Сторож брату своему - Медведевич Ксения Павловна. Страница 25
– Играйте! – рявкнул аль-Амин лютнисткам. – Или вы не рады, что эмир верующих сидит с вами в собрании?!
Спавшие с лица рабыни схватились за инструменты. Зазвучала музыка – и через несколько мгновений зал оттаял. Люди встряхнулись, как ото сна, потянулись к блюдам и к вину, зашушукались.
Аль-Амин удовлетворенно улыбнулся. Вот так, сукины дети. Вот кто у вас господин, понятно? Встретившись взглядом с Шамсом ибн Микалом, Мухаммад прищурился. Наместник тут же ныркнул глазами в блюдо с пловом. Ему все было понятно. Ну и прекрасно.
Фонтана на площади у Ибрагимовых ворот почти не было видно: праздничные огни погасили, и город ушел во тьму, как в черный омут.
Только с высоты замкового утеса что-то помигивало – там еще дергались под ветром огоньки факелов. Гулкие порывы доносили нежные звуки кануна. Халиф-пропойца все никак не унимался – ему и невдомек было, почему приветственные огни затушили. Впрочем, он этого наверняка не заметил – слишком занят был либо вином, либо мальчишками.
А горожане заливали водой костры, сливали горящее масло из ковшей, опрокидывали жаровни, задували и прихватывали пальцами фитильки ламп и свечей – все до единого. Сейчас Фейсала тонула в ночи, показывая скалам джиннов и пустыне, что получила страшное известие: варвар, ашшаритское отродье, оскорбил бессмертного. Прогнал и унизил духа-хранителя, отплатив черной неблагодарностью за помощь и верную службу. И словно этого было мало – приказал схватить и казнить невинные души, чудом вырванные из пасти аждахака, – об этом только что объявили на площади. Воистину, над городом смыкалась ночь Ахримана, ночь духа тьмы и злобы.
На площадь перед Ибрагимовыми воротами выходили белеными фасадами десятки домишек – но за частыми решетками балконов глухо чернели ставни.
Часто и несуразно громко булькал фонтан. За хлопаньем ветра и плеском струи почти не слышно было других звуков – тех, что производили некие… существа, приткнувшиеся к вымерзшему парапету фонтанной чаши.
– Ну давай, давай, поплачь еще, как кухонная рабыня, которую побил хозяин, – подзуживал один – хриплым низким голосом.
– Вином, вином надо было губы-то споласкивать, а не водой, – ласково мурлыкал другой. – Как вы там на западе делали? В рот вина набрать, да и плюнуть потом на порог…
– Ну и какой прок руку в воду пихать? – не унимался сипло урчащий первый голос. – Дай облизнуть ладонь-то, не жадничай, дай лизнуть, немножко хоть дай…
– Ну и что такого? – снова вступил мурлыка. – Что такого произошло, чего ты раньше не видел? Просвещенный старец, пока вез, сколько раз тебя палкой лупил? И как лупил – один раз об спину обломал, два ребра рассадил. И что? Страдал ты? Нет! Ты орал и кусался. Ну так что ж за мучения на нас сейчас навалились, а?
В ответ долгое время слышны были лишь шлепки зачерпываемой – и расплескиваемой обратно воды. Наконец третий голос, сдавленный и злой, ответил:
– Видишь ли, Имруулькайс, когда орешь и кусаешься, палка переносится легче. А тут – я бы с удовольствием укусил выродка, но, увы, Клятва за горло придержала…
Тут голос придушенно сошел на нет – и сорвался в надсадный кашель.
Дождавшись, пока кашель закончится, и собеседник переведет дух, мурлыкающий голос заметил:
– А мы говорили тебе, предупреждали – тебе, княже, просто повезло с первым… хм… владельцем. Он тебя лишь раз за волосья оттаскал – всего-то делов. А эти смертные здешние твари таковы, что лучше к ним в руки не попадать – измываться будут, сил и изобретательности не жалея. Мы же предлагали – ну давай хоть этого гаденыша мы придавим, всего-то делов. Он и так еле дышит, у него в легких вот-вот по дырке образуется, а вместо сосудов в голове уже трубочки жесткие, стеклянные, передавленные. Так нет же, ты решил быть благородным, ты же у нас кня-азь…
В ответ снова раскашлялись – сухо и мучительно.
– Ох, извини, извини… Я совсем забыл, – примирительно мурлыкнул голос, – ты не можешь желать зла своему хозяину, извини…
– Замолчи, Имруулькайс, горлу больно, – выдавил из себя, наконец, нерегиль – ибо это был, конечно же, он. – И благородство тут совершенно ни при чем, – добавил он, продышавшись. – Я лишь выполнял Договор, и ты это прекрасно знаешь.
