Дом, в котором… Том 1. Курильщик - Петросян Мариам. Страница 39

– Я согласен, – сказал он, завозившись под одеялом. – Только если ты дашь мне слово, Лось. Поклянешься, что его отпустят.

– Клянусь! – сказал Лось.

– Тогда пошли! – Кузнечик вскочил на постели и запрыгал от нетерпения. – Пошли скорее, пока он не умер от тоски!

– Погоди, – Лось дернул его за ногу, и Кузнечик шлепнулся на подушку. – Подождем доктора и сестру.

– Скажи Лось, а Смерть когда-нибудь выпишут? А Рыжая – такая девочка – она «жилец»? А старшеклассника Белого ты знал?

Его провожали втроем. Доктор Ян нес его вещи. Сестра – сверток с бельем. Лось – книги. Доктор и Лось переговаривались на ходу, сестра Агата шла молча, поджав губы, всем своим видом давая понять, что ничего хорошего не ждет от Кузнечика, куда бы его ни переводили. Кузнечик заставлял себя идти медленно.

– Ну вот, – сказал доктор, останавливаясь, и нагнулся к нему. Он был высокий, еще выше, чем Лось. – Не передумал?

Кузнечик замотал головой.

– Тогда пошли.

Первое, что он увидел, когда вошел, – решетки. Белые, они вдавались вовнутрь комнаты – окна были как будто в клетчатых коробках. Решетки, через которые не достать стекло рукой. По стенам прыгали разноцветные Винни-Пухи и Микки-Маусы. Волк лежал на полу, лицом в стену, натянув пижаму на голову. Он не обернулся на стук двери и голоса, а Кузнечик не решился его окликнуть. Сестра, раскладывая белье, качала головой и что-то ворчала себе под нос. Доктор и Лось отошли к окну. Вещи Кузнечика положили на тумбочку, книги – на пол. Сестра возилась гораздо дольше, чем было нужно. Волк не шевелился, доктор и Лось тихо переговаривались о посторонних вещах. Уходя, доктор Ян ласково дернул Кузнечика за ухо и сказал:

– Не робей.

Как будто его оставляли в клетке с настоящим волком. Наконец они ушли. Щелкнул замок, и стало тихо.

Кузнечик посмотрел на Волка. Ему стало не по себе. Я его совсем не знаю. На самом деле совсем не знаю. Может, он мне вовсе и не обрадуется. Может, лучше было остаться в своей палате и каждый вечер ходить с Рыжей в гости к Смерти?

Он посмотрел на скачущих Микки-Маусов, которым какой-то шутник пририсовал торчащие зубы. Подошел к Волку, сел рядом с ним на корточки и тихо позвал:– Эй, вампир…

Сфинкс. Посещая Могильник

Я смотрю в глаза своему отражению. Пристально, не моргая, пока глаза не начинают слезиться. Иногда удается добиться ощущения полной отстраненности, иногда нет, это неплохое лекарство для нервов или пустая трата времени – все зависит от того, каким ты приблизился к зеркалу и что унесешь, отойдя от него.

Зеркала – насмешники. Любители злых розыгрышей, трудно постижимых нами, чье время течет быстрее. Намного быстрее, чем требуется для того, чтобы по достоинству оценить их юмор. Но я помню. Я, несчетное число раз смотревший в глаза забитого мальчугана, шепча: «хочу быть как Череп»… встречаю теперь взгляд человека, намного больше похожего на череп, чем носивший когда-то эту кличку. И, словно этого мало, я – единственный владелец безделушки, благодаря которой его так прозвали. Я могу оценить зазеркальный юмор, потому что помню то, что я помню, но многие ли тратили такую уйму времени на общение с зеркалами?

Я знаю красивейшего человека, который шарахается от зеркал, как от чумы.

Я знаю девушку, которая носит на шее целую коллекцию маленьких зеркал. Она чаще глядит в них, чем вокруг, и видит все фрагментами, в перевернутом виде.

Я знаю незрячего, иногда настороженно замирающего перед собственным отражением.

И помню хомяка, бросавшегося на свое отражение с яростью берсеркера.

Так что пусть мне не говорят, что в зеркалах не прячется магия. Она там есть, даже когда ты устал и ни на что не способен.

Перестав отчуждаться, я встречаюсь взглядом со своим отражением.

– Бог ты мой, – говорю я. – Ну и чудище… Ты бы хоть оделся, братец.

Чудище – голое, ободранное, с сумасшедшими от бессонницы глазами, смотрит укоризненно. На правой брови у него пластырь, левое ухо оттопыривается, багрово полыхая, разбитая губа покрыта коркой подсохшей крови.

