Домой до темноты - Маклин Чарльз. Страница 14

Она замерла и прислушалась. Можно поклясться, что звучат начальные такты «О Sole Mio» — веселенького китча в телефоне Джимми.

Сердце заколотилось. Вокруг никого. Что если сучий сын здесь, в Венеции? Известно, как он любит дурацкие сюрпризы.

— Джимми?

Сам оглядела дома, потом снова окликнула, уже громче.

Никакого ответа, ничто не шевельнулось.

Сам прижала телефон к уху и тотчас поняла свою ошибку: играл позывной голосовой почты, который она приняла за мелодию звонка. Забыла, что кретинский джингл одинаковый.

Фу, вот же идиотка!

— Это я, — устало сказала Сам. — Я знаю, ты дома… пожалуйста, ответь… Ну же!

Она помолчала; трубку не брали.

— Слушай, я, на фиг, заблудилась. Интуиция завела хрен знает куда… Выведи меня отсюда. — Она кое-как объяснила, куда ей надо и где сейчас находится, — улочка имела символическое название — переулок Слепых. — Если получил мое сообщение, возьми карту и скорее перезвони.

Сам захлопнула телефон. Вряд ли Джимми ответит; значит, надо выйти к причалу Фондаменто-Нуово и ближайшим катером вернуться в гостиницу. Из номера позвонить Риверсам и все объяснить.

Загадочная планировка венецианских улочек и переулков обманывает слух. Раздались гулкие шаги — казалось, кто-то идет навстречу. Но затем Сам шарахнулась к стене, уступая дорогу тетке с сумками, которая буркнула «Buena sera, signora» [35] за ее спиной.

Не зная, какой из проулков выбрать, Сам последовала за женщиной, отдавшей предпочтение левому. За ближайшим углом проводница устремилась к дверям под балконом, который покоился на каменных резных ангелах. Сам поравнялась с домом, но старинная дверь уже захлопнулась; квадратик света из смотрового окошка падал на сумки, сваленные у входа.

Странно, почему женщина бросила покупки? Может, спешила на телефонный звонок или к ребенку? В кармане брюк завибрировал мобильник, извещая об эсэмэске.

Джимми, сучий потрох!

ГОВОРИТЬ НЕ МОГУ. У МЕНЯ ВСТРЧ, ДЕЛАЙ ТАК: ВЕРНИСЬ К РАЗВИЛКЕ И СТУПАЙ ДРУГИМ ПРОУЛКОМ. ВЫЙДЕШЬ К ГАЛЕРЕЕ, ЧТО ИДЕТ ВДОЛЬ РИО-ДЕЛЛЕ-ГАТТЕ. ИДИ ПО НЕЙ… СООБЩИ, КОГДА ДОБЕРЕШЬСЯ. ЭТО БЛИЖЕ, ЧЕМ ТЫ ДУМАЕШЬ. ПОКА. ДЖ.

В беспредельном облегчении Сам громко рассмеялась и отбила ответ:

СПАСИ-И-И-И-ИБО!

Она пошла обратно.

Следовать указаниям было легко. Проход вдоль зловонного канала со стоялой водой выглядел чрезвычайно непривлекательно. Обветшалые дома с темными или заставленными окнами сходились все ближе, закрывая люк темно-синего, исконопаченного звездами неба, и вскоре ужали тротуар до тесноты, в которой не разошлись бы два человека. Но Сам доверяла своему штурману.

Кто-то (кажется, Джимми) говорил: если слышишь собственные шаги, значит, идешь в тупик.

Было так тихо, что она слышала собственное дыхание.

Завибрировал телефон. Сам вздрогнула и едва не уронила чертову штуковину, откидывая крышку.

ДОШЛА?

УГУ, ответила Сам.

ИДИ ДО КОНЦАКРУТО ВЛЕВОМЕЖДУ ДОМАМИ БУДЕТ ЩЕЛЬ, ЕЕ ПОКА НЕ ВИДНО. СРЕЖЕШЬ!

Сам нахмурилась. Что-то не так. Через десять — пятнадцать ярдов канал нырял под галерею, и дорожка обрывалась. Откуда Джимми знает, где она и что ей видно, а чего нет? Если он валяет дурака и прячется рядом…

Помешкав, Сам набрала: ДАЛЬШЕ НЕ ПРОЙТИ.

Она замерла на месте.

Через долгую паузу пришел ответ: ЩЕЛЬ ВИДИШЬ?

Сам не двигалась. Она посмотрела на крайний слева дом, затем медленно обвела взглядом забор стройки. Там, где галерея под прямым углом проходила сквозь ограждение, лежала полоса густой тени; возможно, это был проход.

ТАВЕРНА «У БАХУСА» С ДРУГОЙ СТОРОНЫ.

Ну да, это же название ресторана!

ПОКЛЯНИСЬ, ЧТО НЕ РАЗЫГРЫВАЕШЬ!

Джимми знает, что она пережила во Флоренции. Невероятно, чтобы он намеренно ее дурачил и затевал идиотские игры.

ЗУБ ДАЮ, ПОДРУГА. КСТ, ПЛАТЬЕ — ШИК!

