Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Науменко Вячеслав Григорьевич. Страница 69

Много раз, тысячи раз впоследствии слушал я слова предупреждения, которые в советских лагерях труда насмешливо называли «молитвою». Читают его монотонно, заученно, без мысли, без выражения, как будто бы за этими словами не скрывается коварство, кровожадность, беспощадность, просто провокация и за ней — неминуемая смерть.

Первый автомобиль тронулся. Мы были стиснуты так, что не только шевелиться, но и дышать было трудно. За нами поплыли, в клубах пыли, остальные машины.

Наш начальник конвоя предпочел сидеть на крыше, чувствуя всю ответственность, несмотря на то, что в кабине ему было удобнее и спокойнее. Он крепко сжимал в красных рабочих руках автомат и бдительно следил за каждым нашим движением. Бесчисленные ордена и медали позвякивали на его груди.

По физиономии судя, по выражению глаз, это был добродушный рассейский мужичек, лет тридцати пяти. Он не выдержал долго своей роли молчаливого и всевидящего аргуса. Еще бы! Первый раз в своей жизни он видел настоящих «контриков» — власовцев, белогвардейцев, «минигрантов». Его мучило любопытство. Наконец он не выдержал и обратился ко мне, сидевшему прямо под «его ногами в громадных сапожищах.

— Эй, ты! — пихнул он меня носком. — Ты что? Офицер?

— Офицер, — ответил я довольно спокойно. Новый пинок носка после длительной паузы:

— Небось, много наших пленных перестрелял?

— Мы не расстреливаем пленных…

— Ну, врешь! — а затем, подумав, добавил. — А откуда по-русски знаешь?

— Да я же русский, такой же русский, как и ты! Опять пауза и раздумье, а затем:

— Ага! Помещик! Крови недостаточно попил. Опять хотел у нас землю отобрать и крепостное право завести!

Я ему ответил, что цели у нас были совсем другие. Так завязался наш длинный, трехдневный разговор (ехали мы из Граца в Румынию). При каждой новой посадке фельдфебель следил, чтобы я попадал в одну и ту же машину и на то же место. Наш разговор продолжался. Я ему рассказывал, почему мы одели немецкую форму, против чего и за что воевали. Говорил ему, как живут люди в свободных странах…

Старшина слушал меня внимательно. Уже давно прошла вся его суровость. Он угощал нас махоркой, вне очереди приказывал приносить нам воду. Совал в руку лишний кусок хлеба.

Когда мы, полумертвые от усталости, бессонья и жажды прибыли в Темишвар (Румыния) и стали выгружаться перед тюрьмой, он подошел ко мне и сказал:

— Ну что ж! Бувайте счастливы! — вздохнул глубоко и неожиданно прошептал, качая печально головой, — Эх, и чего вы нас не завоевали!..

В дальнейшем, в своих воспоминаниях Б. К. Г. рассказывает о своей встрече в июне 1953 года по пути в политизолятор в вагоне для заключенных с казаком 15-го Казачьего кавалерийского корпуса. Из его рассказа мы узнаем о том, как были выданы казаки 2-й дивизии.

Мой собеседник, — продолжал дальше Б. К. Г., — оказался казаком 3-го Кубанского полка нашего 15-го Корпуса. Первый казак, рядовой, с которым я, после выдачи, встретился. Так, по дороге за полярный круг этот человек рассказал мне, что случилось после того, как увезли офицеров.

… Вас увезли, а мы ничего не знали. Поговаривали всякое, а было как-то спокойно. Приходили «агитатели» из англичан и всячески успокаивали. За офицерами вдогонку, в заокеанские страны обещали послать.

Потом привезли в расположение нашего полка походные бани на автомобилях и дезкамеры. Всем приказали вымыться, продезинфицировали одежду. Выдали на три дня продуктов и приказали грузиться. Грузились на свои же обозные повозки и телеги, пригнанные англичанами. Окружили нас их солдаты, как из-под земли вынырнувшие. Обыскали. Отобрали оружие, компасы, карты, ножи, бритвы.

Тронулись под конвоем на восток. Проехали километров тридцать и остановились. Поле громадное, огороженное проволокой. Нам приказали слезть с повозок, не брать вещей и идти за проволоку. Откуда-то появились солдаты в венгерской форме. Вскочили на наши подводы — и поминай, как звали.

