Проигравший из-за любви - Брэддон Мэри Элизабет. Страница 26

«Я думала, что являюсь самым счастливым человеком в мире, говорила она сама себе, — когда считала его частью своей жизни. А что, если мы с папой ошибались и он не интересовался мной. Я была интересна ему не более, чем любая другая девушка, в доме отца которой ему так же нравилось бы проводить свои вечера».

Это предположение было ужасно. Как глупо было с ее стороны думать, что его любовь является вершиной счастья. Без сомнения, в этом была вина отца или следствие легкомысленной дружбы: уроков рисования, приятных прогулок по Рэтбоун-плэйс, пения, в котором голоса звучали так гармонично, сходства интересов, делающих их похожих на близнецов, разлученных при рождении и вновь впоследствии объединившихся. Она ведь давно уже поверила в его любовь к ней. Расстроенная этой непонятной переменой в нем и столкнувшись лицом к лицу с холодной действительностью, что могла считать она основанием для своих воздушных замков, построенных на мечте? Его робкие улыбки и взгляды, слова, произнесенные шепотом, которые проникали в ее сердце, несмелые пожатия рук при расставании, долгие разговоры на полуосвещенной лестнице перед его уходом — все это могло ничего не значить, могло быть всего лишь обычным событием в том обществе, которое она не знала, таким же пустяковым, как опавший лист.

«Если он не приедет в Брэнскомб, я буду знать, что он не любит меня», — думала Флора, когда они ехали обратно в Лондон ясным весенним вечером.

Они долго еще не разговаривали, пока, наконец, художник не сбросил, как покрывало, свою задумчивость и не начал разговаривать со своей привычной веселостью. Он был даже более оживлен, чем обычно, его радость граничила с буйством и от тревог и сомнений девушки не осталось и следа, они исчезли, «как хлопья снега в реке».

Глава 10

Еще не было и десяти часов вечера, когда они прибыли на Фитсрой-сквер. Мистер Чемни настоял на том, чтобы оба его приятеля заглянули к нему на чашечку чая, что в дальнейшем перешло к застолью с виски. Он сильно устал и поэтому позволил себе растянуться во весь рост на просторной софе, однако нашел в себе силы попросить исполнить Флору его любимые песни.

— Спой нам «Землю Шотландии», Фло, — сказал он, и девушка послушно подошла к фортепьяно и начала исполнять грустную песню. Но на середине второй строчки она вдруг замолчала, и из глаз ее хлынули слезы.

Уолтер тут же оказался рядом с девушкой, ласково нагнувшись над ней и спрашивая ее не больна ли она, или, может быть, устала. Отец Флоры смотрел на неё с недоумением.

— Что случилось, малышка?

Она как будто не заметила беспокойства художника и, оставив фортепьяно, припала на колени перед отцом, обняв его шею руками.

— Прости меня, что я так глупо сделала, — сказала она шепотом, обращаясь только к отцу, — но я не могу переносить песни, в которых поется о расставании. Ты ведь меня никогда не оставишь, папа? Ты будешь заботиться о своем здоровье и станешь сильным и здоровым и никогда не оставишь меня?

Он прижал ее к своей груди и нежно поцеловал.

— О, Боже, будь добр и позволь нам подольше пробыть вместе! — мягко проговорил он. — Я буду делать все для того, чтобы это случилось. А теперь иди к себе наверх, ты устала и, по-моему, у тебя испортилось настроение. Ты была такой веселой, когда мы возвращались из Ричмонда.

— Да, папа. На меня просто что-то нашло. Но эта песня как будто вселила страх в мое сердце. Глупо, не правда ли? Ведь эта песня о старом мужчине, которому было что-то около восьмидесяти лет. Здесь нет ничего общего с тобой, ведь ты находишься в самом расцвете жизни.

— Это действительно несерьезно, малышка! За это я и называю тебя так. А теперь пожелай нашим друзьям спокойной ночи и иди наверх спать. Я уверен, что ты устала.

Двое джентльменов, невольно присутствовавших при этом диалоге — один рассматривающий сонных канареек, а другой — перелистывающий нотную тетрадь, тут же вышли из задумчивости и пожелали Флоре спокойной ночи в свойственной им манере: мистер Лейбэн — с обворожительной нежностью, которая казалась, однако, не совсем открытой, как будто он боялся открыть девушке порыв своего сердца; доктор — с излишней серьезностью, задержав на мгновение ее тонкую кисть.

