Неправильная женщина (СИ) - Стриковская Анна Артуровна. Страница 46

— Ну что ж, придется пойти, следственные органы надо уважать.

— Они будут Вас спрашивать про мою клиентку…

— Обрисую ее им как полную дуру и идиотку, ничего не смыслящую в бизнесе. Что совершеннейшая правда. А по существу скажу то же, что говорила и Вам, когда на вопросы отвечала. Надеюсь, этого хватит, чтобы защитить интересы Вашей клиентки. Кстати, хочу Вас спросить: Лариса Юрьевна знает, что Вы здесь?

— Нет, я обо всем ей говорю только постфактум. Так мне посоветовал мой руководитель Георгий Натанович.

— Очень умный человек. Ни о чем ее не предупреждайте, чтобы потом не пожалеть, и не волнуйтесь, если вызовут, мы сходим в прокуратуру и дадим показания.

— Ой, спасибо, Надежда Николаевна, Вы сняли камень с моей души! — он распрощался и ушел. После его ухода я нашла на своем столе конверт с пятьюстами долларами. Обещанный гонорар. Неплохо! А что, интересно, он дал Валере?

— Надежда Николаевна, этот Ремизов мне пятьсот долларов оставил. Говорит, гонорар. Что с ними делать?

— Положить в карман и прогулять. Это твое. Считай, шальные деньги, с ветру набежали.

— А Вам?

— Мне то же самое. Мы эти деньги честно заработали. Так что не нервничай. Лариса Корн больше не наш клиент.

Я понимала волнение Валеры. Будь дело не связано с работой, положил бы доллары в карман и не парился. А тут начальство в курсе. Ну, раз я считаю деньги честно заработанными, то у него гора с плеч.

— А если вызовут в прокуратуру?

— Говори все, как есть. Напирай на то, что факсимиле и электронная подпись мадам были в полном распоряжении этих наших злоумышленников.

— Так оно и есть.

— Ну, я же и советую тебе говорить всю правду. А теперь иди, не отвлекай, я еще поработаю.

Вечером я не уехала на дачу, дождалась утра и отправилась за продуктами в Ашан к семи тридцати. Загрузила багажник и услышала звонок мобильника. Вернее, не услышала, а ощутила. Телефон вибрировал в заднем кармане джинсов.

— Надя, ты и в этот раз скажешь, что не сможешь со мной встретиться?

Женя. А я совсем про него забыла, как будто такого и на свете никогда не существовало.

— Ой, Женечка, и вправду не смогу. Еду на дачу к родителям.

— Ну, как знаешь. Но я не хочу больше терпеть такое отношение.

Он ждет, что я спрошу «Какое такое» и ввяжусь в дискуссию по мобильнику. Я с ума еще не сошла, поэтому сказала:

— Не хочешь — не надо. Я тебя не принуждаю.

Он залопотал что-то, что вроде я его не так поняла, но я дала отбой. И почувствовала огромное облегчение. Телефон снова затрясся, но я его тут же отключила. Все, хватит тянуть. Жене в моей жизни как-то не осталось места. А держать его на веревочке незачем. Пусть идет дальше без меня. Найдутся желающие его пригреть.

Катька, бывшая свидетельницей этого разговора, вытаращила на меня глаза:

— Мама, ты что, Женю отправила? Ну зачем так резко? Он же хороший человек, тебя любит.

Не ожидала от своей дочери. Она молодых людей совсем не жалеет, расправляется с ними, как повар с картошкой, и с их чувствами считается меньше всего.

Сережка переложил овощи из тележки в багажник и тоже встрял:

— Все правильно. Если она решила с ним порвать, это надо делать резко. А то будет тянуться мочалка годами. Мам, он ведь тебе давно надоел, правда? Только ты стеснялась ему это сказать. А теперь решилась.

— Так, все погрузил? Садимся и поехали. Не хватает, чтобы мы тут устроили дискуссию о моей личной жизни. Давайте лучше подумаем, что Татьяне на свадьбу дарить будем.

Тема Жени еще раз всплыла вечером. Видно, Катька все рассказала бабушке.

