Безграничная (ЛП) - Хэнд Синтия. Страница 33

Конечно, собака-мутант сейчас скрасила бы мою ситуацию с друзьями. Кристиан со мной не разговаривает, Джеффри не звонит, а Анжела так занята попытками управлять своим предназначением, и встречей с Пеном, которая должна все наладить, что даже не интересуется, жива ли я. Эми и Робин так впечатлены новостью о беременности Анжелы, что каждый раз, когда мы собираемся вместе, только и говорят о том, как это трагично и удивительно, что Анжела оказалась в таком положении, и что она вообще собирается с этим делать? Даже Ван Чень начала вести себя отстраненно, когда узнала об Анжеле, словно беременность может быть заразна.

Я снова вздыхаю, пытаясь вспомнить, что бы написала в свой журнал благодарностей, который, надо сказать, я не брала в руки с конца четверти.

Я напоминаю себе, что у меня хорошая жизнь. Меня многие любят. Просто сейчас их нет рядом.

Я слышу карканье прямо у себя над головой. Я вглядываюсь сквозь ветки дерева, и, вполне уверена, что сверху на меня смотрит Семъйяза.

Каждый раз, когда я вижу его, неважно, насколько я стараюсь быть храброй, или безразличной, мне словно плескают в лицо холодной водой. Потому что каждый раз я думаю, не собрался ли он убить меня. Он мог бы это сделать одним легким движением руки. Сэм мог бы.

— Тебе что, больше нечем заняться, кроме как следить за мной? — спрашиваю я, пытаясь выглядеть дерзко.

Птица хохлится, затем слетает с ветки и приземляется на траву рядом со мной. Печальная мелодия его скорби обвивает мой разум, наполняя грудь тяжестью раскаяния, которое он чувствует.

«Мег», думает он — только имя моей матери и ничего больше, но в этом слове заключен целый мир памяти и боли. Желания. Вины. «Мег».

Прерываю его. — Убирайся, — шепчу я.

Внезапно передо мной появляется человек, выросший из тела птицы, вытянувшийся в одно мгновение.

— Черт побери! — я отскакиваю назад, упираясь о ствол дерева. — Не делай так больше!

— Никто же не смотрит, — говорит он, словно в этот момент меня волнует, что кто-то мог увидеть меня разговаривающей с птицей, и это могло навредить моей репутации.

Я разрываюсь между желанием убежать — нестись во весь опор к Мемориальной Церкви –ближайшему месту с освященной землей, которое мне удается вспомнить, или остаться здесь и послушать, что он собирается сказать на этот раз.

Я смотрю на церковь, которую отделяет от меня целая площадь. Она лишком далеко.

— Чем могу помочь, Сэм? — вместо этого спрашиваю я.

— Однажды мы с твоей мамой ходили на танцы, — говорит он, снова начиная рассказывать свои истории. — На ней было красное платье, а группа играла «Пока мы не встретимся снова», а она положила голову мне на грудь, чтобы послушать, как бьется мое сердце.

 — А у тебя вообще есть сердце? — спрашиваю я, что, конечно, глупо и, возможно, даже немного подло с моей стороны, но я не могу унять любопытства. Мне не нравится представлять его вместе с моей мамой в этом смысле. Во всех смыслах, вообще-то.

Он оскорблен: — Конечно, у меня есть сердце. Меня можно ранить так же, как и простого человека. В тот вечер она пела мне, когда мы танцевали «Улыбнись, когда поцелуешь меня и скажешь «прощай». И когда облака будут клубиться, я вернусь к тебе», — поет он, и его голос совсем неплох.

Я сразу же узнаю песню. Мама пела ее, когда занималась рутинными делами: забрасывала вещи в стирку или мыла посуду. Это первый раз, когда в той загадочной Мег я узнаю свою маму.

— Она пахла розами, — говорит он. Да, пахла.

Он достает из кармана серебряный браслет с подвесками и держит его на ладони. — Я подарил его ей на ее крыльце, прямо перед тем, как пожелать спокойной ночи. Все лето я оставлял для нее подвески в разных местах. Вот эту, — он показывает на подвеску в форме рыбы, — за первый раз, когда я увидел ее у пруда. — Он касается лошади. — Вот эту на память о том, как мы скакали по сельской местности во Франции, после того, как госпиталь, в котором она работала, был взорван.

