Монастырь - Вагант Игорь. Страница 78

Гвендилена вывернулась и ударила его по лицу. Потом еще раз. Герцог взвыл от боли: кажется, она выбила ему глаз. Он вырвал у нее подсвечник и с силой отшвырнул к стене. Она потеряла сознание и очнулась лишь спустя какое-то время. Плача от боли, она ощупью добралась до кровати, а потом долго лежала, свернувшись калачиком и всхлипывая.

А не далее как час назад, едва только начало темнеть, герцог пришел снова. На этот раз он трезвый и одетый с иголочки, но при виде него у Гвендилены внутри все сжалось. Его левый глаз скрывала перевязь. Он внимательно посмотрел на нее, высоко подняв факел: по всей видимости, Хильдеберт заявился лишь затем, чтобы убедиться, что она жива.

– Вы не изменили своего решения, госпожа? – Его голова на жилистой шее покачивалась из стороны в сторону, как у змеи.

– Никогда, – глухо ответила она.

Герцог кивнул, как будто даже с удовлетворением.

– Что ж, наверное, я проявляю слишком большую щедрость, приказывая приносить вам воду, – сказал он и ушел.

Гвендилена сидела, трясясь то ли от холода, то ли от переживаний. Долго она так не протянет. Не протянет. В голове вдруг возникла картина: как она, в разорванном платье и с обтянутыми кожей ребрами, ползает по грязному полу перед Хильдебертом, вымаливая кусочек хлеба. Или кружку воды.

Она уже видела подобное. Давным-давно, когда ей было лет пять или шесть, боги наслали на обитателей Срединных гор Великий Холод. Снег лежал на полях до середины лета, а с начала осени уже начинались проливные дожди, сменявшиеся вьюгами. То, что от отчаяния сеяли, вымывало водой, а то, что вырастало, замерзало на корню. Люди съели животных; в остатки муки, чтобы обмануть голод, добавляли белой глины и кору деревьев, а потом ходили с ввалившимися щеками и вздувшимися животами. Эта еда породила мор, и умерших хоронили десятками, увозя на возках и сбрасывая в общие ямы. Затем наступили Тощие Годы, и началось страшное. Односельчане заманивали соседских детишек яблочком, убивали и съедали. На деревенской площади в Брислене по приказу его высочества Эдана Беркли повесили сразу шестерых, но ночью трупы сняли и уволокли, потом нашли лишь кости, а дядюшку Рила – Гвендилена хорошо его помнила, – поймали на кладбище, когда он разрывал свежую могилу. Ради куска хлеба люди были готовы на все, и разум отступал перед всепоглощающим чувством Голода.

О, если бы не эта злосчастная решетка! Уже на следующий день после того, как Гвендилена попала в эту камеру, она, с трудом втиснувшись в ту дыру под потолком, на расстоянии пяти-шести локтей увидела выход, увы, забранный толстыми железными прутьями. Отчаянно дергаясь, она попыталась залезть поглубже, понимая бессмысленность этого занятия: даже если бы и получилось неведомым образом добраться до решетки, ей никогда не удалось бы ее выломать.

– Госпожа Этирне! Госпожа Этирне!

Гвендилена вздрогнула. И тут же стремглав кинулась к оконцу, прислушиваясь. И вдруг опять:

– Госпожа Этирне! Вы здесь?

– Арн!

Она отступила на шаг. Мысли вихрем кружились в голове.

– Ты же… тебя же…

– Да нет. – Из отверстия донесся смешок. – Считайте, что я восстал из мертвых, чтобы вытащить вас отсюда.

– О, боги, Арн! – Гвендилена едва не заплакала от счастья.

– Ты сможешь пролезть в эту дыру?

– Она очень тесная…

– Тебе придется. А мы поможем. Но пока сиди тихо и слушай, не появится ли кто в коридоре.

Гвендилену колотил озноб. Она бросилась к двери. Стояла тишина, нарушаемая лишь легким скрежетом и глухими постукиваниями: по всей видимости, Арн пытался выломать решетку.

«Мы». Он сказал – мы. Наверное, он там не один.

Прошел, наверное, целый час, когда она вновь услышала его голос.

– Ваша милость! Я брошу веревку. Там петля. Продевайте в нее руки и крепко держитесь. Мы будем вас потихоньку вытягивать. Это не очень приятно, но придется потерпеть. Но сначала я спущу бутыль с маслом. Намажься целиком, потом передашь бутыль мне. Если надо, мы будем лить сверху. Здесь камень, боюсь, не особо поможет, но все же немного легче будет.

