Путешествие на Запад. Том 3 - Чэн-энь (Чэнъэнь) У. Страница 38
Наконец Ша-сэн не выдержал, сложил поклажу в укромное место, крепко привязал белого коня и сказал:
– Наставник! Ты пока посиди здесь, а я пойду потороплю Чжу Ба-цзе, пусть скорей несет воду.
Танский монах промолчал, глотая горькие слезы, и лишь кивнул головой в знак согласия. Ша-сэн быстро вскочил на облако и умчался к южному склону горы.
Танский монах остался в одиночестве и тяжело переживал все невзгоды. И вот в момент наибольших терзаний он вдруг услышал резкий звук, сильно напугавший его. Он приподнялся, стал озираться и вдруг увидел Сунь У-куна, который стоял на коленях у обочины дороги, держа обеими руками фарфоровую чашу.
– Наставник! – сказал он. – Без меня, старого Сунь У-куна, некому даже напоить тебя. Выпей пока этой прохладной водицы и утоли свою жажду, а затем я схожу за едой и накормлю тебя.
– Я не стану пить твою воду, – сердито отвечал Сюань-цзан, – лучше умру от жажды, но не отступлюсь от своих слов! Ты мне больше не нужен! Ступай, куда хочешь!
Но Сунь У-кун не сдавался.
– Без меня тебе не попасть на Запад, – решительно сказал он.
– А тебе что за дело попаду я туда или нет, – отвечал Танский монах. – Несносная обезьяна! Чего ты пристаешь ко мне?
Сунь У-кун вдруг изменился в лице и стал бранить своего наставника.
– Ах ты, лысая злюка! Совсем ни во что меня не ставишь!
Он отбросил фарфоровую чашу и, размахнувшись, треснул посохом по спине своего наставника. Тот не издал ни звука и сразу же повалился наземь. Тем временем Сунь У-кун подхватил оба узла в черной кошме, вскочил на облако и был таков.
Вернемся к Чжу Ба-цзе, который с монашеской плошкой спускался по южному склону горы. Неожиданно он увидел в расселине человеческое жилье, которое ранее не заметил, так как оно находилось в ложбине, скрытой от взоров горными отрогами. Подойдя поближе, он убедился, что в нем жили люди. Дурень решил так: «Если я покажусь в своем безобразном виде, мне откажут в подаянии, и все мои старания пропадут зря… Надо принять более приятный облик».
И вот наш Чжу Ба-цзе щелкнул пальцами, прочел заклинание, встряхнулся всем телом несколько раз и превратился в болезненного, одутловатого монаха, страдающего одышкой. Тяжело дыша и сопя, он подошел к дверям лачуги и громко позвал:
– Благодетели мои! У вас на кухне осталась еда, а на дороге страдает голодный путник. Я, бедный монах, иду из далеких восточных земель на Запад за священными книгами. Мой наставник страдает от голода и жажды. У вас, наверное, найдутся для него какие-нибудь остатки пищи. Пожертвуйте хоть сколько-нибудь, чтобы избавить его от голода. Умоляю вас!
В лачуге мужчин не было: они все отправились на полевые работы – сажать рассаду. Дома хозяйничали две женщины, которые только что сварили обед. Они наполнили две миски и собирались отнести их на поле. В котле еще оставалось немного каши и поджарков. Болезненный вид монаха разжалобил женщин. Его слова о том, что он идет из далеких восточных земель, они сочли за бред сумасшедшего. Опасаясь, что он потеряет сознание и умрет у порога их лачуги, чем навлечет на них большую беду, они решили утешить и порадовать его: взяли у него плошку и наполнили ее выше краев остатками каши и поджарками. Дурень принял от них подаяние и направился в обратный путь, преобразившись в свой первоначальный вид.
По дороге он услышал, как кто-то позвал его. Чжу Ба-цзе стал оглядываться и заметил Ша-сэна, который стоял на вершине утеса и кричал ему:
– Сюда! сюда!
Не дождавшись, пока Чжу Ба-цзе подойдет, Ша-сэн спустился с утеса и пошел ему навстречу.
– Ведь в этом горном ручье очень хорошая чистая вода, зачем же ты отправился неизвестно куда?
Чжу Ба-цзе рассмеялся.
– Я был здесь и вдруг заметил человеческое жилье вон в той лощине. Я отправился туда и выпросил целую плошку каши.
– Каша тоже пригодится, – сказал Ша-сэн. – Но сейчас нашего наставника всего больше мучает жажда. Как же теперь быть с водой? В чем мы ее принесем?
– Очень просто! – ответил Чжу Ба-цзе. – Давай твой подол. Мы выложим в него кашу, а в плошку я наберу воды.
