Римский медальон - Д'Агата Джузеппе. Страница 32

В это время вернулась Барбара с сумкой, полной разных продуктов. Взглянув на Эдварда, склонившегося над диаскопом, она тихо прошла на кухню, потом заглянула в гостиную.

— Уже? Так скоро? — Эдвард очнулся от работы, поднял голову и улыбнулся девушке.

— Магазин внизу. А как движутся ваши дела?

Слабая улыбка Эдварда погасла.

— Движутся, но с огромным трудом. Трудно сосредоточиться. Смотрю в диаскоп, а перед мной стоит лицо Оливии из того моего кошмарного сна, когда она звала на помощь.

Барбара принялась вынимать из сумки снедь, поставила в холодильник две бутылки белого вина. Потом безразличным голосом спросила через кухонную перегородку:

— Кем она была для вас, эта Оливия?

— Кем была? Да я и сам хотел бы это знать. — Эдвард откинулся на спинку кресла. — Когда мы с ней познакомились, это была прелестная молодая женщина, веселая, добрая и немного взбалмошная. Можно сказать, что мы были друзьями. Романтически настроенными друзьями… Хотя пребывание в этом качестве, похоже, не слишком ее устраивало. Оливия была максималистка. Ну, потом она вышла замуж. Мы виделись все реже. Потом ее муж умер и откуда-то появился этот подозрительный тип — Салливан.

Барбара молча готовила ужин. Эдвард вздохнул и склонился к диаскопу. Но через несколько минут он окликнул ее:

— Взгляните, Барбара! — Девушка поспешила в гостиную. Эдвард посторонился, уступая ей место у диаскопа. — Прочтите!

— Где? С какого места?

— Вот этот абзац… Он начинается словами: «Божественная музыка в доме О».

— «Божественная музыка в доме О»… — медленно прочитала Барбара. — «Будь я проклят, если еще хоть раз приму это приглашение».

— Несомненно, «О» — это начальная буква чьего-то имени. И появляется оно только в этой части дневника, летом 1823 года.

— Может быть, лорд Огилви? — предположила Барбара. — Байрон некоторое время жил в его доме здесь, в Риме.

— Знаю. Но это может быть и граф Омиччоли.

— А слова «Будь я проклят, если еще хоть раз приму это приглашение»… Не исключено, что тут замешана женщина, от которой Байрон хочет уйти. С буквы «О» могло начинаться ее имя.

— Не думаю, не думаю. Имена женщин, о которых пишет поэт, обычно названы полностью. — Эдвард поднялся и, рассуждая, начал ходить по комнате. — «О»… Кем может быть этот «О»? Единственный персонаж, который не идентифицирован. — Он растирал ноющие виски. — «Божественная музыка в доме О»… Барбара, мне кажется, что именно тут и скрыт ключ ко всей этой истории. — Он вышел на террасу, подставил разгоряченное лицо ветерку, дующему от реки, и задумчиво посмотрел на парящего бронзового ангела.

Сзади тихонько подошла Барбара и, прикоснувшись рукой к его плечу, спросила:

— Почему вы не хотите рассказать, что им от вас нужно? Не доверяете мне?

— Да я и сам довольно смутно представляю, что им от меня нужно. Абсурд какой-то… И отчего-то никто не обращается ко мне ни с какими просьбами. Одно очевидно. Сегодня двадцать седьмое марта. И теперь у меня осталось совсем мало времени.

Времени действительно оставалось все меньше. Но Эдвард не думал об этом, поглощенный лихорадочными поисками. Он переезжал из одного конца города в другой, за день успевая побывать в нескольких библиотеках и архивах. Он не замечал римских красот, и руины, ради которых люди ехали с другого края земли, сейчас не останавливали его внимания.

В библиотеке музея Консерваторов он листал древний фолиант со старинными планами Рима — старик библиотекарь с трудом донес его до стола. Эдвард вглядывался в потускневшие ксилографии и акварели и переносился мысленно на улицы Рима восемнадцатого века.

В библиотеке «Анджелика», где было тихо и малолюдно, он тоже перелистал немало книг и сделал множество выписок. Здесь к нему присоединилась Барбара: она тщательно изучила анаграфический регистр — перечень имен, написанный от руки каллиграфическим почерком, характерным для позапрошлого столетия. Но ничего существенного найдено так и не было.