– Да, да…

Спустя несколько мгновений из отверстия показалась веревка с привязанной за горлышко бутылкой. Чуть замешкавшись, Гвендилена скинула с себя обрывки платья и принялась натираться густой жидкостью. Потом привязала бутыль обратно.

– Я готова.

– Хорошо. Платье свое тоже привяжи, пригодится.

Стенки отверстия были осклизлыми от сырости, ровно обтесанными, но все же недостаточно гладко для того, чтобы Гвендилена не чувствовала боли. Она стискивала зубы, еле удерживаясь от взвизгиваний. Запястья, затянутые петлей, страшно ныли, а мелкие камешки до крови раздирали кожу, несмотря на то, что Арн тащил ее очень медленно. Сверху лили масло. Она все же не удержалась от стона, когда обломок одного из камней в том самом месте, откуда выломали решетку, глубоко процарапал спину. Сильные руки подхватили ее за подмышки и мягко вытянули наружу.

Гвендилена без сил упала на траву.

Мельком глянув на кровоточащие ссадины, покрывавшие тело, Арн накинул на ее плечи плащ.

– Ничего, до свадьбы заживет. Пойдем, девочка. Надо спешить.

Он помог Гвендилене подняться, и только тут она увидела еще двух человек. Стояла ночь, лишь звезды сияли на небе, но она сразу узнала лицо одного из них.

Эдвин.

В глазах у Гвендилены потемнело, и она потеряла сознание.

Глава 24

Да здравствует король

Несмотря на середину дня, в королевских покоях в Лонливене царила темнота. Горела всего лишь одна свеча, и пылинки плясали в тоненьком лучике света, едва пробивавшемся между плотно прикрытых ставней.

Сигеберт Леолинен лежал на кровати, комкая простыни скрюченными пальцами. Король хрипло дышал и время от времени разражался натужным кашлем. Его лоб покрывала испарина. Он что-то бормотал, не открывая глаз, но нельзя было разобрать ни одного слова; из уголков его губ текли струйки беловатого цвета слюны.

Возле кровати стоял магистр Хэвейд, а чуть позади него две согбенные в поклонах фигуры, чьи синие фартуки безошибочно выдавали их принадлежность к цеху лекарей.

– Как мы и говорили, – шепотом заговорил один из них, решившись, наконец, прервать затянувшееся молчание. – Обильное слезотечение, светобоязнь, даже на свечу смотреть не может, очень сильные боли в груди и животе.

– Когда началось?

– Прошлым вечером. После ужина. Его величество ржанок изволили откушать под горчичным соусом, луковый суп, салат из сельдерея с орехами, пирог с олениной… К середине ночи вызвали нас. Король думал поначалу, что просто съел что-то несвежее.

– Кто ужинал с ним?

– Матушка Флидах сказала – никто.

– Что можно сделать?

Лекари, как по команде, одновременно развели руками.

– Желудок промыли, кровопускание сделали. Увы, несварение очень сильное. – И они сокрушенно закачали головами.

Сельдерей, сельдерей. Хэвейд задумался, вспоминая. Да, точно: это Агнаман рассказывал ему, когда они обсуждали смерть Идриса Леолина.

– Если в еде сельдерей, – говорил монашек, – аконит можно и не заметить, очень уж он с этой травой вкусом схожий. Да и надо-то его – с горошину всего.

Да и симптомы те же самые, теперь уж не перепутать. По словам сира Кевлаверока, покойный государь тоже на свет смотреть не мог и на боли в груди жаловался. Только сейчас все быстро случилось, отравители время не тянули. Магистр глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Это что же за враг такой обосновался в Лонливене?

Двери с треском распахнулись, словно от удара ногой, и в комнату ворвался Беорн. Его шевелюра была взъерошена, а вместо обычной широкой добродушной улыбки на лице блуждала растерянная гримаса. Следом за ним вбежал подросток лет тринадцати, бастард графа Деверо, светловолосый и с наивно распахнутыми большими голубыми глазами. Хэвейд поморщился: особое отношение Беорна к мальчикам ни для кого не являлось секретом.

– Что!? – выдохнул Беорн, глянув на брата.

Кивком Хэвейд приказал лекарям выйти. Согнувшись еще больше, те задом попятились к двери. Магистр посмотрел на мальчишку; под тяжелым взглядом монаха тот смешался и тоже выскочил из опочивальни.