникшую неловкую ситуацию. — Ну да ладно, а на суахили негры, в Африке, между собой общаются.

— А вы что, товарищ капитан, — теперь, в его голосе, слышалось, неподдельное изумление, — и в Африке бывали?

— Ох, Петька, — вспомнил я известный анекдот, — где я только не бывал, и чего только не видал!

— Так я не Петька, — он искренне удивился, — я Вася.

— Тем лучше, — не стал я заострять вопрос, — но ближе к телу.

— Вы наверное имели ввиду, к делу? — переспросил он.

— Что имею, то и введу, — пробурчал я, уже чисто для проформы, себе под нос. — Ну ладно, позубоскалили и будет. Ты мне вот что лучше скажи, Нечитайло тоже здесь?

— Так точно, — бодро отрапортовал пограничник, — он с остальной группой в полукилометре отсюда. В овраге. Мы ведь уже на ночевку встали, а тут вашу машину услышали. Вот товарищ сержант и послал меня, и еще трех бойцов, проверить, кто это здесь, по лесу, в темноте шляется.