Сэм гладит крошечное сердечко с маленьким камушком в центре, но ничего о нем не рассказывает. Но я знаю, что оно означает.

Думаю, это причина всего. Он любил ее. Он все еще любит ее.

Сэм сжимает браслет в ладонях и возвращает его к себе в карман.

— В каком году это было? — спрашиваю я его. — Когда вы танцевали?

— 1918, — говорит он.

— Ты же можешь вернуться туда, да? Ангелы ведь могут путешествовать во времени.

 Сэм обиженно смотрит мне в глаза. — Некоторые ангелы, — отвечает он.

Семъйяза имеет в виду хороших. Тех, кто может вызывать сияние. Кто все еще на стороне Бога.

— Теперь ты расскажешь мне историю? — мягко спрашивает он. — Про твою маму?

Я медлю. Почему мне его жалко?

Может, предлагает мой назойливый внутренний голос, потому что он любит того, с кем не может быть. Тебе это знакомо.

 Я прошу свой внутренний голос заткнуться.

— У меня нет для тебя никаких историй. — Я встаю, отряхивая джинсы от травы, и собираю вещи. Он тоже встает, и я в ужасе, когда вижу, что трава на том месте, где он сидел коричневая и сухая. Мертвая.

Он и, правда, монстр.

— Мне пора.

— Тогда в другой раз, — говорит он, когда я поворачиваюсь, чтобы уйти.

Я останавливаюсь. — Сэм, я не хочу другого раза. Я не знаю, почему ты это делаешь и чего от меня хочешь, но я больше ничего не хочу слышать.

— Я хочу, чтобы ты знала, — говорит он.

— Зачем? Чтобы утереть мне нос тем, что у тебя была внезапная страстная любовная связь с моей мамой?

Он качает головой, и две его оболочки, душа и тело, оформленная и бесформенная, размываются от движения. И я понимаю: он хочет рассказать мне, потому что ему больше не с кем поделиться. Всем все равно.

— Прощай, Сэм.

— До следующего раза, — слышу я вслед.

Ухожу, не оглядываясь, но изображение моей мамы в красном платье и с серебряным браслетом, позвякивающем на запястье, четко стоит у меня перед глазами.

— Это случится завтра, — информирует меня Анжела. Мы занимаемся стиркой в прачечной, я помогаю ей с тех пор, как ей самой стало тяжело наклоняться, а шум переполненных машинок и сушек — идеальная маскировка для секретных разговоров о судьбе. Которая, очевидно, свершится завтра.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я ее.

— Потому что я ему написала встретиться со мной завтра, — говорит она. — По электронной почте.

— Откуда ты знаешь, что он получил сообщение?

— Он ответил и написал, что придет. И потому что это должно случиться. Он придет, потому что я видела, что он приходит.

Это замкнутый круг, но я все понимаю. — И ты собираешься просто подойти к нему и сказать «Наш — седьмой». — Это беспокоит меня. Очень. Я несколько раз прокручивала весь сценарий в голове, и так и не могу себе представить, что все кончится хорошо. У Пена не только серые крылья, но и душа — вся его сущность. И Анжела становится немного чокнутой, когда дело касается его. Он — это плохие новости.

Анжела покусывает нижнюю губу — первый признак нервозности, который я вижу с тех пор, как она собрала свое видение воедино.

— Что-то вроде того, — говорит она.

Я, правда, верю ей, когда она говорит, что это — ее видение. Так что этому суждено случиться, так ведь? Я не знаю. Я так и не поняла, почему у Джеффри было видение, что он начинает лесной пожар, а затем спасает кого-то из этого же пожара. Или почему мне нужно было встретить Кристиана в тот день в лесу. Или что я делала на похоронах мамы.

Полагаю, наше дело не спрашивать. Наше дело — исполнять или, ладно, портить. — И что потом? — спрашиваю я. — Ты говоришь ему и…

— Мы вместе будем с этим справляться, — она легко опускает руки на свой живот, — вместе.

Я обдумываю это. Она серьезно думает, что скажет ему и они — девятнадцатилетняя студентка, тысячелетний двуличный ангел с серой душой  и маленький новорожденный трипл — станут счастливой семьей? Наверное, случались вещи и более необычные, но…