Тогда они отправились дальше, в один из дворов Замка Святого Ангела. И библиотекарь Исторического архива с сожалением покачала головой:

— Мне очень жаль, профессор, но в Риме вы этой нужной вам книги не найдете. Единственный экземпляр хранится в Париже…

Трудно сказать, сколько альбомов они перелистали, сколько перебрали каталожных карточек. Наконец Эдвард отправил вконец измученную Барбару домой. Чутье охотника подсказало ему, что он напал на след. Теперь он знал, что справится один.

Уверенность в успехе придала ему сил.

На другой день Эдвард отправился в библиотеку «Корсиниана» в Академии деи Линчей. Здесь он нашел еще одну карту Рима, показавшуюся ему интересной. С помощью лупы Эдвард бродил по центральной части города, такой, какой была она в начале прошлого века.

Между тем на календаре уже было 29 марта. Весь этот день он тоже провел в библиотеке. Наконец Эдварду показалось, что он нашел то, что искал. Он сделал последнюю запись и захлопнул блокнот.

Когда Эдвард вышел из душного библиотечного зала, было уже поздно. Теперь он почти наверняка знал, что найдет ответ на все мучившие его в последние дни вопросы. Все подсказки вели в старый город.

Оставив машину на стоянке, он пешком отправился в район тех мрачных извилистых улочек, которые привели его однажды к дому, где находилась мастерская Пазелли.

Он миновал небольшую площадь Феба и переулочек делла Паче, переулок делла Вольпе и переулок деи Тре Арки. Через узкий проход вышел на виа деи Коронари, а оттуда на древнюю набережную Тор ди Нона. Пройдя переулок деи Сольдати, Эдвард свернул за угол и остановился возле здания со старым облупившимся фасадом. При тусклом свете уличного фонаря он увидел на чудом уцелевшем фризе поблекший от времени орнамент. Узор не отличался разнообразием. Это было многократно повторенное изображение совы.

Он вошел в дом. В скупо освещенном подъезде можно было разглядеть следы росписи на стенах, частично осыпавшуюся лепнину на потолке. На площадке второго этажа сохранилось большое венецианское зеркало. Несколько ступенек вели в полуподвальное помещение. Эдвард достал из кармана предусмотрительно купленный фонарик и, мысленно препоручая себя силам небесным, пошел вниз.

Тяжелая дверь подалась с трудом. Луч фонарика хаотично метался по стенам и потолку довольно просторного помещения. На противоположной стене Эдвард заметил еще одну дверь, ведущую, по всей вероятности, во внутренний дворик. Теперь луч осторожно ощупывал неровный пол под ногами Эдварда.

Вдруг луч скользнул по старой, потрескавшейся плите с неясной надписью. У Эдварда перехватило дыхание. Он пригляделся. Это была надгробная плита. Кроме греческих букв «альфа» и «омега» просматривались еще три слова: «Сэр Перси Делано».

Эдвард стоял в склепе.

Подождав, пока успокоится дыхание, он принялся осматривать стены. Луч фонарика выхватил фрагменты картины. Потом картина выступила целиком. Это было покрытое паутиной и плесенью изображение распятого Спасителя. В углах отсыревшей рамы Эдвард снова увидел барельефы сов.

Луч соскользнул на пол. Несколько могильных плит лежали одна подле другой. Где-то в глубине склепа можно было различить саркофаг. И опять Эдвард осветил Распятие.

Внезапно в склепе зазвучала музыка. Органная музыка.

Звуки шли откуда-то сверху.

Эдвард вернулся в подъезд и пошел навстречу музыке, которая звучала все громче и громче. Эту мелодию Эдвард не мог спутать ни с какой другой. Мелодию «Двенадцатого псалма» Бальдассаре Витали.

Он остановился возле двери на последнем этаже. Позвонил. Слабый звон колокольчика прозвучал в недрах квартиры. Музыка тотчас смолкла. Эдвард услышал шаркающие шаги, потом чей-то глухой, надтреснутый голос спросил:

— Кто там?

Но еще прежде, чем Эдвард успел ответить, дверь отворилась. Старик лет восьмидесяти, сутулый, в вязаной кофте и вязаном же шарфе вокруг тонкой старческой шеи, стоял перед ним. Его выцветшие, почти прозрачные глаза были устремлены в пространство за плечом Эдварда.