Стезя смерти - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz". Страница 18

Хюссель осекся, хлопнув глазами; во взгляде отразилась борьба между едва сдерживаемым нервозным смехом и опасением вызвать праведный гнев представителя Конгрегации за нарушенные приличия и греховную насмешку над почившим. Господин дознаватель чуть повел уголком губ, словно давая дозволение, и тот облегченно хмыкнул, тут же возвратив серьезность.

– Стало быть, подавлен он не был? – уточнил Курт, ощущая облегчение – на самоубийство, кажется, ничто не указывало; однако же все более казалось, что тот упрек во взгляде Филиппа Шлага не почудился ему. Быть может, это был укор в том, что следователь не видит чего-то, что так легко разглядеть, что лежит на поверхности, в том, что возмездие медлит?.. Или просто надо больше отдыхать и меньше читать всяких небылиц на ночь…

– Подавлен был я, – сообщил Хюссель почти жалобно. – И снова напомнил ему о долге…

– Ясно. Он опять надерзил.

– Знаете, майстер инквизитор, а ведь нет! – вдруг понизил голос тот, даже оглянувшись в испуге, хотя за его спиною была лишь глухая стена. – Сейчас, сегодня, после его смерти, когда вы начали спрашивать, я думаю – это странно, да?

– То, что он не был груб?

– Нет, не то; он не просто не стал лаяться со мной, а как-то спешно принялся желать мне доброй ночи, а когда я снова о деньгах, сказал – да, мол, будут, будут, и так убежденно… Понимаете, я ведь эту публику знаю, и по тому, как они изъясняются, уже могу понять, врут ли. Так вот этот говорил так… твердо, знаете ли.

Курт кивнул, ничего не сказав в ответ; итак, начальные заключения таковы: накануне своей смерти покойный студент был чем-то возбужден, однако не в унынии, при этом спешил поскорее отвязаться от общества владельца дома и остаться наедине… С кем-то?..

– Ты видел, как Шлаг уходил к себе? – уточнил он, и Хюссель закивал:

– Да, без сомнения, а куда ж ему еще деваться ночью?

– Это ясно, – оборвал Курт требовательно, – однако ты – видел, как он ушел в свою комнату?

Хозяин приумолк, неопределенно пожав плечами, и потерянно пробормотал, вновь принявшись теребить рукав:

– Наверх он поднялся, это доподлинно, это – я могу ручаться; я засов вдвинул и ушел спать… А куда он после направился – наверняка к себе, куда ж еще? Ну, может, к какому своему приятелю из соседей.

– Стало быть, Якоб, дверь ты снова запер изнутри после его прихода? Это точно?

– Майстер инквизитор, я ведь не младенец и не первый год тут обитаю; что ж я, не соображаю, разве? Это уже въелось, как почесаться, я прошу простить; разумеется, засов я вдвинул… – он вдруг вскинул взгляд к лицу собеседника, осознав, кажется, смысл заданного вопроса, и уточнил нерешительно: – Вы это к тому, не мог ли кто войти ночью по-тихому и моего постояльца того… упокоить?

– Вроде этого, – согласился Курт не слишком охотно, и хозяин вновь побледнел, взволнованно закачав головой:

– Господь с вами, что касаемо безопасности с улицы… в том смысле – опасности с улицы, то у меня все в налаженности, я ж ведь, прошу прощения, тоже тут живу, так что ж я – самому себе враг, разве? Никто войти не мог, за это я вам головой руча… – в горле его что-то булькнуло, будто Хюссель набрал в рот воды и, уже сглотнув, вдруг обнаружил, что это нечто непотребное. – Хочу сказать – я уверен, что никто не мог, то есть, за то, что я дверь запер, я точно отвечаю, а…

– Хорошо, – остановил его Курт, подняв руку, и тот замолк. – А если так, Якоб: твоя комната от двери в довольном отдалении, и если допустить, что кто-то из постояльцев пожелает потихоньку отпереть ее и выйти или же кого впустить – это возможно сделать так, чтобы ты не услышал? Чисто в теории?

