Мой загадочный двойник - Харвуд Джон. Страница 3

– Но так и не выздоровел?

– Выздоровел, сэр, но он настоял на том, чтобы взять другое место, в Саутварке…

– Снова в должности врача?

– Да, сэр. Матушка отвезла меня в Нитон – мы должны были поехать в Лондон, как только отец там обустроится, но он свалился с тифозной лихорадкой и умер прежде, чем известие о его болезни дошло до нас.

– Вы помните дату?

– Нет, сэр. Помню только, что было лето.

– Хорошо… скажем, лето шестьдесят второго года. – Доктор Стрейкер черканул в блокноте несколько слов. – Как звали вашу мать в девичестве?

– Эмилия Редфорд.

– Она умерла, если я правильно помню, десять лет назад?

– Да, сэр. У нее было слабое сердце – аневризма, сказали нам. Это выяснилось только после ее смерти.

– Печальная история. Вы единственный ребенок?

– Да, сэр.

Доктор Стрейкер пристально вгляделся в мое лицо:

– Я вот думаю, не передалась ли вам сердечная слабость по наследству. Поверхностный осмотр показывает, что сердце у вас вполне здоровое, но, может, вы когда-нибудь страдали одышкой, сердцебиениями, головокружениями, обмороками?..

– Нет, сэр, я росла очень здоровым ребенком. Матушка с тетушкой всегда следили, чтобы я хорошо отдыхала, много двигалась и не перевозбуждалась, но они никогда не упоминали про сердце.

– По крайней мере, это обнадеживает. – Он опять черкнул в блокноте. – И что было дальше?

– Я жила со своей двоюродной бабушкой с материнской стороны Вайдой Редфорд, пока мы не… пока она не скончалась в прошлом году. После этого я уехала в Лондон, к дяде Джозайе, – он брат тетушки Вайды, а значит, приходится мне двоюродным дедушкой…

Я снова говорила сбивчиво и нескладно.

– У вашего дяди есть свои дети?

– Нет, сэр. Как и тетушка, он никогда не состоял в браке.

– Понятно. Прошу прощения, а каковы ваши финансовые обстоятельства? У вас имеются собственные деньги или только виды на дядино наследство?

Что-то в его тоне испугало меня пуще прежнего.

– У меня есть небольшой доход, сэр, оставленный мне тетушкой… около сотни фунтов в год. А дядя мой совсем небогат. Он говорит, все его имущество стоит лишь несколько сот фунтов.

– Понятно. Теперь давайте поговорим о вашем психическом здоровье. Как мисс Эштон… – доктор снова глянул в листок, лежащий у него на колене, – вы сказали моему помощнику, что никогда не страдали душевным расстройством. Но принимая во внимание, что вы прибыли сюда под вымышленным именем и здесь перенесли тяжелый припадок, почти наверняка вызванный продолжительным и очень сильным психическим возбуждением, я должен спросить, не желаете ли вы что-нибудь добавить к показаниям мисс Эштон?

Снова все поплыло у меня перед глазами, и сердце заколотилось. Да, я могла бы кое-что добавить, подумала я. Но тогда меня точно не выпустят отсюда. Текли секунды, доктор Стрейкер не сводил с меня чуть ироничного взгляда.

– Я не… не припомню ничего необычного.

– Прекрасно, – произнес он после томительно долгой паузы. – А теперь я должен навестить других своих пациентов. Вам же тем временем надлежит оставаться в постели и согреться хорошенько. Белла растопит камин, когда вернется с вашим багажом.

– Сэр, вы отправите телеграмму моему дяде?

– Разумеется. Ближайшая телеграфная контора находится в Лискерде, в добрых сорока минутах езды отсюда, поэтому ответ мы получим не раньше завтрашнего вечера. Мистер Джозайя Редфорд, Гришем-Ярд, Блумсбери – так? – добавил он, глянув в блокнот.

Ты должна все вспомнить, сказала я себе, когда эхо его шагов стихло в отдалении. Это все равно что заклинившая дверь: она открывается, нужно только вспомнить «секрет». Или имя, которое, хоть убей, нейдет на память, а через несколько минут вдруг само собой слетает с языка. Но как я ни старалась, как ни силилась, я не могла разглядеть даже самого слабого проблеска там, где должны были храниться воспоминания последних дней. А что, если настоящая Люси Эштон – откуда все-таки мне знакомо это имя? – похожа на меня как две капли воды? Может статься, нас перепутали? Однако это не объясняет, что я делаю в частной психиатрической лечебнице в Корнуолле – уголке мира, где никогда прежде не бывала… Такие мысли крутились-вертелись в моей голове, пока не появилась Белла, пыхтящая под тяжестью большого кожаного чемодана, шляпной картонки и синего дорожного плаща, которые я видела впервые.

