Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Шульман Нелли. Страница 18

– Вас к телефону, господин оберштурмбанфюрер, срочно… – вытерев губы крахмальной салфеткой, Максимилиан закатил глаза:

– Семь вечера, пятница. Кого еще несет? Вернусь, расскажу все в подробностях, – пообещал он, отодвигая стул.

Фон Рабе стоял в передней ресторана, слушая неуверенный голос профессора Кардозо, не веря своим ушам. Профессор долго извинялся. Макс прервал его: «Ничего страшного, мы люди дела. Говорите».

Делом профессора оказался телефонный звонок. Шурин, брат бывшей жены, как подчеркнул профессор, приехал в Амстердам. Он хотел встретиться со своей сестрой и племянниками:

– Он знает, что мы в разводе, – торопливо добавил профессор, – мой новый телефон он в справочнике нашел. Он только вчера вечером оказался в городе. Он объяснил, что приплыл в Роттердам на американском корабле. Он даже не навещал особняк… – доктор Горовиц, несмотря на плакаты и объявления, как сквозь землю провалилась. Макса немного тревожило это обстоятельство. В стране высоких блондинок, как шутливо называл Голландию фон Рабе, доктора Горовиц можно было искать годами:

– С мужчинами, евреями, проще… – недовольно подумал Макс, – но со времен нюрнбергских законов жиды поумнели. Эйхманн говорил, что они детей не обрезают. Женщин вообще никак не отличишь… – для подобных целей и устраивали регистрацию. Макс понял, что упрямые евреи не собирались являться со своими паспортами в гестапо. Несмотря на речи профессора Кардозо, за последние несколько дней, в соответствующий отдел пришло всего несколько десятков человек. Макс успел заглянуть на первое собрание нового юденрата. По их сведениям, в Амстердаме жило восемьдесят тысяч евреев, а во всей Голландии, в два раза больше.

По сравнению с данными по бывшей Польше эта цифра была смешна. Макс, тем не менее, наставительно, заметил еврейскому совету:

– Порядок есть порядок. Надеюсь, вы понимаете, что лица, не прошедшие регистрацию, будут подвергнуты мерам воздействия… – они торопливо закивали. Максу хотелось применить меры к пропавшей госпоже Горовиц, однако, ее пока не нашли.

Кардозо откашлялся:

– Моего шурина… бывшего, зовут мистер Меир Горовиц. Он тоже американец, – зачем-то прибавил профессор. Макс широко улыбнулся. Мистер Меир Горовиц мог явиться в Амстердам хоть с Луны. Судьбы его это бы не изменило. Оберштурмбанфюрер поблагодарил профессора. Он подмигнул себе: «Все пройдет удачно, я уверен».

Провалы фон Рабе переносил тяжело. После неудачи в Венло, Макс долго анализировал причины частичного неуспеха операции:

– Венло… – Макс замер, с телефонной трубкой в руках, – какой я дурак. Я знал, знал, что где-то видел проклятую Горовиц… – он вспомнил высокую блондинку, читавшую в кафе женские журналы. Макс понял, что его беспокоило. Глядя на фото доктора Горовиц, Макс не мог отделаться от уверенности, что встречал женщину:

– Она оказалась в городке не случайно. Значит, и Холланд, сейчас, где-то рядом. Сестра мистера О» Малли. Они увидятся, обещаю… – Макс вернулся к столу, насвистывая. Оберштурмбанфюрер, иногда, поддавался хорошо скрываемому тщеславию. Среди коллег подобное не приветствовалось, если ты не дослужился до крупного чина. Гиммлер и Мюллер могли себе позволить выслушивать неприкрытую лесть от подчиненных. Другим оставалась партийная, товарищеская скромность.

У Макса, впрочем, имелась семья. Слушая его, младший брат даже открыл рот, от восхищения:

– Очень, очень впечатляет, Макс. У тебя отличная память. Ты ее всего несколько минут видел… – старший фон Рабе покраснел, от удовольствия:

– Совпадение, милый. В разведке подобное случается, но очень редко… – если бы Макс верил в Бога, он бы пошел в церковь, с благодарностью. Вместо этого он перезвонил Кардозо. Оберштурмбанфюрер выдал еврею четкие инструкции по разговору с шурином. Господин Горовиц обещал связаться с профессором утром, и назначить время визита. Генрих, за кофе, вздохнул:

– Я бы посмотрел на операцию, но я посторонний. Ты мне не разрешишь присутствовать… – Макс развел руками:

– Правила для всех одни, мой дорогой. Но ты сможешь посидеть на допросе… -фон Рабе собирался выбить из мистера О'Малли все сведения, имеющиеся у американца. У Макса не оставалось сомнений, что трое связаны. Он знал о сотрудничестве американской и британской разведок:

– За такое мне, пожалуй, дадут звание штандартенфюрера, досрочно. Мне всего тридцать… – Генрих, изящным движением, размешал сахар: «Тогда отправлюсь завтра в Гаагу, посмотреть на девушку…»

– Ты не пожалеешь, милый – уверил его Макс, принимаясь за свежее, ванильное мороженое, с шоколадным соусом и орехами.

