Ястреб халифа - Медведевич Ксения Павловна. Страница 23

И, сказав эти загадочные слова, самийа тронул коня. Но Мунзир ибн Хакам, которому уже развязали руки, взялся за повод серого жеребца Тарика и спросил:

– Господин, откуда тебе стало известно об этой поэме? Я не показывал ее никому, даже брату! – И юноша кивнул в сторону деревьев, куда уже дошло известие о помиловании.

– Мне сказал о ней один знакомый, с которым я часто играю в шахматы. Он нашел ее среди бумаг в твоем ларце для писем, – ответил Тарик.

– Но как твой знакомый проник в мой дом? – удивился поэт.

– Через окно, на котором ты поленился поставить печать, защищающую от джиннов пустыни, – усмехнулся самийа.

Юноша разинул рот от изумления, а Тарик добавил:

– Будешь проезжать через плоскогорье Мухсина – повернись к северу и позови Имруулькайса. Силат будут рады принять тебя в своем городе, о Мунзир ибн Хакам – поэт милостью Божией.

4. Небесный волк

Аммар выслушал вести о поражении джунгар и об… упорядочивании ослушавшихся отрядов, не изменившись в лице. Общение с нерегилем все более напоминало охоту с огромной прирученной рысью: отпустишь сворку сильнее – зверь того и гляди проволочет тебя по кустарникам, скакнув за добычей. Накрутишь ремень на кулак – будет рваться, задыхаясь в ошейнике. Впрочем, не сам ли халиф сказал нерегилю: «Я даю тебе право казнить и миловать»? Хотя Аммар не ожидал, что самийа умудрится казнить сыновей самых знатных родов халифата – и помиловать простого сотника из захудалой боковой ветви Курейшитов.

Однако ни человек, ни даже тушканчик не вольны в своей жизни – так сказал Малик ибн Амр, когда раскопал нору, в которую попала летевшая в него стрела, и обнаружил там пораженного в голову зверька. Видно, листок с именами жертв уже упал у трона Всевышнего. Осталось посмотреть, чьи еще имена упадут к ступеням Престола Праведнейшего – в том, что семнадцать повешенных в роще падуба будут не последними в скорбном списке, Аммар не сомневался.

Нынешним вечером главы оскорбленных родов будут сидеть в собрании – халиф собирался чествовать вернувшегося с победой нерегиля. Более того, соберутся все предводители кланов, имевшие право садиться в маджлисе без разрешения халифа. Хромому ослу было понятно, что сегодняшний вечер не обещал тишины.

…Повелитель верующих воскликнул:

– Воистину подобного не было, как мне кажется, ни у одного царя!

Пировали в саду – плотина снова преградила воды Мургаба, и в пруду и фонтанах плескалась вода. Ради праздника Аммар приказал принести садовнику огромное блюдо и сделать на нем маленькие беседки из разных цветов, а посреди блюда налить воду и по краям положить крупные жемчужины – чтобы это походило на пруд и камешки. А в воду пустили змею, которая плавала в ней, извиваясь. На краю блюда стояла маленькая лодка, в которой сидела красивая девочка-невольница с не закрытым еще лицом и делала вид, что гребет золотыми веслами.

Аммар довольно оглядел пахучие кипы жасмина и бутоны роз. С цветов медленно стекали в рукотворный пруд крупные капли – лепестки обрызгали смесью воды и розового масла. И сказал:

– Я награжу всякого, кто скажет стихи об этом блюде и о том, что на нем находится.

Аль-Архами по праву придворного поэта импровизировал первым:

Рабыни отложили лютни и захлопали в ладоши. Лица девушек скрывали прозрачные покрывала оранжевого и золотого цвета, подведенные глаза и брови дразнили мужчин. Музыкантши позволяли расшитым золотом тканям словно бы случайно упасть с лица. Отложив инструменты на ковры, они с притворной стыдливостью подхватывали кайму платка и прикрывали лица – и тут же показывали браслеты на обнажавшихся запястьях. Глаза невольниц влажно поблескивали – в них скакали крошечные шайтаны, обещая ночи в саду и вкус граната на губах.

– Жалую тебе коня под тисненным золотом седлом! – воскликнул Аммар, взмахнув рукой, и послал поэту чашу вина.

Слово взял друг аль-Архами:

Многие попросили принести им калам и бумагу, чтобы записать стихи сегодняшнего вечера.

Аммар усмехнулся – поэт, похоже, понял, что значит змея среди белоснежных лепестков и жемчужин. И снова оглядел сад – нерегиль, истинное бедствие из бедствий и змея среди змей, еще не появился.

Меж тем следовало одарить стихоплета. Аммар послал ему три жемчужины из блюда и вино.

Невольники в шитых золотом рубашках разносили шербеты, воду с розовыми лепестками и льдом, вино и фрукты.

Несравненная Камар заняла место по другую сторону благоухающего блюда, прямо напротив Аммара. Лютню царица певиц еще не брала в руки – сидела, закрывшись до глаз черным покрывалом прозрачного газа. Аммар не мог не признать, что ятрибка, конечно, уступала так и не распробованной толком ханаттянке в умелости и красоте. Но, когда он входил к Камар, в ушах продолжал звучать ее низкий голос, поющий о страсти, – и ночь покрывала тьмою и рыжие волосы, и не слишком пышную грудь невольницы.

– Мы забыли о девушке в лодке! – воскликнул сын наместника Саракусты. И сказал так:

Похоже, многие, очень многие предвкушали, что сегодняшний вечер завершится не только поэтическим поединком. Аммар, не сдержав улыбки, воскликнул:

– Еще один бейт, о воин, и я включу тебя в число моих надимов!

Тот, расхохотавшись, поднял чашу, приветствуя своего повелителя.

– Жалую тебе коня и золотые поводья!

Аммар веселился от души. Обернувшись в поисках раба с кувшином – чаша опустела, – халиф вдруг оказался лицом к лицу с Тариком.

– Тьфу на тебя, – в сердцах прошипел Аммар.

Самийа, как истинная кошка, подкрался незаметно. Теперь он сидел за спиной Аммара и, как ни в чем не бывало, оглядывал сад хищными холодными глазами. На нем был парадный, придворного белого цвета, кафтан. На поясе висел меч. В ответ на Аммарово шипение Тарик рассмеялся и сообщил:

– Прости, я опасался, что не найдусь с нужными рифмами, если придется импровизировать. Вот и засиделся над стихами, которые надеялся выдать за экспромт…

Нерегиль едва сдерживал глумливую усмешку, изо всех сил пытаясь сохранить выражение покаянной серьезности на узкой бледной морде.

– И что получилось? – без особого восторга поинтересовался Аммар.

Тарик нахмурился и продекламировал:

Тут нерегиль не выдержал и расхохотался. Аммар понял, что вот-вот расхохочется сам, – так смешно у Тарика вышло передразнить льстивую манеру придворных стихоплетов. Сдерживаясь из последних сил, халиф спросил:

– А где финал?

Нерегиль, вытирая рукавом выступившие на глазах слезы, выдавил сквозь смех: