Эффект недостигнутой цели - Коган Татьяна Васильевна. Страница 29

Она спряталась в деревянном домике на детской площадке напротив его подъезда. Из-за угла появился Самсонов, он вел на поводке двух своих ротвейлеров. Вскоре из дверей подъезда вышел Патрик, и они двинулись к автобусной остановке. Она следовала за ними на расстоянии и умудрилась запрыгнуть в автобус, не будучи замеченной. Она надеялась сохранить свое инкогнито, но на конечной остановке Самсонов разглядел ее в опустевшем салоне. Пришлось удивиться внезапной встрече.

– А мы идем погонять моих парней. – Самсонов указал на Буча и Рея. – С нами хочешь?

Еще бы она не хотела!

Это был один из самых счастливых вечеров. Она много раз прокручивала его в памяти и мечтала снова оказаться на пустынном галечном берегу, запорошенном снегом. Стоять рядом с любимым парнем, украдкой наблюдая, как его дыхание превращается в облачко белого пара и улетает в серое небо. И смеяться над бегающими вдоль кромки прибоя собаками, самозабвенно охотящимися за юркими барашками волн.

– Дочка? Ты дома? – донеслось из коридора.

– Где мне еще быть? – сердито отозвалась Саша. Она понимала, что нельзя злиться на мать, но все равно злилась. Почему она не может, как все нормальные женщины, выйти замуж за ровесника или того, кто старше? Почему она предпочитает встречаться с теми, кто годится ей в сыновья? Если бы она обратила внимание на Иваныча, как было бы здорово…

В дверь тихо поскреблись:

– Можно войти?

«Как будто ты не войдешь, если я запрещу», – мысленно огрызнулась Саша.

– Конечно, можно, мама.

Лика отворила дверь и остановилась в проеме:

– В темноте сидишь? – ответа не последовало. Она прошла в комнату, села на кровать и погладила дочь по голове. – Ты в порядке? Ты сама не своя последнее время.

– Все хорошо, – громче, чем следовало, ответила Саша и почувствовала, как перехватывает горло, а на глаза наворачиваются слезы. Накопившееся за минувшие дни напряжение рвалось наружу.

– Все хорошо, мама, за исключением того, что я некрасивая и толстая и никому не нравлюсь!

– Какие глупости ты о себе говоришь! – всплеснула руками Лика. – И с чего ты решила, что никому не нравишься? Наверняка в секции есть ребята, которые с интересом на тебя поглядывают!

– Нет, мама, никакие ребята на меня не поглядывают! – Саша начинала закипать. Утешений ей не требовалось. Правда остается правдой, как ее ни преподноси. Можно, конечно, назвать себя интересной и спортивной, но в зеркале отразится все тот же круглолицый пухляш с мощными плечами. Изящные красотки с тонкой талией и большими сиськами – вот какие женщины сейчас востребованы.

Лика мягко улыбнулась, доверительно накрыв ладонью ее руку:

– Все дело в том, что какой-то один мальчик тебя не замечает, ведь так?

Повисла пауза. Лика первая нарушила тишину.

– Если это мальчик с тренировки, то, возможно, он не видит в тебе девочку, потому что ты ее не показываешь? Может, тебе стоит приходить на тренировку в юбочках?

– Господи, мама, какие юбочки! Ты видела мои ноги? – в отчаянье воскликнула Саша, презирая себя за этот неконтролируемый, глупый приступ истерики. Вроде бы и смирилась уже давно, и научилась принимать себя такой, какая есть. Но правильно говорят англичане: «Немного больше, чем достаточно, ломает лошади хребет». Можно долго и гордо терпеть, достойно вынося испытания, а потом прорваться на какой-нибудь мелочи…

– Я видела твои ноги, милая, – мягко возразила Лика. – Ровные, крепкие ножки. И если ты будешь почаще ими сверкать и вести себя более женственно, то…

– Да не хочу я притворяться! – оборвала ее Саша. – Ты мне постоянно твердишь, что я должна быть мудрее и играть какую-то роль. Но я не хочу! Неужели весь этот мир, вся любовь держатся на лжи? Неужели невозможно стать счастливым, оставаясь самим собой? Нужно непременно играть? Изображать из себя кого-то другого? Я сильная и умная и не хочу прикидываться слабой и глупой. Я люблю бокс! Я люблю носить штаны! Я не могу хихикать над глупыми шутками!