В ответ джинн, расхаживавший по широкому парапету в облике черной кошки, повернул голову:
– Братец его, говорят, поприличнее будет. Чуть-чуть тебе осталось потерпеть, Тарег. А то – давай?..
Нерегиль опять перегнулся пополам, кашляя и судорожно цепляясь за распахнутый ворот – словно ему и впрямь перехватили тетивой горло.
– Ну хватит, сказано же тебе! – рыкнул сиплый голос.
И тут же просительно заканючил:
– Хозяин, ну хоть капельку лизнуть, ну пожалуйста!
– Н-на, – все еще держась одной рукой за шею, в сердцах ответил Тарег.
И протянул ладонь к рукояти лежавшего на парапете меча. Тигр Митамы радостно осклабился и извернулся на спину. Стальное тело вылезло из ножен, золотые лапы прихватили ладонь, а морда с сопением приникла к следам ногтей – те еще сочились сукровицей.
– Щекотно, – фыркнул нерегиль.
И тут же, почувствовав острые клыки, прикрикнул:
– Не кусаться! Ты просил лизнуть, не укусить!
– Прощения просим, – заурчали из-под ладони.
Джинн сел на забрызганный водой мрамор и обмотал хвост вокруг передних лап. Светлое пятнышко носа жадно подергивалось – Имруулькайс тоже принюхивался к запаху крови Тарега. Наконец, с усилием оторвав глаза от кормящегося тигра, кот проговорил:
– Будь осторожнее, Тарег. Особенно в Харате. Это тебе не Фейсала. Там нас не любят – одни ашшаритские переселенцы в городе, почитай что, живут.
– Да, Имру, там бы тебе не миску с молоком выставили, а сразу сигилу на задницу припечатали, – оторвавшись от вылизывания ладони, злорадно пророкотал тигр.
И с блаженным урчанием разинул пасть пошире.
– Эй! – вскрикнул нерегиль, дернувшись всем телом. – Не смей ку… Ах ты ж…
Шипя от боли, Тарег выдернул руку. И в сердцах шлепнул Митаму рукавом по морде. Тигр обиженно вякнул, нерегиль шлепнул еще.
Потом холодно сказал коту:
– Подлец ты, Имру. Я бы даже сказал – негодяй. И трус к тому же.
Джинн свирепо вздыбил шерсть на лопатках:
– Но-но-но! Попрошу без оскорблений!
– Кто нагло врал мне в лицо, что на Мухсине больше нет аждахаков? – ледяным голосом осведомился Тарег.
Кот поник головой:
– Прости, Полдореа. Буду должен.
– Будешь должен, Имруулькайс, – безжалостно подтвердил нерегиль. – Зачем врал, дурень? Я все равно узнал бы!
Кот обиженно мяукнул:
– Полдореа! Это ты у нас князь! Бесстрашный и храбрый! А я джинн! Мне дорога моя шкура! Выслеживать змеюку – себе дороже, Полдореа, аждахак – тварь серьезная, я даже маленькому, который сейчас под камнями отлеживается, все равно что муха, на один зуб только! Пастью клацнет – и нет поэта! Я даже стихи по этому поводу написал…
– Не надо, – строго выставил ладонь Тарег. – Я не в настроении слушать мувашшахи, извини.
– Это касыда, – еще больше оскорбился кот.
– Все равно не надо, – отрезал нерегиль.
Тут под аркой Ибрагимовых ворот зацокали копыта:
– Господин! Сейид! – жалобно выкликнул женский голос.
Эхо от ударов множества копыт вырвалось на площадь.
В черном проеме замелькали желтые огоньки.
Кот прижал уши и текуче спрыгнул в чернильный сумрак под парапетом. И оттуда прошипел:
– Подлюки, сучье племя предателей, чтоб им пусто было, ублюдкам… Мало ты их убивал, Полдореа, надо больше, как тараканов их морить надо, мразей…
Тарег зло скривился, взял меч и поднялся на ноги.
– О господин! Мы вас ищем по всему городу! – Цокот копыт сменился щелканьем каблучков по булыжнику.
С мулов, шелестя шепотками и ахая, слезали женщины в белой длинной одежде. У каждой в руке теплился маленький огонек – у кого в каганце, у кого на прикрываемой раковинкой ладони свечке.
– Мой супруг умоляет вас о прощении, сейид…