Сам смотрела на черную воду, мерцавшую у невидимой помехи перед туннелем. Сделав пару шагов, она вдруг совершенно уверилась, что в тени кто-то прячется. Холодок ужаса встопорщил волоски на загривке.

Сам застыла, не сводя глаз с темного прохода. Видит ли ее тот, кто там притаился? Джимми тут ни при чем. Он не мог знать… Некогда искать объяснений.

Каждая клеточка вопила: уходи, поворачивай и беги немедленно!

Сам не двигалась. Тень перед щелью приковала ее взгляд. Кажется, там что-то шевельнулось. Тело стало ватным, как после секса, но все же хватило сил дрожащими пальцами отстучать: ИДУ. СПАСИБО ЗА ПОМОЩЬ. СВЯЖЕМСЯ ПОЗЖЕ. С.

Удостоверяясь, она выждала еще несколько секунд. Если там кто-то есть и он что-то задумал, это произойдет сейчас. Сам быстро пошла прочь; видение темной щели неотступно плавало перед глазами. На углу она обернулась. Никакого движения. В одном окне зажегся свет.

От облегченья Сам едва не рассмеялась.

Ярдах в десяти — пятнадцати, там, где она только что стояла, вдруг что-то сверкнуло. Рука непроизвольно дернулась к уху — сережки не было.

Сам нагнулась снять сандалии. Может, вернуться? Сжимая в руке плетенки, она выпрямилась, и в эту секунду от черного прохода отделилась какая-то тень.

Сам рванула как оголтелая.

Ресторан сам ее нашел. Иного объяснения нет. Длинная загогулистая улочка вывела на людную, залитую светом площадь. Сам увидела своих новых приятелей, которые сидели за столиком под бело-голубым тентом. Сердце бухало, она не могла раздышаться и хотела улизнуть, чтобы прийти в себя.

Но Балф Риверс уже вскочил и, улыбаясь, махал рукой:

— Мы здесь, Сам! Надо же, кто к нам пришел!

Сам пошла к столу; меж пальцами, порезанными о гравий, хлюпала кровь. Балф за руку подвел ее к свободному стулу.

— Мы уж беспокоились.

— Извините, я за… забыла про время.

— Похоже, вам надо хорошенько дерябнуть, милочка, — сухо сказала Ферн.

13

После гибели Софи это был первый званый вечер в Гринсайде, и вся наша троица слегка нервничала. Лора ухватилась за шестнадцатилетие Джорджа как за повод вновь открыть дом — пригласить соседей и приятелей сына, чтобы начать возвращение к нормальной жизни или ее подобию.

На крыльце мы приветствовали первых гостей. Был теплый июньский вечер; залитый огнями дом — георгианский особняк из светлого гранита, столетиями принадлежавший жениной семье, — на фоне темных холмов казался сказочным дворцом. Лора блюла семейную традицию Каллоуэев (унаследованную от виргинской бабки) и в каждом окне ставила керосиновую лампу. На террасе струнный квартет играл Баха.

Мы с Лорой почти не разговаривали.

Перед тем мы повздорили из-за подарка, который я сделал Джорджу, — темно-красный квадроцикл «Воитель» от «Ямахи».

— Ты слышал, что произошло? — За туалетным столиком Лора наносила последние штрихи в макияже. — Эта хреновина едва не опрокинулась.

— Он просто вильнул, объезжая собаку. — Я мучился с запонками. После возвращения из Лондона у меня оставалось меньше двадцати минут, чтобы принять душ и переодеться. — Все говорят, никакой опасности не было.

— Сам прекрасно знаешь, что искушаешь судьбу. Ты обещал быть дома.

Теперь сын был для нас всем, но это вовсе не означало, что он подвержен опасностям больше сверстников, в чем я пытался убедить Лору. Нельзя трястись над каждым его шагом. Однако матери не докажешь.

— Если с ним что-нибудь случится… — Не договорив, она через зеркало ожгла меня взглядом, в котором был и суд, и приговор.

— Ты знаешь, зачем я ездил в город, — спокойно ответил я. — Это важно.

На встрече с Филом из «Систем безопасности» я лично передал ему сим-карту моего телефона. Этим я подчеркивал первостепенность моей просьбы отследить звонок у грота.

— Что бы ты ни делал, это всегда «важно». А Джордж? Семья? Как насчет нас?

— Вы — единственное, что имеет значение, — абсолютно искренне сказал я.

Вспышку спровоцировала «ямаха», но я уже чувствовал, что конфликт назревает. Ненавижу склоки. Насмотревшись на ежедневный лай родителей, я дал себе слово не повторять этот иссушающий душу образец. У нас бывали стычки, но мы ухитрялись оставаться цивилизованными, избегать кровопролитных схваток. Разумеется, у Лоры случались закидоны, однако нынче было что-то иное. Она обвинила меня в том, что я пренебрегаю нашим «единственным ребенком», никогда не бываю дома, а работу использую как отговорку, чтобы уклониться от обязанностей. Меня ошеломили глубоко затаенные обиды и горечь, которые теперь всплыли на поверхность. Наверное, лишь инстинкт самосохранения или страх перед непоправимым не дали ей высказать все, что накипело. Она вплотную подошла к этой грани, когда вдруг обернулась и прокричала: