Стезя смерти - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz". Страница 30

– Дай парню успокоиться, – со вздохом попросил Бруно, махнув рукой на словно остекленевшего студента. – Это я тебе и сам скажу. Тот шумный остряк чаще всех был штрафован за драки, причем временами – открытые до наглости, пару раз – с оружием и прямо на территории учебной части – вот тебе и причина.

– Позвольте вмешаться? – предложил голос за спиной; Курт развернулся, взглянув вопросительно на сидящего у дальнего стола, и тот, нерешительно кашлянув, продолжил: – Наш Филипп, знаете ли, не был особенным любителем разрешать споры рукоприкладством, и потому-то, быть может, ректор остановил именно на нем выбор, когда назначал секретаря. Правильный он был, понимаете? Временами непомерно, а Фриц – тот, напротив, сначала бьет, потом думает; summus uterque inde furor [51].

Курт молча кивнул, припомнив перечень непредъявленных ректорату нарушителей за последние месяцы; для чрезмерно правильного и исполнительного секретаря, неприязненно относящегося к традиционным студенческим способам разрешения споров, список помилованных им был подозрительно немалым…

– Не бойцовский у него был характер, – продолжал меж тем студент; Фельсбау, наконец очнувшись, повысил голос:

– Обыкновенный у него был характер! Если надо было, мог и влепить; да что такое! Если у него не чесались неизменно кулаки, это не значит, что он слабак! Это, – уже чуть более спокойно, однако язвительно, пояснил он Курту, – такое вечное студенческое предание: если ты поступил в университет, главное – разбить побольше носов сокурсникам и ограбить побольше горожан, а учеба – дело десятое.

– Насколько я слышал, – заметил он, пропустив мимо ушей упоминание о безопасности честных кёльнцев, – Шлаг в последнее время частенько этой самой учебой пренебрегал. Или мне сказали неправду?

Фельсбау выпрямился, устремив на майстера инквизитора взор, полный праведного негодования; Курт склонил к плечу голову, ответив взглядом долгим и непринужденным, и тот, махнув рукой, отвернулся.

– Экзамены ж не засыпа?л, – пояснил студент уже почти обессиленно, пристроившись щекой на кулак и прикрыв глаза. – Значит, ему того хватало…

Курт вздохнул, глядя на то, как его свидетель погружается в никуда, поместившись уже лицом на досках стола, и пихнул его в плечо.

– Герман, не спать! – позвал он раздраженно и, ухвативши Фельсбау за ворот, рывком выпрямил. – Сядь.

– Господи, – тоскливо пробормотал тот, подпирая себя локтями, чтобы не завалиться на сторону, – ну что б вам меня не оставить сегодня в покое?.. Ничего я вам не скажу, ничего я не знаю, ничего не слышал и не видел…

– Хюссель сказал, что тебя не было вчерашней ночью в комнате и что утром ты не появлялся тоже, – произнес Курт со вздохом. – Ты торчишь тут второй день? Вот так?

– Это что – преступление? – с вызовом уточнил Фельсбау и, встретив взгляд сострадающий и вместе с тем раздраженный, выпрямился, с трудом держа себя в равновесии. – У вас друзья есть, майстер инквизитор?

– Нет, – качнул головой Курт, не задумываясь; студент криво ухмыльнулся:

– Почему я так и думал… А мы с Филиппом с детства друг друга знаем: родились по соседству, росли вместе, вместе поступили в университет, четыре курса отучились вместе! Посему не надо, господин дознаватель, на меня так смотреть; черт с вами, задавайте ваши вопросы, только потом, будьте уж так милостивы, отвяжитесь от меня!

– Как тебе угодно, – пожал плечами Курт, отмахнувшись; спиною он ощущал взгляды прочих посетителей, явно ждущих его реакции на слишком уж вольные реплики Фельсбау, и сейчас гадал, чем может обернуться его столь долгая терпимость. – В таком случае я начну с главного: известны ли тебе причины, по которым твой приятель не мог уплатить за жилище, прямо скажем, не особенно дорогое, целых два месяца?

– Я предлагал ему помощь, – ответил студент хмуро. – И, если б ситуация стала совсем неразрешимой, заплатил бы старику из собственного кармана, не предлагая больше, в обход Филиппа…

– Весьма похвально, – перебил его Курт, – но я спрашивал не о том. Он играл? Спивался? Увлекался женщинами?