— Сумерки наступили быстро, — сказал он, — но ночной отдых пойдет вам на пользу. Перемена же климата будет полезна и вам, и вашему отцу.

Вскоре ушел и доктор с Уолтером. Сквер был бы совсем пустым, если бы не одинокая фигура, стоящая у ограды и смотрящая на окна дома Чемни. Доктор Олливент остановился, чтобы посмотреть через дорогу на этого странного прохожего.

— Интересно, — сказал он, — этот человек как будто наблюдает за домом Чемни.

Фигура сдвинулась с места, как только он заговорил, и удалилась к другой стороне сквера.

— Наверно, какая-то несчастная, — сказал доктор вздохнув, — но она, по-моему, действительно наблюдала за домом, когда мы вышли из него.

— Право же, я ничего не видел, — торопливо ответил Уолтер.

— Тогда вы, должно быть, смотрели на звезды, ведь эта женщина находилась как раз напротив нас. Ну да ладно, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Возле двери дома мистера Лейбэна они расстались без теплых слов. Уолтер вставил ключ в замок, но несколько замешкался с открыванием двери, ровно настолько, чтобы доктор успел исчезнуть из сквера. Тут же художник положил ключ обратно в карман и поспешил в направлении удалившейся женской фигуры. Он нашел ее стоящей с другой стороны ограды сквера, лицо девушки было почти полностью закрыто плотной черной вуалью. Однако Уолтер узнал ее, несмотря на это.

— Лу! — воскликнул он, — что вы здесь делаете, дорогая?

— Я не знаю ничего! Мне было скучно дома и я вышла прогуляться. Может, на улице не так противно, как в душной комнате рядом с бабушкой. Я прекрасно знала, где вы можете быть, и поэтому пошла посмотреть на окна, для компании.

— Бедная Лу, — произнес Уолтер с жалостью в голосе, — почему же те книги, которые я оставил, не могли стать для вас лучшим развлечением?

— Конечно, могли, если бы я могла их читать. Но я не могу, по крайней мере, до тех пор, пока бабушка не уйдет спать. По ее мнению, чтение книги — почти что преступление. Однако иногда я все-таки засиживаюсь за книгой до трех часов ночи, за что непременно получаю нагоняй за расход свечей. Я бы не стал так говорить. Не очень красиво, когда такие слова слетают с женских губ.

— Ну, тогда я скажу, что мне просто попадает.

— Еще хуже. Не проще ли сказать, что вас ругают!

— Именно это я и хотела сказать, но все же лучше я скажу, что получаю нагоняй. Ко мне придираются и ворчат на меня с утра до вечера. Это, наверное, моя вина, что я принимаю все близко к сердцу и что участь моя нелегка? Уверена, что могла бы избавиться от этого, если бы так оно и было.

Все-таки прошлое девушки, наверное, иногда проявляло себя, несмотря на те благотворные влияния, которые так быстро изменили ее. Настроение Луизы было не самым лучшим в тот вечер. Она знала, что была на самом дне жизни, ненавидела себя и свое окружение, даже чувствовала отвращение к такой жизни. Но этот молчаливый протест делал ее невосприимчивой к собственной деградации. Что могли для нее значить эти небольшие различия в словах? Она никогда не смогла бы быть леди. В старые времена рабской торговли для рабов не имело значения, какого оттенка была их кожа. Для рабства не существовало градации. При тех варварских законах любой цвет считался черным. Луиза же была рабыней бедности. Что толку от ее тщетных попыток стать лучше, когда она знает свои возможности?

— Зачем учить меня не употреблять вульгарных слов? — спросила она отчужденно, — все равно я никогда не смогу быть похожей на нее, — и Луиза кивнула головой в сторону дома мистера Чемни.

— Вы могли бы быть превосходной молодой женщиной, — ответил художник, не обсуждая ее слов, — у вас достаточно сил для этого. Сейчас, Лу, я расскажу нам тайну. Все же нам лучше пойти на Войси-стрит. Не очень хорошо стоять здесь.