— Надя, ты рассталась с Женей? С одной стороны, ты правильно сделала. Я всегда говорила, что он тебе не пара. Но с другой стороны, подумай, у тебя же никого не осталось. Дима женат на кокой-то девице, и Женю ты прогнала. Я думаю, дочь, что так ты совсем одна можешь остаться. На старости лет женщине остаться в одиночестве очень тяжело. Ты, конечно, понимаешь, что я с твоим папой прожила не слишком счастливую жизнь, но если бы я сейчас осталась одна, я бы просто не знала, что делать. Хотя Борис Евсеевич не дал бы мне пропасть, но это все не то, ты знаешь. Катя может выйти замуж за этого иностранца, и будет жить далеко. А я даже не смогу поехать на ее свадьбу. Ты же знаешь, с моими ногами… Мне не перенести перелет. Но пусть хотя бы платье купит здесь, чтобы я смогла посмотреть. И ты его сюда привези. Сережка тоже уже большой, год — другой, и приведет тебе невестку. Говорит, что ему рыженькие нравятся. Это просто смешно. А ты поссорилась с Женей. Я не говорю, что Женя тебе подходит, он как раз тебе не подходит. Я всегда это говорила. Он человек не нашего круга. Но так ты остаешься совсем одна.

У меня даже голова закружилась.

— Мама! Давай прекратим этот разговор.

— Почему? Я пытаюсь тебе объяснить…

— МАМА!!! Я не хочу… Моя личная жизнь тебя не касается.

— Как не касается?! Ты моя дочь! И я хочу, чтобы ты была счастлива!

— Мама! Мне неприятен этот разговор! Мне сорок четыре года, и я как-нибудь сумею разобраться, как мне жить на этом свете!

Я вылетела из дома как пробка из бутылки и сделала пару кругов по поселку. Этот бред меня выводит из себя за считанные минуты. А чужие люди могут нести, что угодно, я и ухом не веду.

Когда я вернулась, меня встретило ледяное молчание. Матушка моя обиделась. Раньше я бы пыталась как-то ее умаслить, но давно уже этого не делаю. Убедилась: такое поведение ведет к тому, что политики называют «эскалация конфликта». А так подуется, и забудет. Отец, проходя мимо, похлопал меня по спине и пробурчал что-то вроде: «Ничего, ничего, потерпи, она успокоится». Он у нас всю жизнь занимается умиротворением агрессора. Со вполне предсказуемым результатом. Только за внуков иногда заступается, когда бабушка уж слишком допечет.

Я ушла к себе.

В воскресенье напряженность сохранялась до самого обеда. А после обеда я под каким-то предлогом уехала в Москву. Катька уехала со мной, ей завтра на работу. А Сережка остался. К нему приехал лучший друг Иван, и они собирались в понедельник на рыбалку.

Не успели мы далеко отъехать, как Катерина предложила начать «задушевный разговор». Так мы его между собой с определенной долей иронии называем. Это явление случается очень редко, и происходит только с согласия обеих сторон. Но, видно, потребность назрела не только у моей дочери, так что я согласилась. Хотя чувствовала, что речь она поведет не о себе, а обо мне.

— Мам, ты очень рассердилась на меня, что я тебя заложила бабушке?

— Рассердилась. Но не очень. Потому что знаю — без толку. Ты все равно все ей рассказываешь. Просто родственные души.

— Мам, ну согласись, кое в чем она права.

— В чем именно, если не секрет? Да пусть она даже во всем права, это не дает ей права влезать в то, что ее не касается. Ты от меня слышишь оценки твоих кавалеров?

— Ну, ты мне говоришь, что тебе в них не нравится, или нравится.

— Ага, когда ты сама спросишь. И то не всегда. Потому что я тебя уважаю. Уважаю твои права на свою жизнь и своих друзей. А у меня нет прав. Мои дела можно обсуждать, моих друзей критиковать, и все это мне в лицо.

— Мам, не кипятись. Я совершенно о другом. У меня есть чувство, что твоя жизнь скоро изменится.

— Очень интересно.

— Ты знаешь, я же все помню. Помню, какая ты была, когда с тобой был дядя Леша. Ты была красивая, веселая, счастливая, вся светилась. Я от него была не в восторге, а теперь понимаю — зря. Ты его любила. А нашего папочку несчастного нет. Да не в этом дело.

— А в чем?

— Когда его не стало, ты вся черная ходила. Не плакала, даже смеялась и шутила, не хотела нас огорчать, а в глазах такая боль стояла. Я все видела, я уже большая была. Только ты думала, что маленькая. А потом боль твоя ушла, и ты стала просто спокойная. Хорошая, добрая, замечательная, но без искры. Такая ты была и с Димой, и с этим Женей. А теперь опять у тебя в глазах огонь.