– Милая, я же не прошу тебя ломать себя. Все лишь быть чуточку хитрее…

– Чуточку хитрее – это опуститься ниже, чтобы выглядеть доступнее?

Лика покачала головой:

– Ты неправильно меня понимаешь, доченька… Я всего лишь хочу сказать, что ты соревнуешься с мужчинами, и они это чувствуют. А ведь в этом соревновании нельзя победить. Ты проиграешь при любом результате…

– Да не соревнуюсь я ни с кем! – Саша вскочила на ноги и нервно зашагала по комнате. – Я всего-навсего остаюсь самой собой.

– Какой смысл оставаться самой собой, если это ведет к одиночеству?

– Спасибо, мама! – Сашины губы искривились в горькой усмешке. – Тебе кто-нибудь говорил, что от твоей поддержки повеситься хочется? Лучше не утешай меня. Так только хуже.

Лика страдальчески изогнула брови:

– Я стараюсь донести до тебя очень простую мысль, но у меня ничего не получается. Прости. Я бездарный оратор… Но я так люблю тебя, милая…

Ее глаза наполнились слезами. Несколько секунд мама и дочь смотрели друг на друга и одновременно расплакались. Лика прижала Сашу к груди и гладила ее по волосам, сожалея, что не может найти правильных слов и объяснить дочери, какая она особенная, уникальная, невероятная. Доказать ей, что все лучшее впереди, что ее большая взаимная любовь никуда от нее не уйдет. В юности любая маленькая проблема воспринимается шекспировской драмой. Но пройдет совсем немного времени, и все переменится.

Саша шмыгала носом и всхлипывала все реже, постепенно успокаиваясь. Ее даже посетила ироничная мысль: если бы мама знала хотя бы половину того, что скрывает дочурка, то мгновенно бы растеряла большую часть своего оптимизма…

– Сашенька?

– Да, мам?

– Давай закроем окно, холодно же! – попросила мама.

Саша не сдержала улыбку. Ей вдруг отчаянно захотелось сказать маме, что если в бассейне потрогать рукой поток, бьющий из впускного отверстия, то на ощупь вода напомнит медузу.

Переулок тонул во мраке. Потухшие окна домов сливались с темнотой ночи, создавая ощущение заброшенности, словно не уютный спальный район притулился на окраине города, а закрытая зона. Стояла тишина, изредка нарушаемая шумом одиноких автомобилей, мчавшихся по спрятавшейся позади высоток дороге… Вокруг не было ни души. Лишь две неподвижные тени замерли у узкого прохода между гаражами.

– Ты в этом точно уверен? – Пожилой мужчина с хищным носом и в сдвинутой на глаза кепке внимательно посмотрел на своего молодого собеседника.

– На сто процентов. Ошибки быть не может, – ответил тот и решительно переступил с ноги на ногу. – Ахмет говорит, номера были плотно глиной залеплены, но он успел сколупнуть, глину-то, пока в доме палили. Машинку мы отыскали, выяснили, кто на ней катается. Совпадос полный. Нужно действовать.

– Что с местом?

– Как я и говорил, очень удобно. Тупик там. Лишних свидетелей быть не должно. И по времени нормально.

– Нужно сделать все очень быстро. – Пожилой мужчина помолчал, размышляя. – Опасно. Но спускать подобное нельзя. – Он презрительно сплюнул в подсыхающую под ногами грязь. – Разбираться, кто именно виноват, не будем. Валим всех.

– Когда выдвигаемся? – нетерпеливо спросил молодой.

– Завтра. Завтра вечером. – Мужчина в кепке оскалился, обнажив неровные зубы. – В восемь будьте с Ахметом готовы.

– По корпусу, по корпусу работай, Самсонов! – командовал Иваныч, наблюдая за спаррингом. Тренировка шла полным ходом, зал гудел тем вибрирующим, размазанным гулом, который ускоряет сердцебиение даже у далекого от спорта наблюдателя. Сомову нравилась эта особая, заряжающая энергией атмосфера. Она поглощала тревогу и беспокойство, и проблемы, терзавшие вне стен зала, просто переставали существовать.

Однажды журналистка спросила молодого Апокалипсиса, что он чувствует на ринге.

– Когда перелазишь через канаты, внешний мир отключается, – ответил он. – Ты забываешь обо всем и не видишь никого, кроме стоящего напротив противника. Он – твоя единственная цель до того момента, пока не прозвучит гонг и судья не поднимет руку победителя.