Часы пробили четыре раза. Давид поднялся:

– Гольдберг… Если он был бы важен, для науки, для медицины, я бы его спас, не задумываясь. Но что такое рудничный врач, лечащий корь и переломы, по сравнению со мной, с тем, что я несу человечеству. Немцы, обнаружив Гольдберга, могли и меня в концлагерь отправить, потому, что я в замке оказался. Нельзя рисковать, – напомнил себе Давид, – надо выполнять их распоряжения. Я получу премию, и обо всем забуду. Разведусь с Элизой, найду девушку из богатой семьи, без сумасшедших в роду, – Давид, невольно, усмехнулся.

Жизнь шурина, по его соображениям, вообще ничего не стоила:

– Думать незачем, – профессор Кардозо, присел на подоконник, – он никто, Меир Горовиц… – Давид обещал бывшему шурину, что его адвокаты свяжутся с Эстер и пригласят ее на Плантаж Керклаан.

– Я, к сожалению, не могу ей позвонить, – проникновенно добавил Давид, – я соблюдаю условия судебного соглашения. Однако она придет, можешь не сомневаться… – он добавил, что близнецы тоже будут дома.

Дома, кроме Давида, остался один Максимилиан фон Рабе. Оберштурмбанфюрер ждал визитера в гостиной, за чашкой кофе, с кардамоном и лимонным кексом, испеченным Элизой.

Давид курил, рассматривая спины двух голландцев, в кепи и рубашках. Мужички сидели на старом катере, с удочками. На Амстеле стояла послеполуденная тишина выходного дня. В глаза Давиду ударил солнечный зайчик. Он поморщился: «Это от кольца».

Приглядевшись, он заметил шурина, с букетом алых роз, и заманчиво выглядящим пакетом, из дорогого магазина игрушек. Меир бодро шел к подъезду. Подняв голову, он помахал Давиду.

Профессор Кардозо, зачем-то, вытер лоб шелковым платком, хотя в квартире, большой, с высокими потолками, было нежарко, даже в летние дни. Зажужжал звонок, он взял со спинки кресла пиджак.

Меир носил хорошо скроенный, летний костюм, но волосы шурина, все равно, растрепались. Серо-синие глаза смотрели спокойно, немного весело. Меир перехватил букет:

– Здравствуй, Давид, спасибо… – профессор Кардозо поднял ладонь:

– О чем речь, это твои племянники, твоя сестра… – не подав бывшему зятю руки, Меир, переступил порог квартиры. Дверь захлопнулась, раздался лязг засова. Все стихло.

Джон, аккуратно, убрал зеркальце:

– Кардозо у окна стоит. Меир зашел в подъезд… – герцог пошевелил удилищем:

– А что, здесь рыба водится? Центр города…

Генрих, покуривал папироску: «Я видел, что местные каких-то рыбешек ловят».

Меир позвонил зятю вечером, с телефона в дешевой пивной, у рынка Альберта Кейпа. Кузен, сначала, был недоволен. Меир хотел прийти в квартиру на Плантаж Керклаан без предупреждения. Они сидели за столом, с кружками светлого пива, тарелкой жареных креветок, для Джона, и селедкой, для Меира. Джон вздохнул:

– Я понимаю. Но дети, Меир… Их трое, и Элиза, наверняка, в квартире останется. Незачем туда врываться с пистолетом, поверь. Твой бывший зять, конечно, мерзавец, но семья его здесь не причем. Это твои племянники… – недовольно, пробормотав что-то на идиш, Меир отправился вниз. Аппарат висел на стене, рядом с уборной.

Вернулся он с похолодевшими глазами. Меир повертел пачку папирос:

– Он сказал, что его адвокаты свяжутся с Эстер. Попросил меня перезвонить, завтра утром. Не нравится мне это, Джон.

Герцогу подобное поведение профессора Кардозо тоже не понравилось, но делать было нечего. Оставалось надеяться, что тифозная вошь, как Меир, упорно, называл зятя, знает, что случилось с доктором Горовиц: