Ильюшин - Чуев Феликс Иванович. Страница 31
России никогда ничто легко не доставалось, но люди понимали, что там, на фронте, где шли кровопролитные бои, происходила беспримерная в истории, решающая все дуэль оружия, поединок конструкторских умов, и нужно было воплотить в броню русский талант. И все в Аэрограде с уважением и надеждой смотрели на Ильюшина – в цехах, в конструкторском бюро. Он давал указания, подписывал все чертежи, даже на каждый отдельный болт, заботился и о том, чтобы самолет не стал более тяжелым от лишнего веса краски. В нем была высока так называемая весовая культура, и он все доводил до технической чистоплотности.
И то, что впереди были коммунисты, а молодежь вели за собой комсомольцы, преступно забыть и не отметить. Сейчас, наверно, трудно представить, какой праздник был на Безымянке, какую радость испытали люди, когда узнали, что они победили во всесоюзном соревновании, и боевые летчики-гвардейцы вручили им переходящее Красное знамя Государственного Комитета Обороны. Знамя присуждалось им 26 раз, и по решению правительства оставлено заводу на вечное хранение. Это была высшая награда военного времени для трудовых коллективов. А ведь штурмовик строили в основном девушки, вдовы погибших, мальчишки-ремесленники. Какими глазами смотрели они на сталинских соколов, вручавших знамя!..
«Шесть или семь ведущих инженеров во главе с Бугайским
поехали налаживать производство Ил-2 в Нижний Тагил, – вспоминает Е.С. Черников. – Перед войной в тайге, километрах в пятнадцати от города построили Уралвагонзавод. Ползавода занял Ленинградский авиационный завод, другую половину – Харьковский тракторный. Одна половина завода делала Ил-2, другая – танки Т-34. Мы уехали из Москвы 26 сентября, приехали в Тагил недели через три глубокой осенью. Нас поселили в тайге, километрах в пяти от завода. Я сунулся в кусты, а там на виду огромные белые грибы!
Рабочий день продолжался 14 часов. Отец иногда не приходил. Через месяц нам дали квартиру в городе, в наспех построенном двухэтажном доме из деревянных брусьев».
А по улицам в снежной пыли носились выкрашенные белой краской танки Т-34 – город с деревянными домишками вокруг озера и был испытательным полигоном. А над ними в небе ревели штурмовики Ил-2. Эта грозная, потрясающая картина с наземными и летающими танками, равных которым не было в мире, в ту первую военную зиму стала великим символом грядущей победы. Это сделал народ, страна, которая по расчетам всех, и друзей, и врагов, должна была проиграть войну. Немцы ходили по подмосковным платформам. Русские готовили им могилу.
У поэтессы Ларисы Васильевой, отец которой Николай Алексеевич Кучеренко был одним из конструкторов танка Т-34, есть строки:
И вроде ничего особенного, а дрожь бежит по спине, когда читаешь:
Эпоха – и гордость, и нежность, и слеза наворачивается. Земля и небо пошли на захватчиков...
«30 декабря в Куйбышеве Калинин вручал нам награды, – говорит В.Н. Семенов, – а в феврале 1942-го наша первая группа вернулась в Москву, а кое-кто, в том числе и я, раньше – чтобы восстановить производство Ил-4. В апреле вернулись все. С продуктами было туго, хотя нас и снабжали, но жили голодно. Сергей Владимирович под Куйбышевом стрелял из ружья дроф, привозил и нас кормил. Дрофа – как гусь».
«В Куйбышеве, – вспоминает И.И. Жуков, – был начальник аэродрома полковник Шустов, ему принадлежит такое начинание: охота с самолета. Там степи необозримые, много волков и лис. У-2 – двухместный, горючего сколько хочешь, бери ружье и стреляй. Потом на санях собирали. Муку давали за них».
«Когда я на товарном поезде в 40-градусный мороз собирался ехать из Куйбышева в Бугуруслан за женой, – говорит Д.В. Лещинер, – Сергей Владимирович сам меня снарядил в свои летные унты, меховой костюм. Собираюсь уходить, чувствую, что-то у меня туго за пазухой. Лезу в карман – пачка вот таких сотен! Что, зачем?
«Не разговаривай. Купи, что надо».