– Он был нормальным парнем! – вновь обозлился Фельсбау. – Ничего такого за ним не водилось, ясно? По девкам не бегал; сколько б он лекций ни гулял, а все ж учился, понятно? А не о глупостях думал!

– Да брось ты, – усомнился Курт, чуть понизив голос и стараясь, чтобы компания у противоположной стены, все еще притихшая и явно вслушивающаяся в разговор, слышала как можно меньше. – Он же живой человек, молодой здоровый парень, четыре года в Кёльне – и чтоб не завел себе подружку? Слабо верится.

– Что это вы, майстер инквизитор, – хмыкнул Фельсбау, глядя в кружку перед собой, – печетесь теперь не лишь о душевной чистоте живых прихожан? Вас теперь и добродетели почивших интересуют? Неужто вашей властью на том свете сумеете достать?

– Venerabiles puto omnes partes eloquentiae, sed est modus in rebus [52], – оборвал его Курт почти грубо, уже не пытаясь сдерживаться, снисходя к не совсем здравому ныне рассудку столь неудобного в пользовании свидетеля. – Говоря проще, Герман, кончай вы…бываться, у меня нет ни времени, ни желания мериться с тобой х…ями.

Кто-то позади господина следователя издал звук, походящий на икание, и тишина в маленьком зальчике стала совершенно склепной.

– Да, верно, – вновь согласился Курт, глядя в обалдевшие глаза Фельсбау, едва не протрезвевшего от откровенности майстера инквизитора. – Друзей у меня нет, посему понять я тебя не могу; однако, уж поверь, соболезную тебе от всей души, как сочувствовал бы каждому, потерявшему близкого человека, коих терять доводилось и самому. Поэтому соскреби остатки мозгов и осознай, что твой приятель, о упокоении которого ты столь тяжко сокрушаешься, быть может, в мир иной отошел не просто не в свое время и не по своей воле, но и не по воле Создателя тоже. И единственный, кто сможет установить, так ли это, а если так, то найти того, кто это сделал, – это я. А это значит, Герман, что тебе бы следовало, если ты ему и впрямь настоящий друг, оказать мне помощь вместо того, чтобы пререкаться и злобствовать. Это – понятно? А теперь, – не дождавшись ответа, но не услышав более и возражений, продолжил Курт, – вернемся к моему вопросу. Было ли тебе известно что-либо о том, какие траты могли привести его к такому положению вещей?

– Нет, – уже тихо и теперь спокойно откликнулся Фельсбау, не поднимая к нему глаз. – Ничего я об этом не знал. Спрашивал, конечно, в чем дело, но он не говорил, отмахивался только. И о его подружках вам ничего не скажу… Не было. Девки бывали, куда без этого, только… только в последний раз уж и не упомню, когда; а подружек – нет, не было.

– Уж с полгода, наверно, – так же тихо подсказал кто-то от дальней стены. – Вообще в женском обществе за это время замечен не был, кроме, понятно, графини; так что для расходов ищите другие причины…

– Стоп! – оборвал Курт, ощутив, как упершиеся локтями в столешницу руки словно свело…

Вдоль спины опустилась горячая волна, тут же сменившись каменным холодом, и лишь в голове осталось пульсировать что-то похожее на сдавленное, словно снежный ком, солнце…

Силясь прогнать от мысленного ви?дения образ золотой прядки и фиалковых глаз, он уточнил, тщательно следя за голосом, отчего тон ему самому показался ледяным:

– Графини?

Фельсбау приподнял голову, встретившись взглядом с Бруно, сидящим позади господина следователя, и криво усмехнулся, без прежней, однако, злобы:

– Неужто, Хоффмайер, ты ему до сей поры не похвастал, в чьей компании довелось побывать? Поразительная скромность…

– Так я слушаю, – поторопил Курт, и студент вздохнул, вяло махнув рукой:

– Странно, что вам это еще не известно; все знают. Госпожа фон Шёнборн сюда захаживает – этой зимой приболела, посему не появлялась, однако для нее это скорее редкость, нежели правило. Обычно она тут, бывает – каждую неделю, бывает – по два-три раза на неделе; она дама, я так скажу, незамкнутая и, невзирая на титул, в поведении благосклонная и… не поймите меня превратно… вольная.