Пристыженный его молчаливым укором, я отворачиваюсь.

– Ладно, извини. Ты красавец. Просто немного не в форме.

Поднырнув под висящее на крюке банное полотенце, я стягиваю его себе на спину и зубами расправляю на плечах. Задрапированный в мохнатую белую тогу, выхожу из ванной.

«Некоторые живут, как будто в порядке эксперимента», – сказал незрячий по поводу последних событий. Вот только непонятно, почему желание поэкспериментировать возникает у многих одновременно? Почти без пауз. Лорд, потом Черный и, наконец, я сам. Прослеживается определенная закономерность. Может, это похоже на эпидемию гриппа? Вирус агрессии и недовольства летает от человека к человеку, стремительно размножаясь. Черная полоса в жизни стаи, из которой довольно трудно вынырнуть.

Я замираю, закрыв глаза, и пробую поймать ее – дрянь, просочившуюся неведомо откуда. Почувствовать, чем она пахнет, поймать и вернуть обратно, туда, откуда она пришла. Но ничего не чувствую, кроме усталости и двух бессонных ночей, давящих на веки. Хотя, пожалуй, еще запах чьих-то погребенных в куче ботинок и кед носков. Кладбище обуви под вешалкой давно пора разобрать, пока там не завелись мыши-токсикоманы.

Отворяю дверь. В спальне пусто и тихо.

От этого она кажется меньше, хотя должно бы быть наоборот. Но у нас все не как у людей. Если Горбач, где бы ни находился, окружен деревьями, а Македонского сопровождает невидимый хор, выводящий «Лакримозу»; если Лорд всегда в своем замке с замшелыми стенами и лишь изредка опускает подъемный мост, а Шакал в любой миг способен размножиться до полудюжины особей, и слава богу еще, что Лэри не затаскивает сюда коридоры, а Толстый колдует только в глубине своей коробки… если учитывать все это, нет ничего удивительного, что, опустев, наша загроможденная мирами спальня кажется меньше, чем когда все мы тут.

Я сажусь на кровать. Я голоден, но спать мне хочется гораздо сильнее. Прислоняюсь лбом к прутьям спинки и ненадолго задремываю. До тихого дверного стука и шороха шин в прихожей.

Это Курильщик.

Светящийся и обновленный после Клетки. Славный человек, не загромождающий помещение ничем, кроме себя и своих кошмарных вопросов.

Гляжу на него по-птичьи, одним глазом. Второму мешает свешивающийся с брови пластырь.

– Привет! – восклицает он и тут же мрачнеет. – Что случилось?

Мне становится совестно. Возвращающихся из Клеток встречают ликуя. Так принято еще с тех пор, когда никто не отправлялся в них по собственному желанию. А я слишком устал и слишком похож на огородное пугало, чтобы проделать все необходимые телодвижения.

– Не поладил с Черным. А ты как? Все в порядке?

Пухлощекий, румяный Курильщик, с блестящей челкой до самых бровей. Прошедший испытание Клеткой. Конечно, с ним все в порядке – это сразу видно, но на всякий я случай уточняю. Клетки – плохое место. Не самое плохое в Доме, но одно из плохих. И я рад, что Курильщик этого не понял. Хотя вообще-то радоваться по такому поводу не принято.

– Замечательно, – его тон подтверждает мою догадку. – Как будто заново родился, честное слово! Спасибо Шакалу.

– Рад, что ты так к этому относишься.

Он подъезжает вплотную к кровати и настороженно глядит на меня:

– Из-за чего вы подрались?

Подразумевается: как вы с Черным умудрились подраться? Мои возможности на этом поприще для него – тайна за семью печатями, но ему все же легче вообразить в драке меня, чем солидного флегматика, каким, наверное, Курильщику кажется Черный. Еще он ужасно боится услышать что-нибудь вроде: «Видишь ли, у нас возникли определенные разногласия, малыш», – и ничего более. Боится, потому что довольно часто слышит именно такого рода объяснения, и они его удручают. Мешают ощущать себя взрослым. Вообще-то у него есть основания опасаться. Искушение отделаться парой бессмысленных фраз велико. Объяснения повлекут за собой только новые вопросы, ответить на которые я уже не смогу. Но Курильщика трудно отшивать. Он протягивает себя на раскрытой ладони – всего целиком – и вручает тебе, а голую душу не отбросишь прочь, сделав вид, что не понял, что тебе дали и зачем. Его сила в этой страшной открытости. Таких я еще не встречал. И я вздыхаю, прощаясь с надеждой отдохнуть до возвращения стаи.