Оба монаха, радостные и довольные, возвращались к своему наставнику и вдруг увидели, что он лежит ничком, весь в пыли, а белый конь отвязан, громко ржет и бегает вокруг. Ни узлов, ни коромысла нет и в помине. От досады Чжу Ба-цзе стал топать ногами, колотить себя кулаками в грудь и вопить во все горло:
– Все ясно! Все ясно! Это те самые разбойники, которые спаслись от Сунь У-куна. Они явились, чтобы отомстить, убили нашего наставника и похитили всю нашу поклажу!
– Перестань кричать! – одернул его Ша-сэн. – Лучше привяжи коня.
Но тут он тоже не выдержал и стал причитать:
– Что же нам делать? Как быть? Вот уж поистине все труды пропали зря. С полдороги вернулись ни с чем! – И он стал громко звать: – Наставник!
Слезы полились у него из глаз, словно жемчужины, а сердце разрывалось от жалости и боли.
– Да ты не плачь! – стал утешать его Чжу Ба-цзе. – Раз уж так случилось, о священных книгах теперь и думать нечего. Ты постереги тело наставника, а я полечу в область, округ, уезд или деревню, продам коня, а на вырученные деньги куплю гроб. Мы похороним наставника, и каждый из нас пойдет своей дорогой.
Но Ша-сэн не в силах был расстаться с наставником. Он повернул Танского монаха на спину, прильнул к его лицу и стал голосить.
– О мой несчастный, бедный учитель!
И вдруг он почувствовал горячее дыхание наставника и тепло в его груди.
– Чжу Ба-цзе! – радостно вскрикнул он. – Иди сюда! Наш наставник жив!
Дурень приблизился к Танскому монаху и поднял его на ноги. Тот совсем пришел в себя и начал яростно браниться! – Экая ты гнусная обезьяна! Вздумал убить меня!
Ша-сэн и Чжу Ба-цзе стали расспрашивать:
– Что за обезьяна? Какая обезьяна?
Но наставник ничего не ответил и лишь тяжело вздохнул. Отпив несколько глотков воды, он успокоился и начал рассказывать:
– Братья мои! Только вы ушли, как вдруг откуда ни возьмись опять появился Сунь У-кун и стал приставать ко мне. Но я наотрез отказался принять его обратно. Тогда он набросился на меня, ударил посохом, забрал оба узла в черной кошме и исчез.
Чжу Ба-цзе от гнева стал скрежетать зубами и вскричал:
– Нет! Больше нельзя терпеть такую грубую и дерзкую обезьяну! Да как она смеет так нагло вести себя?!
И он обратился к Ша-сэну:
– Ты оставайся здесь и ухаживай за наставником, а я отправлюсь к этой обезьяне за нашими узлами.
– Успокойся и не злись! – проговорил Ша-сэн. – Давай лучше отведем нашего наставника к добрым людям, живущим в ложбине, попросим у них горячей похлебки или чаю, чтоб попоить его, подогреем ему кашу, которую они дали, подлечим его немного, а затем отправимся на поиски поклажи!
Чжу Ба-цзе согласился. Они с трудом усадили наставника на коня, взяли плошку с остывшей едой и направились к лачуге. Там они застали одну лишь старушку, которая, увидев их, испугалась и поспешно спряталась.
Молитвенно сложив ладони, Ша-сэн стал взывать к ней:
– Матушка! Благодетельница наша! Прими нас! Мы, бедные монахи, по велению Танского императора идем из далеких восточных земель на Запад. Наш наставник занемог. Дай ему чайку или горячего отвару.
Наконец старушка отозвалась:
– Только что к нам приходил какой-то больной монах, тоже говорил, что он из далеких восточных земель. Мы дали ему на пропитание, и он ушел. Сколько же может быть монахов из восточных земель? Дома никого нет. Обратитесь еще к кому-нибудь.
Танский монах при этих словах слез с коня, поддерживаемый Чжу Ба-цзе, и, склонившись в низком поклоне, молвил:
– Уважаемая сударыня! У меня было трое спутников, моих учеников и последователей. Охваченные единым стремлением, они сопровождали меня на Запад, туда, где находится храм Раскатов грома. Там я должен поклониться Будде и попросить у него священные книги. Однако старший мой ученик по имени Сунь У-кун, всю жизнь отличавшийся злобным и дурным нравом, не пошел по пути добра, и я прогнал его от себя. Но он подстерег меня, ударил своим посохом по спине и утащил всю нашу поклажу. Я хочу послать одного из моих учеников в погоню за ним, чтобы отобрать у него наши вещи. Но не могу ведь я ждать его прямо на дороге?! Вот почему я и осмелился явиться сюда и просить у тебя временного пристанища. Как только мой ученик вернется с поклажей, я тотчас же тронусь в путь и не посмею затруднять тебя своим присутствием.