Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Науменко Вячеслав Григорьевич. Страница 63

Против моих доводов возражений не последовало. Началась посадка. Сели без вещей, оставив их в лагере. Все 60 человек были размещены в восьми грузовиках.

Машины со 130 офицерами, раньше погрузившимися, стояли тут же. Я с восемью офицерами попал в первый грузовик, непосредственно соприкасавшийся с последним грузовиком первой группы.

Принятые в отношении нас меры предосторожности были настолько внушительны, что 190 безоружных офицеров, очевидно, казались англичанам хорошо вооруженным полком.

Однако угнетенность духа не мешала усиленной мозговой деятельности. Всевозможные проекты побега то угасали, то снова вспыхивали. Не было сомнения в том, что прыжок из быстро идущего автомобиля был почти равносилен самоубийству. Но и такая смерть была для нас лучшим выходом в нашем положении.

Начал присматриваться к нашей охране. Три английских солдата — почти юноши. Физиономии чрезвычайно добродушные. Пробую говорить с ними. К счастью, они оказались знакомы с немецким языком, на котором я к ним. и обратился.

Первоначальный разговор вертелся вокруг моих вопросов об их именах и семейном положении. Затем я незаметно перевел разговор на темы международной политики. Предварительно я угостил их сигаретами и подарил каждому из них по 10 тысяч хорватских кун.

Упоминание о Сталине вызвало у них одобрительные возгласы «Сталин — «гут»». Но когда я им возразил и назвал Сталина бандитом, то они не только не проявили неудовольствия, но даже также улыбались и одобрительно качали головами, как и в первом случае. На мой прямо поставленный вопрос, как нам избежать репатриации, солдаты предложили нам дорогой бежать.

В десяти километрах подъем в горах настолько крут, что автомобили будут идти самым тихим ходом. Вот на этом подъеме, по их мнению, нам удобнее всего бежать. Стрелять по нам они, безусловно, будут, но целиться выше наших голов.

Подается сигнал к отъезду. Скорбный кортеж обреченных двинулся. Сердце екнуло, однако мысль о возможности побега поддерживала необходимую бодрость.

Не успели проехать и двух километров, как колонна внезапно остановилась. Причина остановки нам неизвестна. Проходит 30 минут томительного ожидания. Наконец, появляется в хвосте колонны группа военных с английским майором во главе. Приятным сюрпризом для нас было улыбающееся лицо майора Островского, ранее увезенного по приказанию генерала на расстрел.

Группа подходит к каждому грузовику и производит какой-то опрос сидящих в них офицеров. Наконец подошли и к нам.

Спрашивают о месте пребывания с 1920 года и до начала Второй мировой войны, то есть комиссию интересовало, принадлежит ли опрашиваемое лицо к старой эмиграции или же является выходцем из Советского Союза.

Майор Островский ободряюще кивает нам головой и как бы наталкивает на ответ о принадлежности к старой эмиграции, что, по-видимому, явится нашим спасением. Все, за исключением сотника Иванова, есаула Письмен-ского и хорунжего Химина, назвались старыми эмигрантами.

Мои аргументы об изменении указанными тремя офицерами своего показания в том смысле, что хуже не будет, оказались безрезультатными. Они базировались на незнании иностранных языков, что при тщательной проверке поставит их в фальшивое положение.

Здесь уместно будет отметить, что с переводчиком-сербом, который знал русский язык весьма плохо, была и сестра Реуцкая (дочь), которая помогала ему переводить с русского языка на английский. Этот переводчик спросил ее, почему большинство людей в машинах говорят, что они из Сербии, а по-сербски говорить не могут. Она его успокоила тем, что если он этого не скажет, то англичане ничего не заметят. Таким образом ей удалось вытащить из машины священника отца А. и перевести его в машину, не предназначенную к отправке в Советский Союз.

По установлению советского гражданства вышеназванных трех офицеров, не внявших моему совету назваться старыми эмигрантами, им было приказано перейти в группу 130 человек. Последние же, несмотря на то, что среди них находилось изрядное количество старых эмигрантов, комиссией не опрашивались.