Я уезжал из Москвы 17 октября, когда паника была, а вернулся 29 января с брюшным тифом, температурой 40, почти вне сознания. Ильюшин говорит моему брату, он тоже здесь работал: «Я его в больницу не отдам. Он там умрет. Пусть дома лежит».
Месяц я пролежал с температурой, Ильюшин снял брата с работы, усадил возле меня и сам каждые два-три дня приходил, приносил лекарства. Я хотел вернуть ему долг, а он на меня набросился:
«Ты у меня денег не брал!»
А некоторые говорят, что он был жадный».
Вспоминает Е.С. Черников: «Отец заболел, операцию делали в войну. Ильюшин приехал, поговорили, уехал, оставил конверт. Открыли – там деньги и записка: „Сима, на лечение“.
«Во время войны мы испытывали новые пушки, – говорит С.А. Певзнер. – Нам выдавали талоны на питание, три нормы – первая, третья и пятая. Пушкари сумели забрать все пятые нормы, самые лучшие, летные. Когда я приехал на испытания со своими ребятами, нам досталась самая слабая норма. И хочется сказать Ильюшину, и неудобно жаловаться на то, что тебя касается.
– Ты хочешь еще что-то сказать, так говори!
– Сергей Владимирович, не хотелось бы, но рабочий класс давит!
– Это как же?
Поднимает трубку, звонит нашему наркому Шахурину, главному инженеру ВВС Маркову. Все исправили, конечно.
Он умел создать такой климат, так воспитать людей, что думали не о зарплате, а о том, как выполнить задание.
В Куйбышеве нас было около 60 человек. В райисполкоме давали талоны на подселение к местным жильцам. Дали нам с товарищем адрес на две семьи. Пришли, а там уже живет работник НКВД, и нас не пускают. Дали нам другой адрес, мы и смотреть не пошли, угол так угол, временно, какая разница. Но нам подсказали: идите и сразу прописывайтесь, а то приедет другой завод, займут. Кто опередил, тот и вселился. А в эту ночь пришел поезд с какими-то деталями, пришлось разгружать. Мы не пошли по адресу, а один наш товарищ пошел. В перечне адресов у него и наш адрес оказался. И он пожаловался Ильюшину, что мы отбили у него квартиру. Ильюшин нас вызвал: «Как же вы?»
А у него, если сложилось мнение, слова не скажешь. Прошло две недели, и мне говорят: «Знаешь, почему тебя не наградили? Из-за этой комнаты».
«Мы работаем не за награды, мы работаем ради страны, ради нашей победы», – ответил я. А вскоре первая партия уезжала в Москву. Шу-шу-шу – все хотят ехать. И он назвал тех, кому возвращаться, в том числе и меня. Значит, почувствовал, что мы не могли так поступить. А тот, что на нас пожаловался, когда вернулся, поехал представителем в Англию по блату, хотя Ильюшин его не отпускал, но, когда приехал, он его не взял...
Вернулись из Куйбышева, я жил в Новогирееве в тяжелых условиях. Движения не было. Ночевали на заводе. Потом нам выделили квартиры на Фрунзенской набережной, а мне не досталось.
А через некоторое время было так. Сейчас и представить невозможно, чтобы генеральный подошел к чертежной доске и сказал инженеру:
«Сема, ты согласен получить комнату на Чистых Прудах?»
«Еще бы!»
Он всегда сам знал, кто в чем нуждается».
Этот человек крепко держал дело в руках – от самолета до распределения картошки среди сотрудников. С утра до вечера голодные...
В войну режим работы ОКБ был такой: в 8 утра начинали, в 23, а то и в 23.30 заканчивали. Перерывы – час на обед и полчаса на ужин. Те, что были послабей, немногие, уходили в половине десятого. Им завидовали: на полтора, а то и на два часа раньше уходят! Так каждый день, кроме субботы. В субботу работали до 17 часов. В воскресенье выходной. Ильюшин организовал по карточкам завтрак, обед и ужин. А после работы получали по кусочку омлета – за счет ОРСа. По талонам выдавали табак. Председатель цехкома изображает талоны, штампики ставит на них». Сколько наших поколений радостно держало в руках всевозможные талоны и карточки!