Мы остались без вещей и без продуктов. В чем были. Оглянулись. Бежать хотели, а англичан уж нет. Вместо них советские танки и блиндировки (бронемашины. — П. С.) нас окружили и стерегут. Как в театре все быстро делалось. Так ловко, собаки, обтяпали дело, что мы и одуматься не успели.

С нами не церемонились. Не судили. Не допрашивали. Из этого лагеря была железная дорога близко, грузили нас в эшелоны и прямым трактом гнали в Восточную Сибирь. Я с партией, тысяч так в восемь, угодил прямо на Колыму.

Там нас разместили «свободно». Объявили, что «Родина нам все простила» и только в назидание дали по шесть лет «вольной ссылки».

Все там делалось «добровольно, но обязательно». Работали «по найму» в рудниках. Жили в бараках. Кормежка — казенная. Сами знаете, какая. Ни жить, ни дохнуть. Все, что было, за жратву отдавали.

Немного времени прошло, как «прощение» насмарку пошло. Выгадали время. Понятно, миллионы выданных, сразу не разберешь и сквозь машину чекистскую не пропустишь. Появились энкаведисты у нас. Начали по одному из массы выдергивать. Каждый день от десятка до сотни на допрос отправляли. Следствие короткое. Один отмер, что своему подсоветскому, что из эмигрантов.

Машина ихняя медленно молола. И чего торопиться. Итак, сидим и работаем. Кто раньше прошел, кто позже, а мера одна. Всем, как правило «катушку» давали (25 лет). Меня осудили недавно. Без следствия, можно сказать, семь лет отстукал. Сейчас неосужденных, кажись, никого не осталось.

После суда, обычно, отправляют в другие лагеря. Я вот на Воркуту куда-то еду.

— Что вас не расстреливали по дороге?

— Чего ж расстреливать? Кому суждено, тот сам помер, не выдержал. Туда ему и дорога. Значит слабый и работник из него никакой. А зачем скотину рабочую расстреливать? Расходов на нее никаких, а пользу приносит. Когда износится — как отработанный пар, сама окачурится.

Страшные вещи говорятся на ссылке простым языком, самым спокойным тоном. Никаких эмоций. Если они существуют, люди привыкли их прятать не только от других, но и от себя.

Это была моя последняя встреча с сослуживцем-однополчанином. Это была первая точная правда, что сделали англичане с казаками после того, как их отделили от офицеров. Уехал казак в Воркуту. Там через полтора месяца был бунт и забастовка, кроваво подавленная чекистами. Может быть, и он сложил там свою голову и лежит замороженным в сосульку в вечной мерзлоте до Второго Пришествия.

Б. К. Г.

Трагический конец доблестного полковника Кулакова

В первые же дни после капитуляции Германии, в мае 1945 года, трагически погиб полковник Терского казачьего Войска Николай Лазаревич Кулаков.

Биография этого замечательного человека такова:

Родился он в 1880 году в станице Есентукской. Первоочередную службу отбывал в 1-м Волгском полку Терского казачьего Войска, в который вступил рядовым казаком. Участвовал в Первой мировой войне, где был награжден всеми четырьмя степенями Георгиевского креста и дослужился до чина сотника. Затем принял самое деятельное участие в гражданской войне на юге России, которую закончил в чине войскового старшины.

Уже при отходе, в начале 1920 года, войск Юга России к Новороссийску, в бою близ станицы Кагальницкой он был тяжело ранен осколком фанаты в обе ноги.

Сильные морозы, перегруженность транспорта, отсутствие надлежащей медицинской помощи причиняли Николаю Лазаревичу тяжелые страдания. Только через несколько дней после ранения в санитарном поезде по пути к Екатеринодару ему была сделана операция: были отрезаны обе ноги — одна ниже, другая выше колена.

Несмотря на это, Н. Л. Кулаков ни в коем случае не хотел оставаться и стремился к Новороссийску, откуда уже началась переброска войск и беженцев в Крым. Но ему не суждено было попасть на корабль, и он остался в Новороссийске, в котором ворвавшиеся озверевшие большевики уничтожали всех офицеров, попавших в их руки.

Но Николаю Лазаревичу удалось спастись благодаря жене, которая, узнав о его тяжелом ранении, бросилась искать его. Ей удалось в хаосе отступавших войск найти его в Новороссийске. Благодаря находчивости, она не только спасла его от смерти, но и вывезла в свою станицу.