Затем наши грузовики были возвращены в лагерь, в котором мы ночевали, а первая группа была направлена в сторону Граца, за которым начиналась советская зона.

В лагере Вайтенсфельд мы своих вещей уже не нашли: они были подобраны либо англичанами, либо жителями близлежащих сел. Но это обстоятельство нас нисколько не огорчило. Радость спасения была сильно омрачена мыслью о гибели наших соратников и недостаточной уверенностью в своем собственном спасении.

Часа через два по прибытии в лагерь снимается стража, убираются пулеметы и широко раскрываются ворота.

Нам объявляют о том, что мы свободны. Это нами воспринимается с большим недоверием. Наступает реакция. После сильного нервного напряжения почувствовалась невероятная усталость, как после тяжелой физической работы. Однако полного душевного покоя мы не ощущали: все ожидали новых сюрпризов.

Еще через час один за другим въезжают в лагерь грузовики и выбрасывают нам в огромном количестве всевозможное продовольствие: муку, сахар, галеты, жиры и пр. В пять часов вечера подъезжает легковой автомобиль с английскими офицерами и двумя дамами в сербской военной форме. Одна из них, по имени Ара, русская старая эмигрантка из Белграда, другая — сербка. У Ары среди нас оказались знакомые по Белграду — майор Островский, есаул Антонов и другие. Завязался оживленный разговор. Ара записала наши чины и фамилии и обещала устроить постоянное (относительно) место жительства.

Убедившись в том, что грозившая нам опасность выдачи советам миновала, мы решили немедленно отслужить молебен по случаю чудесного избавления от гибели.

Молебен был отслужен в единственном, еще недостроенном бараке. Служил о. Адам, монах с длинной седой развевающейся бородой, бывший есаул Кубанского Войска. Быстро составили импровизированный хор, в котором приняли участие и три оставшихся священника: о. Федор Власенко, о. Георгий Трунов и бывший дивизионный священник отец А. У многих во время молебна тихо струились из глаз слезы. Ночь спали спокойно. Утром нам навезли еще продуктов, которых мы не знали куда девать.

В 12 часов явился английский майор и объявил, что по приказанию английского военного командования в четыре часа дня нас из этого лагеря вывезут в западном направлении на соединение «с вашими друзьями-белогвардейцами». Для того, «чтобы вы были спокойны и не подумали, что вас направляют к советам, в автомобилях будет отсутствовать какой-либо конвой, а единственный англичанин-шофер не будет вооруженным».

Когда к 4 часам дня нам были поданы грузовики, мы без опасения разместились в них, решив в случае поворота на восток выбросить шоферов из автомобилей и самим двигаться на запад.

Отъехали. Вздох облегчения — едем на запад. Вскоре колонна была остановлена английским офицером, вручившим шоферу какие-то бумаги.

В пять часов дня подъезжаем к австрийскому населенному пункту. Навстречу нам выходит группа русских офицеров в немецкой форме с нашитыми на рукавах надписями РОА. Оказывается, мы прибыли в штаб Русского корпуса, расположенного в селении Клайн Сайт Байт.

Полковник Рогожин — командир корпуса и чины его штаба встретили нас чрезвычайно любезно. Расспросили о наших злоключениях и в свою очередь сообщили, что сегодня, то есть 30 мая, они видели отправленных в восточном направлении массу казачьих офицеров, в том числе генералов П. Н. Краснова, С. Н. Краснова, Шкуро, Соламахина и других. Это были, как мы потом узнали, обманом увезенные англичанами под предлогом отправки на конференцию, а на самом деле в Советский Союз, офицеры (2500 человек) Казачьей дивизии (Казачьего Стана).

Так трагически закончилась героическая эпопея этого знаменательного отрезка славной казачьей истории, когда группа патриотов, пламенно любивших свое Отечество и родные казачьи станицы, стала на защиту России и всего культурного мира от невиданной коммунистической агрессии, сулящей человечеству голод, смерть, рабство и бесчисленную сеть концентрационных лагерей.