– Я не знаю… – тихо проронил тот, вяло дернув плечом. – Наверняка; стук-то я слышу, когда кто-то из них припозднится, а вот засов услышать…

– Стало быть, такое возможно. Так?

– Должен признать, что – да; у меня ведь все здесь в полном порядке, петли смазаны, пол натерт, комнаты… – Хюссель наткнулся на нетерпеливый взгляд майстера инквизитора и запнулся, поспешно договорив: – В том смысле, что при желании… чисто в теории… можно и такое.

Курт медленно кивнул, подавив вздох. Можно… Конечно, можно, только к чему был задан этот вопрос, он и сам не понимал; если смерть Филиппа Шлага имеет неестественное, насильственное объяснение, то это либо обычное мирское отравление, либо же – и впрямь maleficia [27], что по ведомству Конгрегации, однако и в том, и в другом случае находиться подле пострадавшего вовсе не обязательно, а даже и, напротив, нежелательно. Станет ли злоумышленник пробираться ночью в дом к жертве, если яду можно подсыпать и в другом месте, а вред сверхъестественный наносится, как правило, на расстоянии, в том-то и его преимущество, а также сложнодоказуемость…

– Ясно, – подытожил Курт, мысленно подведя черту и поставив птичку напротив пункта «поведение жертвы накануне гибели»; уверенность в том факте, что смерть студента – нечто странное, окрепла окончательно. – Ты упомянул его приятелей из твоих постояльцев. Имена помнишь?

– Разумеется, – покривился Хюссель со вздохом. – Все они у меня вот где уже сидят; раньше такого не бывало, знаете ли, раньше юноши знали, как себя вести со старшими. А нынешнее поколение никаких понятий об уважительности не имеет…

Он вновь запнулся, встретивши взгляд Курта; тот вопрошающе изогнул бровь, и хозяина опять кинуло в бледность.

– В том смысле… – пробормотал он смятенно, – что… я не всех кряду имею в виду, я ни в коей мере не желал вас оскорбить, майстер инквизитор…

– Имена, Якоб, – оборвал он, и тот закивал:

– Да, конечно, прошу прощения…

Запомнить неполный десяток имен было делом нехитрым, однако Курт снова укорил себя за несобранность и недальновидность; Райзе, к примеру, отправившись на освидетельствование места происшествия, не забыл прихватить с собою письменный набор, а майстер Гессе в поспешности и возбужденности предчувствием грядущего дознания ни о чем подобном не задумался. Теперь придется держать все девять имен в памяти, пока не представится возможность их записать…

В душе шевельнулся неприятный червячок – не то плохие предчувствия в связи с новым делом, не то просто недовольство собою самим; с собственной рассеянностью некогда курсант, а теперь выпускник номер тысяча двадцать один ничего не мог поделать, как ни старался; конечно, как говорится в набившей оскомину пословице, errare humanum est [28], однако же, выпускник сum eximia laude [29], как выяснилось, ошибался слишком часто и порою – страшно…

Курт вздохнул, усилием воли заставив мысли не разбегаться в стороны, и принудил себя слушать то, что говорит владелец дома. Может быть, наставник был прав, призывая его оставить службу следователя, продолжали, тем не менее, ползти нехорошие думы; возможно, так и следовало поступить, перейти к тому занятию, где самое большее, что можно испортить, – это лишний лист пергамента, а если ошибиться – то в неверно переписанном с подлинника слове. Последним экзаменом станет ваше первое дело, говорили наставники академии, и, быть может, он свой экзамен провалил? Быть может, его, если говорить правдиво перед собою самим, громкий провал свидетельствует о том, что все это – не для него? Что? такое его неуверенность и смятенность – просто ли память о неудаче или внутренний голос, советующий оставить то, к чему не способен?

Нет, возразил Курт самому себе, понимая вместе с тем, что лишь пытается сам себя убедить; нет. Наставники сами рекомендовали его когда-то именно к дознавательской службе, и сам факт, что он способен разглядеть в неприметных мелочах нужное и важное, говорит о том, что они не обманулись в нем. Ну, что же, с мысленной невеселой усмешкой подумал он, поднимаясь и прощаясь с хозяином дома, остается лишь доказать это – и им, и, что главное, себе…