– Боюсь, это не мои вещи.

Девушка посмотрела на меня с легкой жалостью:

– Прошу прощения, мисс, но вы приехали сюда в этом самом плаще. И посмотрите… – Она положила чемодан на кровать и открыла крышку. – Вот эту шаль, мисс, вы вчера попросили меня достать, когда озябли ввечеру.

Служанка вынула голубую шерстяную шаль – такую, какую я бы сама выбрала, – и накинула мне на плечи. Я оцепенело наблюдала, как она открывает платяной шкаф и начинает разбирать чемодан, – под ручкой на нем я увидела вытисненные золотом инициалы «Л. Э.», поблекшие от времени. Все предметы одежды, которые Белла доставала, были совершенно в моем вкусе, словно я самолично их покупала, но все они принадлежали не мне. Мне вдруг пришло в голову, что весь мой собственный гардероб уместился бы в чемодане примерно такого размера.

– Подождите! – спохватилась я. – Я здесь долго не задержусь. Я уеду обратно в Лондон, как только…

Я осеклась; сумбур в голове внезапно улегся, и мысли прояснились. Зачем мне, спрашивается, ждать ответа на телеграмму доктора Стрейкера? Он сказал, что я добровольная пациентка, и независимо от того, с чего и почему меня здесь приняли за Люси Эштон, даже независимо от того, что случилось с моей памятью, – чем раньше я вернусь в Лондон, тем лучше.

– На самом деле, – твердо произнесла я, – я хочу уехать немедленно. Будьте так добры, помогите мне одеться и…

– Мне очень жаль, мисс, но я не могу, без разрешения доктора никак нельзя. – У нее был напевный провинциальный говорок, который при других обстоятельствах я сочла бы приятным для слуха.

– Тогда я сама оденусь. Пожалуйста, сейчас же пойдите разыщите доктора Стрейкера и попросите его распорядиться насчет… – Я собиралась сказать «кеба». – Насчет транспортного средства, чтобы довезти меня до ближайшей железнодорожной станции. Вы же понимаете, – добавила я, слыша предательскую дрожь в своем голосе, – я здесь добровольная пациентка.

– Слушаюсь, мисс, будет сделано. Только прошу вас, мисс, доктор велел вам оставаться в постели.

Белла торопливо вышла, затворив за собой дверь. Я выскользнула из постели, внезапно испугавшись, уж не заперла ли она меня на замок. Но дверь легко отворилась – в обшитый темными панелями коридор, где не было видно ни души, кроме удаляющейся Беллы.

Я закрыла дверь и приблизилась к шкафу. Вкус в одежде у Люси Эштон почти полностью совпадал с моим: она тоже предпочитала артистический стиль; ее голубое дорожное платье из шерсти было копией моего серого, и, когда я приложила его к себе, даже без зеркала стало ясно, что оно мне в самый раз. Даже метки для прачечной в точности походили на мои: маленькие хлопчатые ярлычки, пристеганные к подкладке, с аккуратно вышитыми на них голубыми буковками «Л. Э.». Если бы мне предложили экипироваться для путешествия, я не смогла бы сделать лучшего выбора.

Я снова невольно возвратилась к мысли, что Люси Эштон не иначе мой двойник, а потом опять сообразила, что это никоим образом не объясняет, почему я нахожусь здесь. Я предприняла очередную отчаянную попытку пронизать умственным взором черный провал в памяти, но немного погодя одно обстоятельство вернуло меня к сиюминутной действительности: я вдруг осознала, что в чемодане Люси Эштон нет ни кошелька, ни ювелирных украшений, ни колец, ни денег.

Недоставало там и еще двух вещей (хотя оно и понятно, ведь чемодан-то был не мой): доставшейся мне от матушки броши, с которой я никогда не расставалась, и подаренного тетушкой бювара, где хранился мой дневник, который я вела с шестнадцати лет. Бювар представлял собой портфельчик четвертного формата из мягкой голубой кожи, с двумя золотыми застежками и замочком – ключ от него я всегда носила на серебряной цепочке на шее, но сейчас его при мне не было.